09.06.2022, 12:39

«Билеты покупал по дороге в аэропорт»: экс-сотрудник команды Навального из Томска — о жизни после признания штабов экстремистской организацией

Год назад, 9 июня, Мосгорсуд признал ФБК и штабы Навального экстремистскими организациями. Это по-разному отразилось на бывших сотрудниках. Независимого депутата Томской городской думы и экс-сотрудника местного штаба Навального Андрея Фатеева сначала внесли в список террористов и экстремистов, а потом объявили в федеральный розыск. Публикуем его монолог.

ФБК и штабы Навального признали экстремистскими организациями в июне [2021 года]. На мою жизнь это, конечно, сильно повлияло. Причем повлияло в моменте, когда прокуратура [Москвы] направила в Мосгорсуд соответствующий иск. Уже тогда стало понятно, что ничем хорошим дело не кончится.

Я это понимал и сразу после того, как стало известно об иске, подал документы на загранпаспорт. До этого момента у меня его даже не было. Я жил и работал в России, уезжать никуда не собирался. Но тут понял, что можно получить реальный срок, особенно учитывая, как все развивалось в России по нарастающей после отравления Навального.

После иска прокуратуры во многих городах прошли апрельские митинги. Люди поддержали Навального, когда он объявил голодовку в знак протеста против отказа оказывать ему медицинскую помощь в колонии. На этих акциях меня задержали, вменили мне их организацию (ч. 2 ст. 20.2 КоАП — ОВД-Инфо) и посадили на 30 суток в спецприемник.

Алексей Навальный после отравления с женой Юлией и сыном / Фото из инстаграма Навального

Пока я отбывал арест, [Леонид] Волков объявил, что ФБК и штабы [Навального] официально прекращают свое существование. Я узнал об этом то ли сам, когда мне в очередной раз выдали [в спецприемнике] на 15 минут телефон, то ли от адвоката. Было, конечно, очень печально. Когда я освободился после ареста, у меня не было уже ничего: ни работы, ни офиса, ни понимания, что делать дальше, потому что штаб был моей основной работой.

Я продолжал работать как муниципальный депутат в городской думе и нашел еще одну подработку. Она была частично тоже связана с политикой. В тот момент у нас проходили областные выборы, я помогал на них одному из кандидатов.

На какое-то время все снова стало спокойно, а потом в июле неизвестные прокололи мне шины и оставили на моей машине надпись: «Беги». Связано ли это с работой в штабе, не знаю. Я связываю это больше с депутатской деятельностью. Я занимался тогда таким вопросом: у нашей мэрии есть свой автопарк, на который они тратят около 120 миллионов в год. Я предлагал пересадить их на такси. Моя инициатива, конечно, вызывала мало энтузиазма у сотрудников администрации. Утверждать, что именно они прокололи мне шины, однако, не могу. Заявление в полицию я написал. Они там все зафиксировали, опросили даже кого-то, но потом отписались мне, что найти причастного невозможно.

Машина Фатеева / Фото из соцсетей Фатеева

Со стороны обычных граждан я наоборот всегда чувствовал только поддержку. Бывало, узнавали на улице, давали позитивные отзывы [о моей работе]. Я думаю, что это связано в целом с атмосферой в нашей городской политике: у нас в думе нет большинства «единороссов», а у независимых депутатов тоже есть право голоса.

Все изменилось в ноябре [2021 года], когда задержали [экс-координатора штаба Алексея Навального в Уфе] Лилию Чанышеву. (Ей вменили руководство структурным подразделением экстремистского сообщества и отправили в СИЗО — ОВД-Инфо). Стало понятно, чем все это может закончиться, поэтому я сразу же начал думать об отъезде из страны.

На тот момент у меня уже был на руках загранпаспорт. Оставалось решить, куда ехать. У меня знакомая тогда летела в Тбилиси, и я в общем-то сел ей на хвост: вместе-то веселее.

Решение принимал быстро. Проснулся на следующий день после ареста Чанышевой и решил ехать. Понимал, что нет времени откладывать: могут прийти за тобой хоть завтра. Собрал рюкзак с вещами. Что поместилось, то и взял. Остальное — оставил. Билеты покупал уже по дороге в аэропорт.

Решение об отъезде далось тяжело, потому что уезжать изначально никуда я не планировал. Но просыпаться каждое утро от звука шагов в подъезде еще тяжелее. Я же понимаю, что не совершал никаких преступлений, всегда вел открытую политическую деятельность, а осудить тебя в России могут буквально даже за это. Понял, что ситуация, в которой я нахожусь, превышает приемлемый для меня уровень риска.

Занимаясь политикой в России, я понимал, что риски есть всегда. Например, я выхожу на митинги или организовываю их, это мое право на свободу собраний, которое у меня никто не может отнять, оно прописано в Конституции. Тем не менее в России за это меня не раз арестовывали, назначали административные штрафы. Это неприятно, но пережить можно. Штрафы никогда не останавливали меня от организации протестов. Возможность уголовного преследования — это уже совсем другой уровень рисков.

Лилия Чанышева, экс-координатор штаба Алексея Навального в Уфе, на судебном заседании по видеоконференцсвязи из СИЗО-6 Москвы / Фото: RFE/RL

Как только я приехал в Тбилиси, психологически стало гораздо легче. Понял, что могу продолжать тут работать. Я все еще муниципальный депутат и снимать с себя полномочия не собираюсь. У нас по регламенту разрешено участвовать в заседаниях по видеосвязи, поэтому я первое время и не сообщал никому, что уехал. Просто написал заявление, что буду участвовать во встречах заочно.

Сначала все было нормально, а потом меня объявили в федеральный розыск, и два месяца мне по надуманным причинам не давали к заседанию подключиться. Они просто отключили мою учетную запись. Я это понял, когда проверил аккаунт другого депутата, и у него все работало, а у меня [при подключении] выдавало техническую ошибку. Я «пободался» с ними, и теперь меня снова подключают.

 

Фото из базы ФССП

В федеральный розыск меня объявили в марте [2022 года]. До этого — в январе [2022 года] — я узнал, что меня включили в список террористов и экстремистов Росфинмониторинга. Я увидел новость о том, что Навального включили в этот список, зашел на сайт и увидел там свою фамилию. У меня на российской карточке тогда оставалось буквально несколько лари. В тот же день я их все потратил, а на следующий — мою карточку заблокировали.

То, что меня добавили в этот список, удивительным не было. Я тоже ведь прохожу фигурантом по делу об экстремизме, так что включение в реестр было вопросом времени.

С федеральным розыском та же история. Периодически, когда появлялась информация, что кого-то из бывших коллег объявили в розыск, я ради интереса заходил на сайт МВД в раздел «розыск», задавал свои данные. И тут в один прекрасный день он выдал мое имя среди тех, кто в розыске. Никаких сильных эмоций по этому поводу у меня не было. Страшно было бы, если бы остался в России.

Самым тяжелым эмоционально днем для меня было 28 декабря [2021 года], когда в отношении Ксюши Фадеевой (экс-координатора штаба Навального в Томске, независимого депутата городской думы — ОВД-Инфо) возбудили уголовное дело. Перспективы там были очень печальные: СИЗО, реальный срок. Вечером, когда ей назначили запрет определенных действий, я выдохнул.

До задержания Ксюши я публично не говорил, где нахожусь. Думал, что, возможно, еще вернусь в Россию. К тому же не хотел Ксюшу подвергать дополнительным рискам  она же не уехала, а мы раньше занимались фактически одним и тем же. После 28 декабря начал рассказывать, что я в Тбилиси. А смысл скрывать? Следователи, думаю, и так уже прекрасно все знали.

Ксения Фадееева, экс-координатор штаба Навального в Томске, май 2021 года / Фото из инстаграма Фадеевой

Родители у меня живут в Казахстане. Я сам там родился и вырос. В Томск приехал по учебе, а потом остался там жить и работать. Надавить на меня через родственников российским правоохранителям будет сложно.

Какую-то логику в том, кого именно следственные органы преследуют, кого объявляют в розыск, я уже перестал искать давно. Я представляю это так: власти спускают некое указание в черный ящик. В нем сидят исполнители — те, кто должен выполнять указания на местах. И вот они в рамках своих умственных способностей и полномочий что-то делают. Что получается на выходе, мы видим сами.

То, что я сейчас нахожусь в федеральном розыске, конечно, добавляет стресса. Я сразу начал выяснять, выдает ли Грузия таких России. Вроде как тех, кого судят по политическим мотивам, не выдает. К тому же есть примеры людей, которые уже несколько лет находятся в федеральном розыске и живут в Грузии. Есть большая вероятность, что все хорошо будет и у меня. Не стопроцентная, но и этого достаточно. Если вдруг пойму, что мне тут больше не безопасно, уеду.

Неприятно, конечно, что не могу поехать к родителям в Казахстан, потому что Казахстан как раз выдает. Но приехать в Грузию для встречи со мной моим родителям будет точно проще, чем в Россию в СИЗО.

Меня многие спрашивают, как я вообще решился все-таки уехать. В Томске же у меня была работа, друзья. Тут все просто: передо мной стоял выбор — домашний арест, СИЗО и до двенадцати лет лишения свободы или жизнь где-то за пределами России. Я сделал выбор в пользу последнего.

Записала Карина Меркурьева

23.05.2022, 12:25

«Очень непрозрачный намек»: как участник антивоенной акции в Казани уехал из страны после разговора с ФСБ

Одного из участников антивоенной акции в Казани, Кирилла Алехина, задержали 24 февраля с плакатом «Миру — мир» и арестовали на 10 суток. После этого к нему пришли с обыском в рамках уголовного дела о массовых беспорядках (ст. 212 УК), а еще через некоторое время вызвали в ФСБ, где объявили, что его подозревают в распространении «фейков» про российскую армию (ст. 207.3 УК). В итоге Кириллу пришлось покинуть Россию.

Было 24 февраля. Мы все проснулись и узнали, что началась война, которую [власти] почему-то называют «спецоперацией». Как только я узнал о том, что произошло, написал тут же антивоенный пост в инстаграме. Потом пошел на работу и продолжал следить за тем, как развиваются события.

Ближе к вечеру узнал, что в Казани пройдет антивоенный митинг, не согласованный с властями, конечно. Начинался он в 18:00. К самому началу я не успел, потому что до 18:00 как раз работаю. Пока дошел до дома, нарисовал плакат… В общем, к месту проведения акции на улице Баумана я дошел ближе к 20:00. Там уже в тот момент никого почти не было. Только несколько сотрудников прессы и полицейские.

Когда шел на акцию, понимал, что меня могут задержать. К этому сценарию заранее подготовился: поел дома, снял с себя украшения — крест и обручальное кольцо, вытащил паспорт из обложки и поехал. С собой у меня были только телефон, паспорт и маска.

Для меня было важно выйти на улицу в тот день, потому что я до последнего надеялся, что войны не случится, что это такой политический торг, что российские власти будут угрожать Украине скоплением людей и техники и в итоге они до чего-то договорятся. Но, к сожалению, случился худший сценарий. Очевидно же, что война — это горе для всех: и для Украины, и для России. И правительству бы сейчас заниматься другими делами: развивать экономику, бороться с коррупцией.

В общем, пришел я на улицу Баумана и встал с пикетом, развернув свой плакат — кусок обоев, на котором был нарисован флаг Украины и написано «Миру — мир». То есть даже не антивоенный плакат, а за мир в широком смысле. Простоял я так буквально минуту. Ко мне тут же подошли сотрудники полиции. Представились, попросили меня предъявить документы — я показал паспорт. Сообщили, что я нарушаю порядок проведения акции, и отвели в автозак.

Кирилл Алехин / Фото из личного архива Алехина

В автозаке находились в основном сотрудники полиции. Из задержанных на акции, помимо меня, были только еще две девушки. Как я потом узнал, одна из них просто проходила мимо.

Из автозака я сообщил ОВД-Инфо о своем задержании. Потом телефон у меня отобрали под угрозой применения силы. Так мы сидели без связи полчаса где-то. Полицейские, видимо, ждали, что кто-то еще выйдет на акцию, но этого не случилось. В итоге нас вывели на улицу, досмотрели и погрузили в УАЗик. На нем мы доехали до второго отдела полиции [по Казани].

Там в тот момент уже оформляли других задержанных на акции. У нас — снова угрожая применить силу — взяли отпечатки пальцев. Я сначала пытался отказаться, но потом понял, что это бессмысленно. Я знаю, что если у задержанного есть паспорт, брать отпечатки пальцев у него не имеют право, но полицейским плевать на это. Они прекрасно знают, что нарушают закон, но все равно продолжают это делать.

Потом у меня еще зачем-то взяли отпечатки ботинок. Поместили их в какой-то порошок и зафиксировали. Зачем это было нужно, никто не объяснял. Как я понимаю, я был единственным, у кого такие отпечатки в тот день брали.

После этого нас всех сфотографировали и составили на нас протоколы. В моем протоколе в графе о причине задержания стоял прочерк. То есть обстоятельства были указаны: где задержали, во сколько, — а по какой причине — нет. Я там написал, что с протоколом не согласен, так как никаких правонарушений не совершал, и подписал его уже после этого.

В итоге где-то к полуночи я оказался в камере. Там я провел ночь, а на следующий день должен был состояться суд. Чтобы ускорить процесс, я согласился присутствовать на заседании по видеосвязи. Никакого ускорения на деле не произошло, потому что помимо меня в тот день судили еще семерых задержанных на акции и заседание все равно не начиналось, пока их не привезли в здание суда.

Мне вменили повторное совершение административного правонарушения (ч. 8 ст. 20.2 КоАП) и назначили 10 суток ареста. Уже ближе к ночи меня отвезли в спецприемник. Приехал автобус, меня заковали в наручники, и в сопровождении двух майоров полиции я проследовал в автозак. Там сидели разные люди, не только задержанные по политическим мотивам.

Кирилл Алехин / Фото из личного архива Алехина

При входе в спецприемник меня попросили раздеться догола и присесть в определенной позе. Они, видимо, так проверяют, чтобы человек ничего с собой не пронес, но все равно это было очень неприятно и унизительно.

После этого меня отвели в дежурное помещение. Там за стеклом в небольших камерах сидят задержанные и ждут распределения. Я тоже сидел и ждал. Тут подходит ко мне майор, спрашивает, что я тут делаю. Я отвечаю, что жду распределения. И он тогда:

— Пошли!

— Куда?

— В лес пошли.

Это он пошутил так. Но ситуация была очень неприятная: у тебя нет телефона, ты в непонятном месте находишься, вокруг тебя разные люди, много полиции, страшно, что тут может вообще произойти. В общем, на меня снова надели наручники и повели во дворик. Там стоял автобус, меня в него снова погрузили. Как позже выяснилось, у них до сих пор не было решения суда и они просто не знали, что со мной делать.

Нас повезли в сторону центра. Со мной в автобусе было еще несколько человек. Куда именно нас везут, никто нам не говорил. Привезли в итоге изолятор временного содержания (ИВС № 1). Там я и отбывал свои 10 суток.

На входе в ИВС нас снова долго оформляли. Потом завели в камеру: она была очень маленькая, часть огорожена под туалет. Всего в ней помещается шесть человек на трех двухъярусных кроватях. Публика очень разная: кто-то сидит за кражу, кто-то после тюрьмы, потому что не отметился по месту жительства. У всех наказание — арест на три-пять дней. То есть мои сокамерники постоянно сменялись, а я все сидел.

То, что я сидел за акцию протеста, да еще и десять суток, вызывало у всех удивление. В основном со мной сидели люди, не сильно вовлеченные в политику. Они находились как будто бы в другой какой-то реальности. Но в целом в камере атмосфера была спокойная, никакого особенного отношения к себя я не заметил.

Из неприятных моментов — постоянно было прокурено настолько, что в камере стоял густой дым. Я не курю и был для сокамерников белой вороной. И свет никогда не выключался, то есть даже ночью он был включен, просто несколько приглушенно. Спать было очень сложно еще и из-за того, что новых задержанных привозили в основном ночью. Собаки начинали громко лаять, в итоге кто-то в камере обязательно просыпался, начинал курить. После этого волей-неволей просыпались все. Только уснешь опять — снова кого-то привозят. И так постоянно.

Каждый день у нас был выбор: получить телефон на 15 минут или пойти на прогулку. Чаще всего мы выбирали телефон, хотя раза три ходили гулять. За счет этих 15 минут в телефоне я все-таки понимал, что происходит за пределами ИВС. Звонил жене, она мне рассказывала, как развивается «спецоперация», что Министерство обороны впервые опубликовало списки погибших в Украине российских военных и что независимые СМИ в России закрываются. Я даже успевал иногда какие-то новости в телеграме почитать, хотя там такой поток в первые дни был, что это удавалось непросто.

Самым сложным, наверное, было то, что в камере абсолютно нечем было заняться. Ты либо спишь, либо разгадываешь кроссворды, либо общаешься с сокамерниками. С книгами там все было очень плохо. В ИВС, конечно, была библиотека, но 90 процентов ее содержимого составляла Донцова. Мне повезло — я нашел там Достоевского и «Госпожу Бовари» Гюстава Флобера, а еще мне кто-то из активистов передавал книги, я их все с удовольствием читал.

После ареста история с преследованием меня получила продолжение. Шестого марта я вышел из ИВС и вернулся к обычной жизни, но 17-го мне неожиданно позвонила мама и сказала, что у нее проходит обыск. Я прописан в ее квартире, поэтому пришли полицейские, конечно, за мной.

Обыск, как маме объяснили, проходил в рамках уголовного дела о массовых беспорядках (ч. 1.1 ст. 212 УК). Есть какой-то паблик в телеграме, в котором некий человек разместил текст, мол, давайте собираться с зажигательными смесями и дубинками, надо что-то делать с этой властью. В протоколе об обыске был указан никнейм пользователя, разместившего этот текст, и говорилось, что господин Алехин — то есть я — имеет к этому какое-то отношения по «имеющимся сведениями». Самое забавное, что пост был размещен 3 марта, когда я еще находился в ИВС.

Мама успела предупредить меня, что полицейские знают мой фактический адрес, хотя я нигде его не сообщал. Может быть, узнали, когда жена приносили мне передачки в ИВС. Она по этому адресу как раз сама и зарегистрирована.

Я отпросился с работы и поехал на нашу с женой квартиру. Захожу в подъезд — вроде все спокойно, машин рядом с домом никаких нет. Поднимаюсь на лестничную площадку между первым и вторым этажом, а там группа лиц стоит «ментовской наружности». По ним сразу видно: одежда темная, глазки бегающие, просто стоят и явно ждут кого-то.

Я только успел отнести ноутбук и какие-то документы соседке, как тут же раздался звонок в дверь. Ко мне пришли с обыском. Изучали квартиру очень досконально. Изъяли два загранпаспорта, один из которых был недействующим, всю технику, какие-то старые блокноты и даже анкету на итальянскую визу. Сделали миллион фотоснимков и повезли на допрос. Там я воспользовался 51-й статьей Конституции и ничего не стал говорить.

Но это еще не конец истории. 16 апреля меня вызвали в ФСБ. Оказывается, я прохожу подозреваемым еще по одной уголовной статье — о «фейках» про российскую армию (ст. 207.3 УК). Сотрудник ФСБ пытался склонить меня к сотрудничеству — мол, есть шанс как-то уменьшить срок, если кого-то оговорю.

Я в этот момент уже понял, что эскалация нарастает. Часа полтора мы с сотрудником ФСБ беседовали, я ему объяснял, что доносы не входят в мои планы. И тут он открывает сейф, а там лежит мой загранпаспорт. Он кидает его на стол и говорит: «Ну иди думай!» Очень «непрозрачный» намек, который я, конечно, считал и решил на время уехать из страны. Сейчас я уже не в России.

Записала Карина Меркурьева

29.04.2022, 14:51

Издевательства, избитые украинцы и карты из чая: оштрафованный по «митинговой» статье уроженец Казахстана — об ожидании выдворения в Сахарово

После вторжения российских войск в Украину в Москве стали задерживать мигрантов и выдворять их на родину. Одним из тех, кого коснулось массовое выдворение, стал гражданин Казахстана Абди Зинуллин. Его задержали 26 февраля, оштрафовали на 20 тысяч рублей по «митинговой» статье и отправили ждать выдворение в Центр содержания иностранных граждан в подмосковном Сахарово. Публикуем его монолог.

Я жил в центре Москвы. Знал, что 26 февраля будут [антивоенные] митинги, но митингующих особо не видел. Мы просто в тот день гуляли с подругой из Казахстана. Ближе к вечеру я решил забрать с работы свою сестру, хотели вместе сходить поужинать.

И вот я стоял на мосту у церкви рядом с Кремлем, хотел перейти на ту сторону реки, а там все уже было перекрыто. Я спросил у сотрудника полиции, как мне лучше обойти. Он мне показал дорогу, а через примерно полторы минуты ко мне подошел другой сотрудник, попросил удостоверение личности и сказал: «Пройдемте со мной».

Я думал, что все будет как в Казахстане: мне, как нормальному человеку, объяснят, на каких основаниях меня задерживают, расскажут про мои права. Но мне ничего не объяснили. Сотрудник только по рации сказал: «Еще одного киргиза нашли». Я ему ответил, что я вообще-то из Казахстана. А он мне прямо в лицо говорит: «Вы все с одной жопы, не выебывайся». Я был просто в шоке.

Потом меня повели в автозак, прямо за мной двери закрылись. Я так понял, там уже какой-то спектакль начался: им нужно было побыстрее как можно больше людей взять, и они задерживали всех подряд, кто мимо проходил. Ну и кто хоть как-то внешне выделялся — со мной в автозаке была, например, девушка с синими волосами.

Нас всех погрузили и повезли в отдел полиции в районе Жулебино. Там нас держали очень долго. В итоге всем все оформили, потому что у всех были российские паспорта, а как только мой казахский паспорт увидели — стали его во все стороны вертеть. А потом говорят: «Ты остаешься, у тебя два дня миграционной просрочки». Хотя у меня в миграционной карте было написано, что я могу пребывать на территории Российской Федерации с 24 января по 24 апреля. Мне потом объяснили, что после первого месяца нужно было оформить регистрацию, но я тогда про это не знал. К тому же думал, что легче заплатить, когда попадешься.

После того как полицейские нашли просрочку, меня отвезли в другой отдел, там я пробыл уже пять дней. Это было ужасно: комната крохотная, света нет, чтобы выйти в туалет, нужно долго стучать в дверь и просить, чтобы тебя отвели. Кормили нас там раз в день гречкой. Порция по 150 граммов примерно — меньше, чем на ребенка положено.

Потом был суд. Было уже сразу по судье понятно, какое будет решение. Киргизы и узбеки, бедные, речи готовили, а их даже в зал суда не пустили. Они просто постояли в коридоре, а потом им выдали постановления суда о выдворении.

Мне же вменили нарушение установленного порядка проведения митинга (ст. 20.2 КоАП) и нарушение миграционного законодательства (ст. 18.8 КоАП). Я объяснял, что я и так планировал уезжать из России, у меня билет на 4 апреля был куплен. Они на это даже не посмотрели. По «митинговой» статье мне назначили штраф в 20 тысяч рублей, а за нарушение миграционного законодательства отправили в Центр содержания иностранных граждан (ЦВСИГ) в подмосковном Сахарово.

Я был уверен, что если меня выдворяют впервые, нужно будет просто заплатить штраф или самостоятельно выехать, но то, что меня будут так карать за это, я не ожидал, конечно. Сейчас вообще вся система в России в связи с военными действиями абсолютно не работает. Нас привезли в Сахарово, например, в первый день, мы там просидели с 11 вечера до шести утра, и нас в итоге не приняли. Потом нас повезли обратно в отдел полиции, а потом — снова в Сахарово.

Я так понимаю, проблема в том, что [изолятор в] Сахарово абсолютно переполнен сейчас. С 24 февраля задерживают всех, кто не похож на русского, и всех по итогу выдворяют.

Абди Зинуллин в музее / Фото из личного архива

С таким отношением, как там, я никогда в жизни не сталкивался. Нас привезли и поставили в шеренгу перед охраной. И они, как немцы, начали на нас орать, что мы, мол, неадекватные мрази и лохи. То есть кричали, просто чтобы за наш счет самоутвердиться или запугать.

Мне один украинец рассказал, что их там до полусмерти избивали. Украинцев привозят в Сахарово, избивают, пока не отключатся, а в себя они приходят уже в камере. Меня, слава богу, не били, но я видел там людей, у которых лицо аж черное от синяков было, и ни одного живого места на нем.

В итоге провел я в Сахарово почти 40 дней, это была в прямом смысле тюрьма. Вместо еды давали слипшееся макароны — как булыжник. Иногда давали печень. Это как собаке кость кидают: на, ешь. Воду давали по стакану несколько раз в день. В общем-то считали нас там за животных, постоянно на нас кричали: «Вы конченные!», «Идиоты!», «Дебилы!»

Окна ни у кого в камере не закрывались, а тогда еще было холодно, и мы бумажками какими-то, простынями их закрывали. Мыться водили раз в неделю, и то нужно было это прямо выпрашивать. Вместо туалета там в полу дырка, которая даже ничем не огорожена. То есть ты справляешь нужду, и все это видят.

Чтобы как-то отвлечься, мы делали из чайных упаковок или из картонок карты. Брали бумагу, рисовали на ней поле, и так вот играли в шашки. Шашками у нас были конфетки и бумажки всякие.

Передачки давали только тем, кому приносили их люди с российскими паспортами. Мне повезло, что у меня сестра — москвичка, я на передачках только и жил.

Атмосфера там в целом очень гнетущая: охранники пропитаны пропагандой. Они постоянно пытались мне объяснить, что Россия — это великая держава, где люди живут очень богато, не то что в Америке. И весь мир пытается что-то плохое в отношении России сделать.

Я там еще и в информационной изоляции оказался. Там, конечно, радио было, но ничего про войну не говорили. Я когда вышел на волю, еще долго в шоке был, что с Украиной за это время случилось: от городов же почти ничего не осталось. Мне после того, как я уехал, запретили на пять лет въезд в Россию, но я, наверное, после Сахарово никогда больше туда уже и не вернусь.

Комментарий Марии Красовой, адвоката комитета «Гражданское содействие»

Решения о выдворении иностранных граждан из России сейчас принимаются в 90% случаев. В устной беседе с моим коллегой [во время одного из заседаний о выдворении мигрантов из России] судья сослался на установку выдворять всех из-за ожидаемой экономической ямы.

С февраля не удалось снять ни одного запрета на въезд, несмотря даже на наличие у тех, кого выдворяют, ближайших родственников из числа граждан России.

Национальность не имеет значения. Сначала было много обращений от украинцев, потом стали активно выдворять граждан Таджикистана и Кыргызстана.

Точное число обращений к нам по поводу выдворений назвать не могу, но оно увеличилось значительно. Только за апрель ко мне обратились 13 человек. Обычно за месяц я получаю 5-6 обращений.

В Сахарово отправляют практически всех, потому что формально у иностранных граждан должно быть время на обжалование решения суда о выдворении. К тому же, требуется время, чтобы решить организационные вопросы: покупка билетов для отправки на родину и организация логистики.

Записала Карина Меркурьева

18.03.2022, 14:55

«Полицейским не нравится, что я говорю про 51-ю статью Конституции. За это меня и били». Александра Калужских — о пытках в ОВД «Братеево»

Москвичку Александру Калужских задержали на антивоенной акции протеста 6 марта в Москве и доставили в ОВД «Братеево». Там ее избивали и оскорбляли сотрудники полиции. Аудиозапись, на которой слышны звуки ударов и оскорбления в ответ на отказ Александры давать показания в соответствии с 51-й статьей Конституции, опубликовали многие издания. 18 марта у Александры состоится суд.

Меня задержали 6 марта у дома 2/1 по Каланчевской улице, рядом с площадью трех вокзалов. Мы в тот день встретились с подругами у магазина «Большевичка» недалеко от Комсомольской площади. Шли совсем небольшой толпой. У нас не было плакатов, мы успели только в течение 10 секунд проскандировать «Нет войне»

Уже на Комсомольской площади в тот день было много полицейских. Некоторых людей они осматривали прямо на улице: заглядывали в рюкзаки, просили показать телефоны.

У дома 2/1 по Каланчевской улице часть толпы свернула налево в Красноворотский проезд, а нас оттеснили сотрудники ОМОНа. Можно было, наверное, успеть убежать, но мы растерялись. Нас окружили, досмотрели наши сумки и рюкзаки и по очереди начали сажать в автозак. Всего нас осталось 29 человек, и нас всех туда еле-еле запихнули. Я не могла даже стоять на ногах сначала, просто лежала на девочке, которую запихнули в автозак раньше меня.

Мы спрашивали, за что нас задерживают. Полицейские, похоже, и сами не знали. Они не могли нам ничего даже ответить.

В ОВД «Братеево» нас привезли довольно быстро. То есть, в 15:30 где-то нас задержали, а в 16:45 мы были уже в отделе полиции. На выходе из автозака у нас забрали паспорта и копии паспортов.

В отделе полиции нас отвели сразу в актовый зал. Там мы просидели часа два. Все взяли с собой перекусить и водичку. Кто-то читал книжку, кто-то сидел в телефоне. Полицейский попросил нас телефоны сначала выключить, потом проигнорировал тот факт, что мы все в них сидели. Я так понимаю, что у них там не было единого мнения на этот счет. Я от скуки нарисовала портреты Исаенкова Александра и Хорева Александра (они не представлялись, имена я узнала позже с сайта ОМВД Братеево).

Потом нас разделили на маленькие группки по три человека и наконец повели на фотографирование. В моей группе я и другая девочка фотографироваться отказались.

Я вообще так поняла потом, что тех, кто на все соглашался, быстро и отпустили. На них просто составили протокол и все, а нас как «спецконтингент» отвели в отдельное место: коридор возле этого злосчастного 103 кабинета. Всего нас таких «непослушных» там было около десяти человек.

Когда мы там сидели, я слышала, как внутри орут нечеловеческим голосом: «Да у тебя никакого будущего не будет, че ты не понимаешь». Но мы такие глупые, конечно, были: думали, ну покричат на нас немного, и ничего страшного.

Оказалось же, что методы давления у них на каждого были разные. Одна девочка вышла, и у нее впереди вся футболка была мокрая. Я посмотрела на нее и поняла сразу, что ее обливали водой. Кому-то [в этом 103 кабинете] выворачивали карманы. Мне ничего не выворачивали. Кого-то насильно пытались поставить к стенке. Со мной такого тоже не было. Одна девочка рассказала, что ей вырвали клок волос: она приехала домой, провела рукой по голове, и у нее клок волос остался в руке. Я так поняла, что полицейские ее пытались за волосы поставить к стенке, а она всем своим весом сопротивлялась. Я же толстая девушка, видимо, поэтому они подумали, что им сил не хватит так меня поставить.

Когда я услышала крики в кабинете, вспомнила про свой второй телефон и поставила запись на основном. Я взяла с собой два телефона, потому что боялась, что их будут отбирать, и я не смогу передать свои данные правозащитникам. С собой у меня был мой основной, и второй, старый. Я думала тогда, что просто крики запишу. Не ожидала, что меня будут бить и это все попадет на запись.

Когда я зашла, в кабинете было четыре человека: две девушки и двое мужчин. Девушки по очереди задавали мне вопросы, один мужчина просто обзывался, а второй меня бил. Когда я зашла в кабинет, в руках я держала второй телефон, а свой основной положила в задний карман, на нём шла запись. Второй телефон сразу вырвали из моих рук. Сначала меня вроде бы спросили про место работы и учебы. Я отвечать не стала, воспользовавшись 51-й статьей Конституции. В ответ полицейский ударил меня по ногам.

На опубликованной записи из ОВД «Братеево» слышны мои «ого» после каждого удара. Это я просто удивилась, что будут бить с такой силой. Я, когда зашла в кабинет, поняла, что будет насилие, не ожидала, что в такой форме. Я видела в глазах полицейских полную дегуманизацию протестующих: у них не было ко мне никакого сожаления или сочувствия.

Рисунки Александры Калужских / Предоставлены автором

В первый раз полицейский меня с размаху ударил по затылку. Другой полицейский тут же начал орать, что я чмо и обезьяна. Первый продолжал бить. Я тогда еще думала, какая знакомая это ситуация. Со мной это все детство происходило: меня бил и унижал постоянно мой отец.

Я видела: полицейским очень не нравится, что я говорю каждый раз про 51-ю статью Конституции. За это меня и били. Они очень хотели узнать мои место работы, учебы и мой номер телефона. В чем конкретно заключалась их задача, я не знаю. Один полицейский говорил, что Путин сказал им бить протестующих, и я ему охотно верю. Мне кажется, им важно было выудить из меня все персональные данные, чтобы у них потом было больше рычагов давления на меня, и они очень удивлялись, что я им не хочу эти данные предоставлять.

Потом меня еще били пластиковой бутылкой с водой по лицу. Но все это они делали так, чтобы следов никаких не осталось и нельзя было ничего доказать.

Когда они поняли, что ни место работы, ни номер телефона я не назову, они решили меня сфотографировать. Я закрыла лицо руками. Меня снова немного побили. А потом просто вывели: поняли, видимо, что никакого толка от меня нет.

Из «пыточной» меня повели в новый кабинет для заполнения бумаг. Я подписала разъяснение прав, и отказалась от согласия на смс-информирования, отказалась подписывать обязательство о явке в суд. Потом меня провели обратно в актовый зал. Там я встретила свою подругу, которая согласилась на фотографирование и не подверглась пыткам. Также там я начала рассылать аудиозапись всем своим знакомым и просила передать ее в СМИ.

Через какое-то время меня позвали в коридор подписывать протокол. Прямо в коридоре стоял стол, за ним сидел Исаенков Александр. Протокол составили почти на всех по части 5 статьи 20.2 КоАП (нарушение установленного порядка проведения собрания, митинга или демонстрации). Я внимательно читала протокол, постоянно переспрашивала что-то у полицейского, видимо, потому что уже не соображала после стольких часов в отделе полиции и пыток.

В этот раз мне попался «добрый» полицейский. Он отвечал на все мои вопросы, все мне подробно рассказывал, в общем вел себя со мной как с ребеночком. Я потом ему еще говорю: «Я вот тут пока сидела, вас нарисовала, хотите покажу?» Его это, видимо, совсем растрогало. Он посмеялся, сфотографировал мой рисунок на память.

Еще какое-то время я ждала в актовом зале, пока мне не принесли копию протокола на подпись. После этого меня отпустили. У проходной меня ждала подруга и другие выпущенные задержанные.

Как только запись опубликовали, мне написали из «Комитета против пыток», сказали, чтобы я сняла побои в травмпункте. Я отказалась, потому что устала и уже очень хотела спать. Да и синяки только на следующий день проявились. Мы потом уже с подругой съездили и их зафиксировали.

Синяки на ноге Александры / Фото предоставлено Александрой Калужских

В тот день же я пришла домой, меня накормили, и я тут же хотела лечь спать. Пока лежала и пыталась уснуть, мне написала подруга, сказала, что, наверное, мне сейчас небезопасно оставаться в квартире: в СМИ все пишут про пытки в отделе полиции, и там есть мое имя. Так я уехала сначала на ночь к одной подруге, потом к другой.

У меня же в квартире остался друг следить за моим котом. Он говорил, что на следующее утро после задержания кто-то очень настойчиво стучался во внешнюю дверь. Он не открыл, и больше никто не приходил. не знаю, был ли это наш участковый или еще кто-то. Но в любом случае, если это была полиция, они приходили явно не для того, чтобы мне помочь и узнать, как я.

Я все еще, если честно, нахожусь в шоке от произошедшего. Меня пытали всего девять минут, и теперь я стала очень известна: мне постоянно звонят журналисты, меня знают и за границей тоже. Но проблема в том, что я проживала то же самое все детство: те же унижения, те же угрозы расправой. Меня били с пяти лет. Я так жила, и это никого не волновало. Мне было тогда очень одиноко и обидно, потому что для меня как для феминистки тут параллель очевидна: полицейское насилие неразрывно связано с патриархатом, и пока есть патриархат, есть и силовые структуры, а следовательно, и насилие внутри них.

Записала Карина Меркурьева

«Заставляли раздеваться и приседать»: как обращались с задержанными на антивоенной акции в Нижнем Новгороде

Ива, небинарный человек из Нижнего Новгорода, рассказала ОВД-Инфо, что происходило с задержанными на антивоенной акции 6 марта. Из отдела полиции выгнали защитника, в спецприемнике людей заставляли приседать голыми и не давали им спать. По какой причине административно задержанных подвергали практике приседаний нагишом, распространенной в учреждениях ФСИН для уголовно осужденных, неизвестно.

Я пошла на акцию, но акции как таковой не было. У нас [в Нижнем Новгороде] есть улица Большая Покровская, на ней обычно проходят протесты, там и гуляли. Ментов было больше, чем людей. Пришедшие ходили группками, и затем сгруппировались рядом с человеком, который под гитару пел Цоя.

Сначала свинтили певца, затем свинтили всех нас. Затем как обычно: покатали в автозаке, доставили в ОВД. Пустили защитника, но он не успел помочь всем. На нас стали материться другие задержанные, защитник начал доказывать полицейским, что это мелкое хулиганство, после чего полицейские его выгнали из помещения.

У меня и еще ряда людей была арестная статья [КоАП]. К моей подруге «подкатывал» ОМОНовец, говорил, что нас теперь точно оставят надолго, потому что защитник разозлил полицейских. Нас задержали в три часа дня, в четыре мы были в отделе полиции и только в два часа ночи нас доставили в спецприемник. Потом еще ждали два часа в автобусе на холоде, потому что в спецприемнике нас отказывались принимать. В итоге мы попали туда в пять-полшестого утра.

Мы были замерзшие и сонные. Заводили по одному, заставляли раздеваться догола и приседать. Мы все думали, что это нормально. Что еще можно ожидать от России? И только когда я прочитала, что в Питере было нечто похожее и что это не классно, я такая: «Вау! Они не должны были это делать».

Тот момент, когда ты думаешь, что было бы лучше, если [такие издевательства] были бы «по правилам» — неприятно осознавать, что над тобой издеваются специально. Женщина-полицейская с постным лицом — мы ей были абсолютно не интересны — заводила нас в какую-то каморку с грязным бельем. Там надо было сложить свою одежду на пол. Ты балансируешь на одной ноге, снимая носок и пытаясь засунуть ногу обратно в ботинок. Носки тоже заставляли снимать. Хорошо хоть можно было стоять в ботинках — пол был холодным. Приседать голым, когда всю ночь не спал и целый день не ел — не классно.

Нас отвели в камеру. Как выяснилось, в камере были клопы. Мы провели там часов пять, все это время нам не давали спать. То заходили и спрашивали, надо ли нам что-нибудь, то выводили из камеры. Затем устроили обыск и перевернули матрасы. Не знаю зачем. Потом зашла женщина, которая заставляла нас приседать голыми, и потребовала при всех (в камере было восемь женщин) раздеваться. В этот раз, правда, раздеться нужно было не догола — ее интересовало нижнее белье. Потом полицейские заходили в соседнюю камеру и очень громко кричали, тоже не знаю почему.

В 10 утра 7 марта мы поехали обратно в ОВД, часа в три дня нас повезли в суд, оттуда меня отпустили.

Редакция ОВД-Инфо

«А что, за комментарии можно человека посадить?» Рассказ жены фигуранта дела телеграм-канала «Что-Делать!»

В сентябре 2021 года, накануне выборов в Госдуму, в ряде регионов прошли аресты людей, связанных с телеграм каналом «Что-Делать!». Их обвиняют по статье «Склонение, вербовка или иное вовлечение лица в массовые беспорядки» (ч. 1.1. ст. 212 УК; до 10 лет лишения свободы). Публикуем рассказ супруги фигуранта дела из Красноярска, 42-летнего Алексея Яночкина.

По версии следствия, 11 человек из 7 субъектов России «создали сеть телеграм-каналов, в которых размещали публикации и вели агитационную деятельность, направленную на организацию массовых беспорядков на территории Российской Федерации в дни единого голосования с 17 по 19 сентября 2021 года». Аресты предполагаемых администраторов телеграм-каналов прошли 16 сентября, за сутки до начала выборов.

При этом в телеграм-канале «Что-Делать!» шла речь только о том, чтобы в 14 часов 18 сентября выйти на улицу своего города и сфотографироваться с зажженным файером — в знак протеста против фальсификаций на выборах в Госдуму. Супруга Алексея Яночкина говорит, что его обвиняют в публикации ряда записей с якобы противоправными призывами.

У нас с Алексеем брак официально не оформлен: с точки зрения закона, я ему никто. Если бы и был оформлен, все равно — волею следователя звонки, свидания, пересылку документов Следственный комитет может запретить: что у нас и происходит, как я понимаю. Дочери уже почти три месяца, а мы до сих пор не можем подписать документы, в графе отец — прочерк! Заявления, доверенность либо не регистрируют, либо [документы] не доходят до начальника тюрьмы. За все время нами получена только справка, что Алексей содержится в СИЗО. От прошлого брака у Алексея 20-летний сын. Он отец двоих детей. И, вместо того чтобы обеспечивать их, он с 16 сентября сидит в тюрьме.

Мы оба волонтеры[-зоозащитники]: он взял из приюта животное, и я тоже. На этой почве и познакомились. Он в Дивногорске прописан, я — в Красноярске. А прокурор на суде потом говорил, что Алексей «может скрыться»: [потому что он] зарегистрирован в Дивногорске, а живет — в Красноярске. У нас был насыщенный год. Осенью 2020 года Алексей устроился на завод, ездил из Дивногорска в Красноярск. Я попросила его уволиться: у нас здесь горный серпантин, опасная трасса, постоянно бьются. Заплатили за работу на заводе с вредным производством порядка 17 тысяч [рублей за месяц]. Выше 30 тысяч у нас редко кто получает.

Алексей в приюте Красноярска / Фото из личного архива

После этого Алексей официально устроился на работу на стройку, заключил с работодателем договор. Весь месяц в шесть утра он ездил на строительный объект: строили корпус одного из крупных институтов. Но его кинули, не заплатили. Как прораб он обращал внимание на нарушения, компания явно не укладывалась в сроки. В результате зарплату рабочим он выбил, а сам за месяц работы получил 10 тысяч рублей вместо 45. Он написал в прокуратуру, пришел ответ — обращайтесь еще куда-то. Ничем не помогли.

Мы пробовали заниматься малым бизнесом: открыли ИП, купили на рынке крохотный павильончик, там торговали конфетками. В какой-то момент на эту местность нахлынули «Пятерочки», «Батоны», которых там никогда не было, и рынок стал загибаться. Нас обязали приобрести онлайн-кассу. Мало того что и так платишь налог с продажи товара, так еще и через онлайн-кассу налог! Пришлось забрать товар и уехать. Потерпели убытки, теперь я выплачиваю кредит.

Алексей впал в отчаяние. Как мужчина понимал, что у него скоро родится ребенок, а он не может заработать деньги. И да, он высказался [в телеграм-канале «Что-Делать!”]. Но у многих такая ситуация: мизерные зарплаты, кредиты, ипотеки.

Он служил в Чечне, и теперь получается, что он же в этом виноват. [Следствие считает], что якобы Алексей обладает какими-то супер-навыками, которые позволят ему собрать «подельников». Так [прокурор] говорил на суде. То есть человек, прошедший войну, уже изначально считается преступником!

Алексей ремонтирует машину / Фото из личного архива

Он сидит еще ничего: с бывшими сотрудниками МВД — потому что призывался во внутренние войска. Он не выбирал, где служить, но на службе проявил себя достойно. Имеет знак отличия. Правда, сотрудников в СИЗО не хватает, на прогулки заключенных выводят редко.

Задерживали с ОМОНом — это был колоссальный стресс для меня и для ребенка. Когда 16 сентября задержали его и еще несколько человек по России, я была на восьмом месяце беременности! Мне сказали, что он собирался куда-то пойти нападать на сотрудников полиции, но [для меня] очевидно, что он бы этого не сделал. По субботам он всегда был со мной, помогал мне на работе весь день, минимум до 15:30. Мне [беременной] уже тяжеловато было. Я преподаю иностранные языки и вокал. Акция [против фальсификаций на выборах в канале «Что-Делать!”], как я поняла, была назначена на 14 часов в субботу. Моей логике это не поддается: он бы не побежал в это время никуда жечь файер и фотографироваться (к этому призывали в канале «Что-Делать!» — ОВД-Инфо). Задержали его не в субботу, а накануне, в четверг.

На суде [по избранию меры пресечения] держали его в клетке в наручниках. Я не могла ни до, ни после ни подойти, ни перекинуться парой слов. Это дикость! Зачитывали якобы его комментарии из группы «Что-Делать!».

Я потратила, наверное, четыре ночи, прочла группу: там нет таких комментариев! Я не могла успокоиться: неужели мой муж дошел до того, что это написал? Возможно, то, что представили суду как публичные комментарии, это цитаты из личной переписки, голосовых сообщений.

Статья, по которой обвиняют моего мужа, подразумевает [содействие] организации массовых беспорядков. Где там массовые, где беспорядки и где организация? Ничего этого нет. Обвинение предъявлено фактически со слов оперативников. Меня это будоражит: как такое возможно, если нет ни улик, ни доказательств, ни свидетельств злого не то что деяния, но даже умысла? Тем не менее человека забирают накануне родов [жены].

Заходя с ОМОНом в мою квартиру, они видели прекрасно, что я в положении. А если бы в этот момент у меня выкидыш случился, кто бы отвечал за это? Мне сказали [на обыске]: «Надо было ему думать, прежде чем писать всякую хрень». Это цитата. Я спрашиваю: «А что, за комментарии можно человека посадить?» Они посмотрели на меня, поулыбались. То есть понимают, что по сути садят без вины, но отчитаться надо. А самое страшное — они считают, что просто делают свою работу.

У нас в одном шкафу лежал перцовый баллончик от собак. В одежде у него нашли балаклаву — человек на морозе работает. Нашли его поясной нож, с которым он на дачу ездит. Они все это вместе собрали, разложили. Я говорю: «Какой хороший набор экстремиста!» Они смеются. На столе у судьи [при избрании меры пресечения] лежала толстая папка — такая за один день не делается. В разработке участники группы «Что-Делать!» находились с весны [2021 года], а, может быть, и с момента создания группы [зимой 2021 года]. Сначала в этой группе ничего не происходило, потом весной туда стали много писать, и появились тысячи подписчиков. Муж присоединился к группе летом, став одним из администраторов, просто пересылал сообщения и выражал свое мнение.

Я ему говорила, что не надо перед выборами ничего писать. Я чувствовала, что обстановка накаляется. Он потом сказал: «Я не ожидал, что так получится». Вероятно, группу создали люди, которые хотели что-то изменить к лучшему в стране, но очевидно, что там «зависали» сотрудники спецслужб. Я просто ради интереса периодически захожу в «Что-Делать!»: люди там до сих пор пишут, добавляются. Почему, спрашивается, если она такая опасная? Чтобы новую партию «экстремистов» посадить или [просто группа] стала уже не нужна?

Во время обыска забрали компьютер, потому что там был установлен телеграм с ником «Алекс», хотя такой же телеграм был и у него на телефоне. На этом компьютере я работала, проводила онлайн-уроки, там содержатся мои документы, фото, видео. Компьютер так и не вернули. Алексей отдал все свои пароли и все свои телефоны, потому что считал, что скрывать ему нечего, ничего такого он не сделал.

Ездили на озеро летом, подобрали котенка / Фото из личного архива

Слава богу, с адвокатом по назначению повезло, нам назначили адвоката Владимира Васина, он объяснил Алексею, что происходит, почему это происходит, так как муж был в растерянности поначалу. Посещал его везде, где смог, и был рядом с ним, а как только Алексея экстренно вывезли самолетом в Москву, порекомендовал московского адвоката Веронику Полякову, которая сотрудничает с правозащитной организацией «Агора».

[Силовики] даже не сообщили семье о передвижении. У меня отнялись ноги, когда письмо в начале октября не дошло ему [в СИЗО в Красноярске]. А теперь, накануне, его возили из СИЗО в ИВС на Петровку — и снова без предупреждения родных! Мы здесь все узнаем постфактум! Адвокат не может рассказывать о деле даже нам, родственникам, потому что у нее подписка о неразглашении.

Как я понимаю, пока «идет следствие», люди просто сидят. Возможно, людей пытаются сломать, чтобы они дали признательные показания, свидетельствовали друг против друга. А раз Алексей не делает этого, может, поэтому и звонки не разрешают? Свидания нам тоже не дадут? Ребенок растет без отца. Сердце разрывается. Мы готовы поехать в Москву и снять там жилье, лишь бы он был с нами.

Мы находимся в очень тяжелом положении. Помочь мне с ребенком некому, кроме мужа! Меня воспитывала бабушка, сейчас у нее инвалидность, дед за ней ухаживает, а мать Алексея живет в Дивногорске, ей очень тяжело ездить также по состоянию здоровья! А эта ситуация с сыном ее вообще убивает! Если бы не [помогал] мой отец, видимо, я должна была ребенка в интернат отправить и идти работать? Думаю, Алексей уже давно наказан за свою несдержанность — тем, что без него родилась и растет дочь! Неужели мало?!

Я хочу поблагодарить правозащитную организацию [«Агора»], которая работает с нами и все другие, в том числе ОВД-инфо, вы делаете огромное дело, что помогаете с юридической защитой, публикуете истории простых людей.

«Не хочу свои взгляды на дальнюю полку задвигать»: сотрудник МЧС — о задержании на пикете в поддержку политзаключенных

Во время одиночного пикета 13 ноября в Воронеже задержали сотрудника МЧС Владислава Лазарева. Он вышел на акцию за свободу политзаключенных. После задержания на него составили протокол о нарушении правил участия в акции и отправили на медицинское освидетельствование. Это уже второе задержание Лазарева за последние два месяца. Он уверен, что так МЧС Воронежской области пытается на него надавить из-за его политических взглядов.

На одиночный пикет я выхожу уже не первый раз. Первый раз вышел в конце октября, когда мои коллеги из МЧС в Кемерове получили реальные сроки из-за пожара в торговом центре «Зимняя вишня». Я вышел тогда из солидарности: чтобы поддержать их и публично поднять вопрос [о справедливости такого решения суда]. Хотел потом помочь им материально и поднять шум вокруг этой истории — вдруг что-то у нас изменится. Был же случай в Москве, когда журналисту (Ивану Голунову — ОВД-Инфо) подкинули наркотики. Потом поднялся шум, и его отпустили.

Во второй раз я вышел на одиночный пикет [13 ноября], чтобы поднять тему политзаключенных и политических репрессии в стране. Я не понимаю, почему мы — те, кто в погонах, — не можем участвовать в политической жизни страны, не можем иметь своего мнения?

Я, например, считаю, что Алексея Навального посадили совершенно незаконно. Я тоже ходил на митинги в его поддержку. Нигде это не афишировал, но ходил. Втихую протестующих поддерживал, потому что понимал, что иначе у меня будут большие проблемы на работе. На акциях я видел, как людей задерживали просто за то, что они включили видеокамеры на телефонах. Задерживали за любой крик или плакат. Еще я видел, как на площади у нашей думы стояли люди с оружием, без опознавательных знаков, с закрытыми лицами. В моем понимании, человек без опознавательных знаков с оружием — это террорист.

Когда я первый раз вышел на одиночный пикет, меня задержали очень быстро. Минуты четыре, может, я только постоял. На меня составили протокол о нарушении правил участия в акции и отправили его в Главное управление МЧС. Пока никаких решений до меня не доводили.

Сотрудник МЧС Владислав Лазарев на пикете / Фото: «Свободные люди Воронежа»

Во второй раз [полицейские] уже знали, что я тоже в погонах. Задержание было долгим: судя по всему, они звонили своему начальству и консультировались, что со мной делать. Потом все-таки задержали и отвезли в участок.

В участке уже меня быстро оформили и снова выписали протокол по статье о нарушении правил участия в акции. Меньше часа все это заняло. Я уже выходил, как меня остановил какой-то сотрудник: мол, подождите еще. И это еще продлилось два или три часа.

На меня составили протокол по статье об употреблении наркотических веществ и повезли меня на медицинское освидетельствование. В протоколе говорилось, что у меня якобы «несвязная речь» и «поведение, не соответствующее обстановке». Хотя любое видео из участка покажет, что это не так. В итоге алкогольное освидетельствование показало, естественно, нули, а результат наркотического будет готов только через десять дней.

Я считаю, что вся эта история с медицинским освидетельствованием — попытка надавить на меня. По моей информации, генерал МЧС по Воронежской области позвонил генералу МВД и попросил меня держать в отделе [полиции] как можно дольше. Я даже слышал, как полицейские сначала сами не хотели меня на освидетельствование везти, отказывались выполнять команды начальства: видели, что я в нормальном состоянии.

Сейчас немного тревожно, что экспертизу могут подделать. Они, конечно, при мне [анализы] опечатали и сказали, что я могу потом независимую экспертизу пройти. Но мы же в России живем. Есть, конечно, опасения в добропорядочности [сотрудников полиции]. Если что, буду писать в прокуратуру и все вышестоящие инстанции, подниму еще больше шума.

Самое странное, что начальство на работе со мной даже не поговорило — ни после первого пикета, ни после второго. Они просто начали запугивать меня: настраивают против меня моих подчиненных, намекают, чтобы я увольнялся по собственному желанию, а еще ходят разговоры, что хотят всю нашу часть лишить премии. Молодые меня еще понимают. Те сотрудники, кто постарше, говорят только: «Зачем ты в это ввязался? Премии нас в итоге из-за тебя лишат, только хуже все будет».

Работа в МЧС у нас на самом деле очень тяжелая. Я недавно просил мне отпуск дать — у меня там сейчас 14 дней осталось. Не отпустили. Думаю, все это тоже с пикетами связано. В общем, закручивают у нас гайки по всем фронтам — все делают, чтобы меня плохим в глазах подчиненных выставить.

Но я не боюсь, что меня в итоге уволят. Боялся бы — может, всего этого бы и не делал. Сейчас все боятся, а я уже не боюсь — устал. Я уже 30 лет как боюсь. А на самом деле за что бояться-то? Может, если бы у меня была какая-то великая зарплата, я бы еще терпел такое отношение и дальше. Но с каждым годом мне морально все тяжелее становится — не хочу свои политические взгляды на дальнюю полку задвигать. Хочу жить так, чтобы можно было легко свои мысли выразить и тебе бы ничего за это не было.

К тому же, меня сейчас столько людей со всей России поддерживает: мне пишут, звонят, говорят, что я молодец, мол, мы на твоей стороне. Причем звонят и те, кто служит сейчас в МЧС, и пенсионеры. Вот это дает мне силы.

02.11.2021, 14:37

Придется жаловаться министрам: бывший заключенный пытается получить компенсацию по решению ЕСПЧ

Иван Асташин провел 9 лет и 9 месяцев за решеткой по «делу АБТО». Дело имело резонанс: спецслужбы квалифицировали как акты террора несколько поджогов. По версии следствия, Асташин поджег подоконник в районном управлении ФСБ в Москве и якобы возглавлял террористическую организацию. Он рассказал ОВД-Инфо, как государство отказывается перечислять компенсацию ЕСПЧ, которую ему присудили из-за ненадлежащих условий содержания в колонии.

ЕСПЧ мне присудил компенсацию в связи с тем, что меня отправили отбывать наказание далеко от места жительства родственников. Я и мои родственники проживали в Москве, а меня отправили сначала в Красноярск, потом в Норильск, это около четырех тысяч километров [от дома]. Мало того — с Норильском, где я пробыл пять с половиной лет, нет сухопутного сообщения.

На самолете добираться затратно: когда я отбывал наказание, билет стоил около 15 тысяч рублей в один конец. Жалобу [в ЕСПЧ] составляла правозащитница Лариса Романова. До ЕСПЧ я прошел российские суды — все это длилось с 2014 года, в 2016 году подали в Страсбург. В 2021-м суд признал, что имело место нарушение восьмой статьи [Европейской] конвенции [по правам человека] — статья предусматривает право на личную и семейную жизнь: мне присудили шесть тысяч евро.

В российском законодательстве было прописано, что наказание надо отбывать по месту вынесения приговора или месту жительства. Но если мест нет, осужденный отправляется в другой регион. В какой — не было указано, это и создавало ситуации, когда человека, осужденного в Краснодаре, могли отправить сидеть в Приморье.

В 2017 году ЕСПЧ вынес пилотное постановление по делу «Полякова и другие против России». Европейский суд признал нарушением [отбывание наказания вдали от дома]. После этого ЕСПЧ стал рассматривать и другие [похожие] дела. О такой возможности узнали заключенные, начали тоже подавать [жалобы]. Количество жалоб росло, в связи с этим год назад были приняты поправки в российский закон, по которым заключенный имеет право этапироваться по месту жительства одного из родственников, если заявляет об этом.

Многие заключенные требуют перевода: их со скрипом, но этапируют. Я работаю в Комитете за гражданские права, постоянно такими делами занимаюсь. Каждую неделю получаю ответы от ФСИН: принято решение такого-то заключенного этапировать.

Компенсацию в шесть тысяч евро российская сторона была обязана выплатить мне в течение трех месяцев. Решение было [принято] 8 июля. Три месяца истекли 8 октября.

Но я осужден по 205-й, террористической статье, я нахожусь в «списке экстремистов и террористов» Росфинмониторинга. Законодательство таково, что человек находится в этом списке до погашения судимости. В моем случае это еще восемь лет после отсидки. Я знал об этом, но мне было интересно проверить самому. Прихожу я в банк, прошу открыть мне счет и карту. У меня просят паспорт, вбивают данные и говорят: «Мы вам не можем завести счет». По закону мне даже не могут официально назвать причину, по которой мне отказывают в открытии счета. Считается, что таким образом государство борется с финансированием терроризма.

Отсюда проблема с трудоустройством: многие работодатели могут перечислить деньги только на карту. Закон не запрещает платить зарплату наличными, но это лишние заморочки. Мне тоже [неудобно говорить]: «Я бывший террорист, дайте мне наликом». Осужденные по делу «Сети», когда выйдут, будут лет десять в этом списке, по «Новому величию» — лет восемь. За комментарии в соцсетях тоже лет на восемь можно попасть в «список экстремистов и террористов».

Иван Асташин / Анна Артемьева, «Новая газета»

С такой же проблемой, как я, столкнулся и Борис Стомахин, который сидел за свою публицистику: он тоже не может получить компенсацию Европейского суда. Как и я, Стомахин написал доверенность на мать — потому что мы не можем открыть [себе] карту. В своей доверенности я прописал в том числе право матери получить мою компенсацию ЕСПЧ.

Мать направила заявление в Генеральную прокуратуру, потому что прокуратуре переданы полномочия по представительству России в ЕСПЧ. Матери пришел ответ от начальницы управления по обеспечению деятельности уполномоченного от России в ЕСПЧ Оксаны Сироткиной. Сироткина, без каких-либо ссылок на закон, ответила, что «выплата по банковским реквизитам третьих лиц в настоящее время не производится». Ни в связи с чем, ни на какое время — ничего не уточнила.

В ее письме сказано, что компенсация «может быть перечислена на личный рублевый счет Асташина», который я не могу открыть, «либо на лицевой счет учреждения, в котором Асташин содержится». Сироткина либо не знает, что я освободился, либо намекает, что мне пора обратно сесть, чтобы получить компенсацию.

Я пошел в Генеральную прокуратуру на прием. Обжаловать [отказ в выплате денег] можно, но это будет долго. Подумал, вдруг здравый смысл [у сотрудников Генпрокуратуры] взыграет? Им же лишний геморрой со мной судиться — я напишу жалобу в Комитет министров Совета Европы. Рано или поздно это им аукнется.

Здание Генеральной прокуратуры Российской Федерации на Петровке / Andreykor, Wikimedia Commons

В Генпрокуратуре принимал меня прокурор Белышев Владимир Аркадьевич. Он в приемной работает: в возрасте, солидный, полковничьи погоны. Я излагаю ему ситуацию, показываю «привет» от Сироткиной. Белышев: «За других сотрудников прокуратуры я не могу отвечать». Я: «А зачем тогда вообще сюда приходить?» Белышев: «Я могу разъяснить общий порядок обращения, напишите ей снова…» Я: «Вы можете ответить, на каком основании Сироткина мне такое пишет?» Белышев: «За других сотрудников я отвечать не могу».

Ладно, придется обращаться в суд и Комитет министров.

«Попытался встать между полицейскими и пацаном». Монолог фигуранта «дворцового дела», осужденного на полтора года

Зимой в разных городах России прошли протестные акции, катализатором которых стало расследование ФБК «Дворец для Путина». Во Владимире во время митинга 23 января Валерий Лавров заступился за молодого человека, которого жестко задерживали полицейские. В итоге два дня он пробыл в ИВС без доступа к питьевой воде, а потом получил полтора года колонии-поселения за насилие в отношение представителя власти. Публикуем его монолог.

Помню: я где-то случайно услышал, что 23 января во Владимире будет проходить митинг. Сам я в Кольчугино живу (Владимирская область — ОВД-Инфо). Мне в тот день как раз нужно было сыну картошки отвезти — он у меня во Владимире живет. Вот и поехал.

Поехал и думаю: зайду заодно на митинг посмотрю. Может быть, какие-то умные люди выступать будут: скажут, как нам дальше жить, потому что жить так уже невозможно. Нас просто сводят в могилу.

У нас же все сделано не для человека, а наоборот: нет ни одного закона, который бы жизнь человеку облегчил. Кур держать нельзя уже, например, кроликов тоже. Грибы собирать нельзя. Но это еще, на самом деле, мелочи. Людям сейчас работать негде. Зарплата становится все меньше, цены в магазинах — все выше. Невозможно уже больше это терпеть. Мы уже давно не живем, а выживаем.

Я даже в отпуск себе позволить не могу поехать. В последний раз был на море в 2009 году. Жену с ребенком я еще отправляю отдыхать, а себе на поездку накопить не могу. Теперь еще и пенсионный возраст повысили до 65 лет, а у нас продолжительность жизни такая… То есть, работаем мы, просто чтобы в этой стране умереть.

Приехал я на митинг с такими мыслями. Вижу, что народ собирается. Ходил там, присматривался. А потом все как начали кричать: «Свободу Навальному!» Я к Алексею Навальному с большим уважением, конечно, отношусь: не побоялся, приехал в Россию, хотя знал, что его тут посадят после того, как не смогли отравить, — но, честно говоря, взгляды его мне не близки. Не думаю, что Навальный должен был бы возглавить Россию.

Как начались эти крики, решил вернуться к машине. Пока шел, увидел, как полицейские издеваются над мальчишкой. На вид ему лет 20 было. Полицейские его хотели задержать, а он схватился руками за столб и не отпускает. Они его взяли и как начали возить голым телом по мерзлой брусчатке — у него и штаны уже, и куртка задрались. По их лицам было видно, что им это все наслаждение доставляет.

Я не выдержал, подошел к полицейским и говорю: «Хватит над человеком издеваться». Они мне ничего не ответили и продолжили возить парня по брусчатке. Я тогда попытался встать между полицейскими и пацаном. Несколько раз меня отшвыривали, а потом кто-то положил мне руку на плечо. Чувствую, что задержать жестко хочет. Я повернулся и машинально оттолкнул руку. Оказалось, это был полицейский. Меня тут же скрутили, отвели в автозак и увезли в ИВС. Там я пробыл 48 часов.

За эти 48 часов мне ни разу не дали воды, говорили, мол, хочешь пить — попей из-под крана. Я попробовал: сделал глоток — меня тут же вырвало. В воде одна хлорка, пить ее невозможно.

У меня всегда давление скачет. На вторые сутки в ИВС мне пришлось вызвать скорую. Приехал врач, меня вывели в коридор. Я говорю врачу: «Дайте попить». Он огрызнулся: мол, мы вам не водовозы. Измерил мне давление — а там больше 200 было. Когда я сказал, что меня задержали на акции, тут же принес мне поллитра воды и даже предложил забрать в больницу. Мне тогда оставалось сидеть уже около двух часов, поэтому я решил остаться.

Когда я вышел из ИВС, мне вручили протокол об административном аресте на 48 часов за участие в несогласованной акции. А сразу после этого из-за проблем с сердцем я все-таки попал в больницу. Пока лежал там, меня оштрафовали на десять тысяч рублей за участие в акции, а потом мне позвонили из Следственного комитета. Говорят: на вас заведено уголовное дело за нападение на полицейского.

27 сентября был суд. Мне назначили полтора года колонии-поселения. Все обвинение в деле строится на видео, где полицейский меня хватает, а я разворачиваюсь и отталкиваю его. Никакого удара там не было. Даже в заключении медицинской экспертизы говорилось, что боль в груди, на которую жалуется потерпевший, — это его субъективное восприятие. Никаких следов побоев обнаружено не было. Пока приговор не вступил в силу: мы подали апелляцию.

07.10.2021, 15:59

Грязная питьевая вода и отношение к «политическим». Участника акции 20 сентября отправили отбывать арест в Сахарово

Участников митинга против фальсификаций на выборах в Госдуму полиция задерживала не на самой акции, а уже после нее — прямо у дома. Активиста Марка Франгуляна арестовали на 15 суток за участие в этом митинге и отправили отбывать наказание в центр временного содержания иностранных граждан в Сахарово. Его девушка Анастасия Сухова рассказала об отношении сотрудников Сахарово к «политическим» заключенным и о нехватке воды.

Центр временного содержания иностранных граждан в Новой Москве (деревня Сахарово) предназначен для содержания людей, имеющих проблемы с документами, разрешающими находиться в России. Во время зимних протестов 2021 года участников митингов стали отправлять отбывать административные аресты в Сахарово, ссылаясь на нехватку мест в других спецприемниках Москвы. После этого Сахарово стал известен своими плохими условиями содержания. Также туда сложно добраться — почти два часа на автобусе от ближайшего метро, что осложняет возможность передачи продуктов отбывающим административные аресты.

Нас задержали за участие во встрече с депутатами на Пушкинской площади 20 сентября. 23 сентября пришли ко мне домой, забрали и отвезли в ОВД, Марка же задержали под утро, когда он выходил из своей квартиры. Его осудили на 15 суток, мой суд будет 8 октября.

Судья сказала, что все спецприемники переполнены, и поэтому Марка отправили в Сахарово. Мне кажется — это неправда, за последние дни ничего не происходило — ни митинга, ни громкой драки. Адвокат сказал, что сейчас всех задержанных на митингах будут отправлять в Сахарово: такой вид устрашения. Формально, Марк приписан к спецприемнику в Мневниках — и подчиняется его правилам, которые в Сахарово никто не соблюдает.

Когда Марка только привезли в Сахарово, его отправили в седьмой корпус, там содержатся административно задержанные. Первые пару часов его держали в камере с курящими людьми. Марк не курит, и по его просьбе его перевели оттуда. Содержать его в камере с курящими незаконно.

В ночь с 26 на 27 сентября в камере Марка вообще не гасили свет, даже после просьб об этом. Сложно сказать почему: у них [охранников в Сахарово], кажется, нет логических связей в голове.

Когда я приехала [со второй передачкой] в Сахарово, Марка не могли найти. Я подошла на КПП, выяснилось, что его вычеркнули из списков одного корпуса и не внесли в другой. [У охранников] возникла версия, что его каким-то высочайшим повелением досрочно выпустили. Мне посоветовали приехать в другой день, позвонить начальству, дабы выяснить судьбу своего молодого человека.

Чтобы заставить их работать, пришлось надавить: невозможно, чтобы человек исчез в Сахарово, адвокату не сообщили о его переводе куда-либо. Охранники настаивали, что в Сахарово Марка точно нет: в какой-то момент от бессилия я даже подумала, что его могли вывезти в лес и убить. Но Марка нашли.

Оказалось, что его перевели в корпус № 33, в котором содержатся иностранные граждане. Там его снова поместили в камеру к курящим. По словам полицейского, который провожал меня в помещение для свиданий, этот 33-й корпус «славится» худшим режимом. Хотя о каких режимах можно говорить при отбывании ареста за административку?

Когда Марка все-таки нашли, он рассказал, что не сделал ничего, чтобы ему ухудшали условия. Они сидели в камере вместе с членом совета «Левого фронта» Леонидом Развозжаевым и о чем-то разговаривали. Вдруг пришли [охранники], Марку сказали собираться и забрали его в другой корпус. Почти ночью, без объяснения причин. Свои вещи он нес в руках — все пятилитровые канистры с водой, одежду, книги и главное — именной матрас.

Марка посадили в одну камеру с мигрантом по имени Ата Атей. Тот сидит уже второй год и на плохом счету у соглядатаев Сахарово. [У меня] есть абсолютно безумная версия: так как Марк — армянин по национальности, сотрудники Сахарово могли решить, что он должен содержаться как мигрант, хотя он и гражданин РФ.

По закону административно задержанные должны получать телефон раз в сутки на 15 минут. В этом Марку было отказано, поэтому мы не узнали о переводе из корпуса в корпус. По словам Марка, отказ обосновывали словами «не положено» и «нет у нас телефона» — в корпус мигрантов телефоны приносят лишь раз в трое суток.

В Сахарово огромная проблема с водой. Когда я принесла первую передачу, то спросила Марка, что им привезти. Он ответил: «Воды, и больше, пожалуйста, привези, сколько сможешь». Сейчас дают только кипяток три раза в день, и то по половине кружки. А сама вода грязная, будто зачерпнута из лужи.

Если не ругаться с человеком на передачах, он впишет вес питьевой воды в общий вес передачи — это пять килограмм на человека за раз. В первый раз воду не включили, во второй повезло меньше — привезенные десять литров ушли в общий счет веса. За время отбывания административного ареста можно передать не более тридцати килограмм, и если включать сюда воду, то останется совсем мало.

Я спросила на свидании Марка, хочет ли он, чтобы я писала жалобы, он просил этого не делать. Боялся, что это только ухудшит его положение.

К «политическим» в Сахарово относятся очень пренебрежительно. Это чувствуется во всем — от первой передачи до разговора с сотрудниками КПП на выходе. Я помню, как человек, принимавший передачу, сказал мне: «Вот, еще с вами возиться!» Сам он не знал правил, касающихся административно задержанных, ему приходилось с ними все время сверяться — он доставал затертый листок, смотрел в него, и если долго не находил что-то в перечне «разрешенки» — отказывал. Так в мусор улетели орехи, мои письма и дезодорант в пластике.

08.09.2021, 15:43

Мостик между двумя мирами: как петиция по «дворцовому делу» повлияла на решение суда

В августе московского айтишника Александра Федерякова приговорили к полутора годам колонии. Его обвиняют в распылении перцового баллончика в сторону сотрудника ОМОНа на акции 23 января. Федеряков свою вину не признает, его жена Анастасия тоже уверена, что баллончика у мужа не было. Она принесла в суд нотариально заверенную петицию ОВД-Инфо и уверена: за счет этого мужу дали срок меньше, чем запрашивал прокурор. Мы публикуем ее монолог.

«Невозможно оставаться в стороне»

Акция 23 января стала для нас с мужем первой, в которой мы приняли участие. Мы абсолютно далеки от политики: не состоим ни в какой партии, не являемся активными сторонниками какого-то движения. Решили пойти на акцию, потому что невозможно было уже оставаться в стороне. Был такой общественный резонанс вокруг митинга, что казалось: это будет отличаться от всего, что было раньше, и это действительно как-то повлияет на жизнь в стране.

Мы шли с полной уверенностью, что не будет никаких провокаций, что это мирная акция. Приехали к самому началу и стояли, держались за руки, всем улыбались. Были, конечно, отдельные случаи, когда кто-то начинал кидать снежки, но сами протестующие поворачивались к тем, кто это делал, и говорили: «Ребята, так не надо. Это не то, чего здесь хотят люди». И эти единичные случаи с бросанием снежков прекращались. Это то, что я видела, пока стояла рядом с мужем.

Мне нужно было к врачу, и я была на акции меньше часа. Когда уезжала, мы решили с мужем, что он пройдет до конца маршрута и мы встретимся дома. Договорились, что действуем максимально мирно, и были уверены, что, если не причинять никому вреда и ни во что не вмешиваться, эта акция закончится для нас благополучно. Я знаю принципы, по которым живет мой муж, поэтому понимала, что он не станет принимать участие ни в каких актах насилия, и была за него спокойна.

Конечно, мы понимали, что могут задерживать даже случайных людей, но считали, что даже при худшем сценарии за мирное нахождение на акции грозит максимум штраф или административный арест. На всякий случай взяли с собой воду, печеньки и телефон ОВД-инфо. Но нас не задержали, и мы как-то сразу выдохнули.

Обыск, допрос и черно-белые кадры

С обыском к нам пришли сильно позже — 31 марта. Мы были шокированы: к нам явилось довольно много людей в форме. Они начали говорить, что Саша напал во время акции 23 января на представителя власти. Мы переглядываемся — не понимаем, о чем речь. Ощущение, что Сашу с кем-то перепутали. Какое вообще нападение? Я же знаю, что все прошло мирно. После акции мы с мужем общались. Если бы был какой-то такой эпизод, он бы мне рассказал об этом, а он даже не видел, чтобы кто-то рядом с ним применял насилие.

После обыска Сашу забрали на допрос. Мне разрешили отвезти детей к отцу и приехать позже. Младшей дочери тогда было чуть больше года. Она была еще совсем маленькой и постоянно держалась за меня. Старшему сыну было на тот момент уже семь лет, и его прямо трясло от того, свидетелем чего он стал. Это сильно пошатнуло его картину мира, потому что раньше он мечтал, что когда вырастет, станет полицейским и будет ловить бандитов, а тут на его глазах полицейские задержали Сашу, который является для него образцом порядочности и доброты.

У отца тоже был шок, когда я привезла ему детей перед допросом. Во-первых, он не знал, что мы участвовали в акции. Мы не обсуждаем политику в семье. Во-вторых, сильно удивился, что Сашу арестовали, но ни на секунду не сомневался, что все обвинения в его адрес необоснованны, и был уверен, что сейчас все выяснится и Сашу тут же отпустят.

Я поехала на допрос с такой же уверенностью. Допрашивали меня сразу как свидетеля. Следователь все пытался добиться от меня каких-то показаний против мужа: спрашивал, что мы делали на акции, был ли у мужа перцовый баллончик. Я ссылалась на 51-ю статью Конституции и не говорила ничего. Потом мне начали показывать какие-то размытые фотографии, на которых были люди в масках. Меня спрашивали, узнаю ли я на фото себя и мужа. Я, естественно, не узнавала.

Следователь постоянно делал акцент на том, что у них есть якобы неопровержимое доказательство того, что мой муж распылил баллончик на акции и что, отрицая свою вину, он делает себе только хуже, а я делаю хуже ему, говоря, что баллончика у него с собой не было. Я все до последнего не могла понять, как у них может быть доказательство того, чего на самом деле не было.

Только в самом конце следствия нам показали материал, на котором строится обвинение. Он состоял из нашей фотографии, где мы приехали на митинг и стоим рядом друг с другом, и черно-белого кадра — скриншота из видео, где изображена толпа людей, их спины, и понять ничего больше невозможно. Следователь как-то связал эти две картинки: раз мы были на акции, где было распыление газового баллончика, значит муж и распылил баллончик в сторону сотрудника ОМОНа.

Скриншот из материалов дела

Статус свидетеля и петиция

Из-за того, что у меня был статус свидетеля, три месяца у нас с мужем не было возможности даже пообщаться или увидеться. Обо всем, что происходило с ним, я узнавала через адвоката.

Общаться нам официально разрешили только после того, как прошел суд. На суд по рекомендации юриста я принесла нотариально заверенную петицию от ОВД-Инфо с просьбой освободить всех фигурантов «дворцового дела». Там указаны все, в отношении кого завели уголовные дела по итогам зимних акций, в том числе и мой муж — Александр Федеряков.

Очень сложно было понять реакцию судьи, когда она увидела мою нотариально заверенную папку, но оснований отклонить ходатайство о присоединении этой петиции к делу у нее не было. Мне кажется, петиция — это хорошая возможность доносить до представителей власти, что фигурантов «дворцового дела» в обществе поддерживают и люди возмущены фактами уголовного преследования тех, кто вышел на мирную акцию. У меня есть ощущение, что все люди живут в разных реальностях, читают разные источники информации, и картины мира у всех из-за этого очень разные, а такие петиции как раз дают возможность построить мостик между одним миром и другим.

Как людям с другой картиной мира донести иначе нашу правду? Если им что-то начать доказывать, это будет воспринято как личное мнение, у такого высказывания априори нет веса. А когда люди видят, что есть официальная петиция, которую многие подписывают, — это позволяет как будто сказать, что мы — участники акций — нормальные живые люди, и нас таких много. Мы не агенты, проплаченные Западом, а просто люди, которые хотят жить другой жизнью. Так что, мне кажется, эта петиция в том числе повлияла на решение суда: на то, что мужу дали в итоге полтора года колонии, а не четыре, как запрашивал прокурор.

Я же следила за делами других фигурантов «дворцового дела» и видела, как происходил наш процесс: потерпевший постоянно менял показания, и суд воспринимал это как норму, а когда защита пыталась представить что-то более серьезное, чем материалы, характеризующие личность, это отклонялось. Так что я морально настраивалась на то, что Саше могут дать большой срок. Помню, мы тогда на суде много с ним переглядывались: очень выразительно общались взглядами, и когда судья зачитала решение, он мне показал пальцами: мол, не расстраивайся.

Мы тогда старались использовать все возможности невербалики, чтобы общаться через взгляды, жесты — очень маленькие, почти незаметные для других.

А потом начались звонки. Саша вот звонил недавно, а рядом со мной бегала дочь. Она пока еще не разговаривает и просто пищала в трубку что-то вроде «бе-ме»: какие-то очень нежные звуки издавала. Это был первый раз, когда Саша услышал ее голос.

Два раза после суда я ездила к Саше на свидания. Это, конечно, очень сильный эмоционально опыт: ты видишь человека, но не можешь к нему прикоснуться, вы не можете говорить достаточно откровенно, но при этом у вас есть целый час, когда вы можете слышать голоса друг друга. И ты стараешься глазами, жестами, интонацией передать всю любовь, которая бурлит внутри. Кажется, что ее настолько много, что сейчас она окрасит весь мир в самые нежные цвета.

Уходить от него потом, конечно, очень тяжело, но я так счастлива, что могу его теперь хотя бы видеть и слышать его голос. Мы на свидании стараемся не говорить друг другу каких-то фатальных слов, пытаемся шутить и общаться как раньше. Ощущение, что это просто такой странный формат встречи двух любящих людей, а контекст, что муж сидит по политически мотивированному делу совершенно ни за что, остается за кадром.

«Шансов у единороссов не было». Снятие с выборов в Госдуму из-за комментария неизвестного

В Воронеже от партии «Яблоко» в Госдуму выдвигался оппозиционер Павел Сычев. Вскоре после того как он заявил о намерении баллотироваться, его вызвали в полицию. Поводом стал комментарий с изображением свастики, написанный неизвестным в телеграм-канале. Сычева арестовали на пять суток, а затем отказали в регистрации кандидатом на выборы. ОВД-Инфо публикует монолог оппозиционера, который считает, что дело против него было сфабриковано.

Штаб у нас существует уже давно, за последние три года мы провели больше ста акций протеста. В прошлом году я пошел в горсовет как самовыдвиженец — они зарубили меня по подписям, признав некоторые из них несуществующими, хотя мы были готовы привести этих людей. Они сказали: у нас есть базы и нет оснований им не доверять.

3 июля «Яблоко» выдвинуло меня на съезде, а 7-го [июля] мне позвонили с почты и передали телефонограмму: 15 июля явиться в отдел полиции № 6. Я этому значения не придал. На акции памяти Немцова на нас напал человек с ножом — ему дали всего лишь трое суток ареста. Когда он освободился, то подал на нас заявление: якобы мы его немножко помяли, когда удерживали до приезда полиции. Я подумал, что вызов связан с этим. В этот же день мне позвонила младший лейтенант София Есина, сейчас, насколько мне известно, ее повысили. Она сказала: «На вас есть материал за комментарий в интернете с фашистской свастикой». Я был уверен, что у меня нет ни одного подобного комментария, поэтому решил поехать и выяснить, в чем дело.

В отделе мне показали комментарий в телеграм-канале «Свободные люди Воронежа», отправленный от имени сообщества. Сказали, что это я, потому что я был в списке публичных администраторов, но публичные администраторы не могут писать от имени сообщества, только от своего. Автор комментария, по-видимому, — один из скрытых администраторов.

Материалы дела, легшие в основу обвинения / Фотография предоставлена Павлом Сычевым

Я сказал: вот мой телефон, попробуйте написать и посмотрите, как это будет выглядеть. Доводы эти, конечно, не были услышаны, на меня составили протокол по ч. 1 ст. 20.3 КоАП (демонстрация нацистской символики — ОВД-Инфо). Я точно не помню, о чем был комментарий, в экспертизе изображения указано: «Человек, похожий на В. В. Путина, в форме солдата вермахта с нацистской свастикой на руках».

Больше суток я просидел в «обезьяннике», вечером 8 июля меня повезли в суд. Там я узнал, что полицейские заранее сделали запрос в избирком, чтобы узнать, являюсь ли я зарегистрированным кандидатом, то есть нужна ли санкция прокурора. Они заранее понимали, для чего все это делается.

Судья Центрального суда Воронежа по фамилии Александрова — это «ручная судья» для полиции, с ней уже сталкивались мои соратники. Даже самые кривые протоколы у нее заходят «на ура». В основу обвинения легла справка — скриншот из интернета о том, что такое телеграм и какие бывают каналы. Справку по ходатайству заявила [младший лейтенант] Есина, находясь в суде. Мой адвокат требовал ее отвода, так как она не является участником процесса и не имеет права заявлять ходатайства. Судья нам отказала, а ее ходатайства приняла, и это совершенно незаконно.

Кроме того, мы потребовали вызвать сотрудников Центра по противодействия экстремизму, написавших рапорты: не понятно, на каком основании они решили, что комментарий принадлежит мне. Там как минимум еще один публичный администратор, четыре скрытых администратора и владелец канала. Мы предоставили скриншот правил телеграма, где четко написано: публичный администратор не может писать от имени сообщества. Судья сказала, что наш источник не заслуживает доверия, тогда как предоставленным Есиной скриншотам верить можно, поскольку у нее не было мотива меня оговорить — мы наличие такого мотива не доказали.

Апелляция была в рекордные сроки — на следующий день. Среди прочих мы заявили ходатайство о приобщении аудиозаписи суда, которая доказывает, что в основу обвинения лег материал, полученный с процессуальными нарушениями. Судья Доровских отказал нам [в приобщении аудиозаписи к делу] и оставил решение в силе — пять суток ареста.

Изначально по моему округу собирался идти Гордеев, бывший губернатор. Позже они поменялись с Марковым, я думаю это было связано с моим намерением выдвигаться. Аннинский округ — самый протестный у нас, он не простой для единороссов, а у меня здесь высокий уровень поддержки. Я единственный оппозиционер в городе, и уже три года мы занимаемся гражданским активизмом в этом округе. Например, с помощью жителей, которых мы вытащили на протест в прошлом году, удалось остановить вырубку парка «Северный лес». Около 500 человек тогда вышли, для Воронежа это много. По данным социологии от июня, у меня более 20 процентов узнаваемости [в округе]. На мой взгляд, шансов у единороссов в округе не было.

2 августа Окружная избирательная комиссия лишила меня пассивного избирательного права и отказала в регистрации. Решение зачитывал неизвестный человек: он не председатель и не секретарь, их я знаю в лицо. Он не представился, в документах его фамилии нет. Комиссия проголосовала единогласно.

Ранее председатель комиссии Иванов мне позвонил и предложил сняться «по-хорошему». Сказал: зачем вам это нужно, мы все равно вас снимем, тогда будет шумиха вокруг вашего имени, что вы экстремист, это повлияет на вашу репутацию. Они попытались не пачкаться в этом, потому что все понимают, что это сфабрикованное дело. Я отказался.

16 августа Воронежский областной суд отклонил наш иск против избиркома. На заседании присутствовала член комиссии, которая прокомментировала мое снятие так: «К счастью, вновь принятые законы позволяют нам снимать таких недостойных, как вы, кандидатов».

Мы с адвокатом уже подали кассацию, будем судиться до конца, пойдем в ЕСПЧ.

Экс-полицейский снимал на акции незаконные задержания. Его обвинили по уголовной статье

Полицейский Сергей Римский уволился из УМВД вскоре после зимних акций протеста. На митинг 21 апреля он пришел снимать нарушения полицейских, чтобы затем помочь в судах задержанным протестующим. Вскоре после акции Римский стал фигурантом уголовного дела об оскорблении представителя власти. ОМОН, сотрудники Центра «Э» и СК пришли к бывшему коллеге с обыском, чтобы найти «секретные документы», которые Римский якобы хранил после службы.

В полиции я работал с 2015 года, начинал сотрудником патрульно-постовой службы. На момент увольнения 2 февраля 2021 года был инспектором организации службы в ИВС. Пять лет в полиции оказались для меня достаточными, чтобы понять, что система из себя представляет. В 2019 году я увидел, с какой жестокостью силовики разгоняли протестующих в Москве, и понял, что буду двигаться в сторону увольнения. Затем — принятие поправок в Конституцию, уничтожившее надежду на то, что хоть какие-то общественно-правовые институты у нас работают. Отравление Алексея Навального, его задержание после возвращения в Россию и подавление январских протестов убедили меня окончательно.

Еще до увольнения я активно вел соцсети, высказывался на острые темы. Руководство УМВД Ивановской области это, конечно, не радовало. Полицейский же существо молчаливое. Но даже по окончании службы в прямую конфронтацию с ивановскими силовиками я не вступал.

21 апреля в Иванове проходил митинг за освобождение Навального, я решил сходить на протест, чтобы фиксировать нарушения со стороны правоохранителей и затем помогать в судах протестующим. Около часа я снимал задержания на телефон, пока начальник УМВД, присутствующий на акции, не дал распоряжение своему подчиненному Александру Чиненову, который сейчас проходит потерпевшим по моему делу, задержать меня.

Чиненов подошел к двум «космонавтам» и сказал им «хватать» меня и «решать вопрос с видеозаписями с телефона». Я успел отойти от полицейских метров на десять, как они резко подлетели со спины, схватили за руки и потащили в автозак. Один из силовиков попытался выбить из моих рук телефон, но попал по стабилизатору, на который крепился телефон, и переломил его пополам. Меня затолкали в автозак, я успел сказать Чиненову, что его действия незаконны и я буду их обжаловать.

Дверь захлопнулась, меня посадили в «стакан» — крошечную одиночную кабинку в автозаке. Полицейский Чиненов остался на улице. В «стакане» я успел пробурчать себе под нос, какой беспредел творили силовики. Все это время телефон продолжал снимать, у меня не было времени выключать камеру.

Меня и других задержанных доставили в ОВД «Ленинский». Я не ожидал такого от бывших коллег, но они решили у меня одного провести личный досмотр, изъяли все вещи, в том числе телефон и даже паспорт.

Пока я ждал составления протокола, полицейские скачали с телефона запись моего задержания и удалили все видео. Эта запись, которая была только у полицейских, каким-то образом попала в местный телеграм-канал. Как я узнал потом, некий анонимный заявитель увидел этот пост и обратился в Следственный комитет с заявлением о том, что якобы Сергей Римский оскорбил сотрудника правоохранительных органов Александра Чиненова (по версии следствия, он оскорбил Чиненова на видеозаписи — прим. ОВД-Инфо).

Через пару дней после задержания мне позвонил следователь и рассказал о материалах доследственной проверки в отношении меня. Месяц следствие молчало, и я ничего не знал о деле вплоть до дня обыска. 22 мая, в день, когда я планировал выйти на экологическую акцию, в 6:30 ко мне в квартиру ворвались четыре автоматчика, два «эшника», следователь и эксперт. ОМОНовец оттеснил меня щитом к стене, следователь зачитал постановление об обыске по делу об оскорблении представителя власти (ст. 319 УК). Обыск занял часа два. Изъяли всю технику: ноутбук, два телефона, жесткие диски, флешки, даже электронную фоторамку девушки.

Обыск следователь мотивировал так: сотрудник Центра «Э» составил рапорт о том, что я веду канал на YouTube, снимаю ролики в «импровизированной студии в квартире» и могу дома хранить секретные документы, которые у меня якобы остались после службы.

Обыск следователю ничего нового для дела не дал, только нервы мне подпортили. Обвинение против меня строится на заявлении анонима о ролике, загруженном неизвестными в телеграм-канал, и показаниях задержанного, находившегося со мной в автозаке. Кроме меня, в машине 21 апреля находились трое протестующих. Двое сидевших ближе ко мне заявили следователю, что никаких оскорблений от меня не слышали. А третьего задержанного допрашивали уже несколько раз, и с каждым допросом он рассказывает все больше деталей. Возможно, на него оказывают давление, но точно я сказать не могу. Со времени моего задержания прошли уже три месяца, а свидетель обвинения продолжает вспоминать все больше и больше.

24.06.2021, 16:17

Избитый на акции обратился за медицинской помощью. СК возбудил на него уголовное дело

Петербуржца Эльдара Гарипова задержали на акции в поддержку Алексея Навального 31 января. Во время задержания ему рассекли голову, а уже через несколько дней Следственный комитет возбудил уголовное дело против самого Гарипова — по обвинению в насилии к сотруднику Росгвардии. Адвокат от ОВД-Инфо Игорь Скачко, защищающий Гарипова, рассказывает, как расследуется это дело.

Адвокат Игорь Скачко просит обратиться в ОВД-Инфо очевидцев, располагающих фото или видео задержания Эльдара Гарипова.

Эльдара Гарипова задержали 31 января на Пионерской площади в Петербурге. При задержании сотрудники Росгвардии нанесли ему несколько ударов резиновой дубинкой по голове — было рассечение. Поэтому после задержания его госпитализировали, оказали первую медицинскую помощь и отпустили домой. В заключении медиков указан такой диагноз: ушибленная рана теменной области слева и ушиб шейного отдела позвоночника.

Насколько я понимаю, медицинское учреждение, где Эльдара осматривали, сообщило в полицию о том, что к ним доставлен гражданин с травмами. Это стандартная процедура в такой ситуации. Тогда полиция начала проверку.

Спустя какое-то время к Эльдару домой пришел участковый. Мой подзащитный рассказал, что получил травму при задержании на акции 31 января. Никаких уведомлений о том, как проходит проверка по этому его заявлению, он не получал, а уже через несколько дней в отношении него возбудили уголовное дело по части 1 статьи 318 Уголовного кодекса (УК).

Эльдар Гарипов после задержания на митинге / Фото: Эльдар Гарипов

В это же время в Следственный комитет обратился сотрудник Росгвардии с заявлением: якобы во время задержания Эльдар нанес ему не менее одного удара ногой по правому бедру, от чего он «испытал физическую боль и моральные страдания». Эльдара задержали. С тех пор Ленинский районный суд ему периодически, раз в месяц, продлевает срок меры пресечения в виде заключения под стражей.

Я уверен, что возбуждение уголовного дела в отношении Эльдара связано с тем, что его избили на акции. Если бы его просто задержали и он бы не получил травму, его бы, как и других задержанных, привлекли к административной ответственности. Но его избили: превышение полномочий со стороны сотрудников Росгвардии нужно было как-то прикрыть, вот и появилось уголовное дело.

В первые дни следователь говорила, что расследование нужно завершить в течение десяти суток. Она очень торопилась: присылала мне уведомления о проведении следственных действий чуть ли не каждый день. Нам многократно предлагали признать вину, обещая прекращение уголовного дела за примирением с потерпевшим или прекращение уголовного дела с назначением судебного штрафа. Но после того как Эльдар четко обозначил свою позицию: что преступление он не совершал и росгвардейцев не бил, — следственные действия прекратились и не ведутся уже около двух месяцев.

 

Эльдар Гарипов в суде / Фото: адвокат Игорь Скачко

Что делаю я? Пишу жалобы прокурору Адмиралтейского района и следственным органам на превышение разумных сроков судопроизводства, пытаюсь это дело всячески ускорить. Пока реакция нулевая.

В последний раз срок пребывания под стражей ему продлили до 2 июля. Я подал апелляционную жалобу. Она будет рассматриваться судом 1 июля — то есть буквально за сутки до истечения срока ареста, который мы и обжалуем.

Удивительно еще и то, что у следственных органов есть видеозапись «избиения». Они нашли ее в ютубе. Там в одном из моментов четко видно, как Эльдара задерживают четверо сотрудников Росгвардии и применяют к нему физическую силу. На видеозаписи видно, что мой подзащитный в этот момент точно не мог никого ударить. Несмотря на это, уголовное дело возбуждено и очень долго уже расследуется. Эльдару грозит до пяти лет лишения свободы.

Инициировано ФСБ. Мама Цветковой — о роли гомофоба Тимура Булатова в деле дочери

Формально считается, что уголовное дело о распространении порнографии в отношении ЛГБТ-активистки из Комсомольска-на-Амуре Юлии Цветковой началось после заявления петербургского борца с геями Тимура Булатова. Он пожаловался на ее рисунки однополых семей. Мама активистки Анна Ходырева рассказала, почему роль Булатова в деле дочери сильно преувеличена.

Многие ошибочно считают Тимура Булатова главной фигурой в деле Юли. На самом же деле он просто механизм, который нужен государству, чтобы создавать видимость легитимности процесса. Юлино дело было бы невозможно, если бы главным, кому это выгодно, не была бы ФСБ. Первая административка в отношении Юли была инициирована ФСБ, вторая административка — тоже ФСБ, как и в последующем уголовное дело против нее. Главной фигурой в первой административке был капитан Тычинский. Булатов там и рядом не стоял.

Во второй административке Булатов действительно появляется. Он подал жалобу на рисунок Юли, где изображены две однополые семьи и написано: «Семья там, где любовь — поддержите ЛГБТ семьи». Это милая картинка, нарисованная на коленке для флешмоба за 15 минут. Там нет никакой агрессии. Она не говорит: «Убейте всех, у кого нет двух пап или мам». Она говорит, что все семьи разные. Я и сама могу это подтвердить: я работаю с детьми уже 25 лет, и каких только сочетаний внутри семьи я за это время не видела.

Важно понимать, что главным во всех этих историях с преследованием Юли является не Булатов. Главное здесь государство в лице полиции, СК и ФСБ. Назовем их одним словом — силовики.

Булатов, с моей позиции, просто очень недалекий человек. Он многих вещей вообще не понимает. Или притворяется, что не понимает. Здесь сложно наверняка сказать. Но факт в том, что жалобы на работы Юли мог написать Булатов или Гвоздиков, или Столеваров. Это вообще не важно.

Нужен какой-то стукач, доносчик. Как только государство поймет, как применять статью о гей-пропаганде и порнографии, Булатов никому будет не нужен. Статью обкатают — появится специальный отдел, который будет мониторить наши соцсети и говорить, какой пост считается неправильным. Тогда уже машина сама заработает, и никакие заявления будут не нужны.

Тимур Булатов / Фото из соцсетей Булатова

Юля очень точно сказала, когда объявляла голодовку: «Государство ведь трус. Оно не мужик. Не по-феминистски это звучит, но зато правда. Государство пытается укатать всех неугодных режиму людей чужими руками. И вот Булатов эту роль пока хорошо исполняет. Когда государству выгодно, оно его слушает. Когда не выгодно — выставляет неадекватным».

Так было, когда я обратилась в полицию с заявлением на Булатова. У меня на телефоне было 47 пропущенных от него. Он звонил регулярно и продолжает это делать, несмотря на то что находится у меня в черном списке. Я пошла в полицию, говорю: он мне звонит, говорит гадости, называет еврейкой, угрожает мне и моей дочери. Что делает нормальное государство [в таких случаях]? Пытается провести проверку, дальше выписывает охранный ордер, и если этот человек полезет ко мне снова хоть с каким-то вопросом, он за это получит какое-то наказание.

Что делает наше государство? Звонит Булатову, дальше участковый вызывает меня к себе и говорит: «Вы же знаете, он неадекватный. Мне вся полиция сочувствует. Я ему звонил полтора часа и чуть не умер. Он мне сказал, что ему ФСБ велела вас довести, поэтому он вам будет звонить. Я тут ничего не могу сделать».

Булатов не успокаивается. Он пишет на меня заявления. Обвиняет меня в нарушении санитарно-эпидемиологических правил во время эпидемии коронавируса, в гей-пропаганде и экстремизме. Это заявления, по которым меня допрашивали. Сколько их всего было, неизвестно.

Если бы Булатов имел хоть какую-то власть, я бы уже была объявлена экстремистом и была бы, как минимум, дважды судима по административным статьям. Но в итоге мне даже за нарушение во время коронавируса штраф не выписали. Только погрозили пальцем. По сути Булатов проиграл. Я не пострадала, мне все равно.

Государству ведь тоже не выгодно сильно на меня давить. Вы представляете, когда тетеньку 52 лет, ростом 150 сантиметров, воспитывающую половину детей Комсомольска-на-Амуре, вдруг объявят экстремистом. Это сейчас, когда Юлю судят, мне народ выражает сочувствие, но на баррикады не идет. А тут может же как с Фургалом в Хабаровске получиться.

08.06.2021, 12:31

Правила поведения от Сергеича: задержанный на акции рассказал об избиениях в полиции

Динислама Салихова задержали 2 февраля, в день проведения акции в поддержку Алексея Навального в Москве. Его доставили в отдел полиции «Орехово-Борисово Северное». Сначала ему не разрешали сходить в туалет, а позже отвели в подвал и избили дубинкой по бедрам и ягодицам.

Меня задержали вечером 2 февраля, когда я гулял по центру Москвы. Как я узнал позже, в этот день Навальному вынесли обвинительный приговор, и те, кто был не согласен, вышли на улицы. Начались задержания.

Где именно меня схватили, не помню. Это район улицы Тверской — там есть переулки между Тверской и Петровкой. Вот в одном из них меня и задержали. Ко мне подошли двое сотрудников ОМОНа, взяли под руки и повели к автозаку. Стали заламывать руку. Я сказал, что не сопротивляюсь и мне больно. Тогда они перестали.

Подвели меня к автозаку: поставили лицом к нему, руки — за головой, ноги — на ширине плеч. Похлопали по карманами и завели внутрь. Ни куда меня везут, ни почему задержали, никто мне не говорил.

Привезли нас в ОМВД «Орехово-Борисово Северное», начали по одному заводить внутрь и ставить в коридорчик лицом к стене, руки — за головой, телефон повернут так, чтобы нельзя было ничего снять. Меня и двух задержанных женщин повели в кабинет по делам несовершеннолетних, который находился на втором этаже, хотя никто из нас несовершеннолетним не являлся. Там в кабинете были две женщины-сотрудницы полиции.

Так как мы долго ехали в автозаке и сидели там еще какое-то время, я стал проситься в туалет. Я просил, чтобы сотрудницы-женщины позвали своего коллегу-мужчину, и он бы сопроводил меня до туалета. Они отказывались. Я сейчас уже не помню точно, как я это сформулировал. Я сказал что-то вроде: «Я хочу в туалет, я сейчас надудоню».

— Что это за слово такое — «надудонить»? — спросила одна из сотрудниц.

— Вам лучше будет, если я скажу, что сейчас обоссусь?

Сотрудница как-то сильно возмутилась, но никаких действий опять-таки не предприняла.

По коридору в это время проходили несколько сотрудников полиции. Один из них — в гражданке — заглянул к нам. Он, видимо, был у них руководителем: все его слушали и называли Сергеич. Он спросил у карауливших нас сотрудниц, все ли в порядке. И та женщина, которая сильно возмутилась, сказала: «Все хорошо, только вот этот бранится». И указала на меня.

И тут этот Сергеич как с цепи сорвался.

— Ты что, бранишься? — и берет меня под локоть. — Ну пойдем, я тебе покажу, как с женщинами браниться.

Я пытался немного упираться.

— Да ты что, ручник включаешь? Что, сопротивляешься действиям полиции?

Меня повели на первый этаж. Там была дверь в подвал. Я понял, что из подвала можно уже и не выйти. В принципе, когда попадаешь в отделение полиции, ты можешь оттуда не выйти, но подвал снижает эти шансы еще больше.

Дверь в подвал с одной стороны решетчатая, с другой — обшита фанерой. Я схватился за решетку и стал кричать: «Убивают». Надеялся, что привлеку хоть чье-то внимание. Но никто не пришел, хотя, как я узнал позже у задержанных, меня слышали.

Меня стали бить по корпусу и по рукам. Били руками. Я продолжал держаться за эту решетку. Мне сказали, что если я сейчас ее не отпущу, мне сломают руки. И я отпустил. Тогда меня завели в подвал. Там уже был один из задержанных. Как я узнал позже, его привели туда, потому что он не хотел разблокировать телефон.

Мне сказали встать, руки — за голову, ноги — на ширине плеч. Стандартная поза в таких местах.

— Я тебя научу, как нужно себя с женщинами вести, — сказал мне Сергеич и взял полицейскую дубинку.

Он начал бить меня по задней поверхности бедра и по ягодицам. Двое других сотрудников меня держали. Очень хотелось им ответить, но я понимал, что если я сейчас хоть пальцем их трону, тут, конечно, найдутся свидетели того, что я сам напал, и это будет уже уголовная статья.

Сергеич нанес несколько ударов и спросил меня: «Ну что, будешь еще браниться?» Я ответил, что не бранился и не буду. Тогда он успокоился.

Какое-то время я стоял в подвале, потом меня повели наверх для составления протокола. Мне уже было больно сидеть. Сотрудники, которые составляли протокол, спрашивали: «А чего это ты не можешь сесть?» Я рассказал, что меня избили в подвале. Никто на это никак не реагировал. Я попытался указать это в протоколе, но сотрудники, которые его составляли, меня же и сдали Сергеичу.

Он меня снова вывел и сказал: «Ну все, сейчас отведем тебя в подвал, и ты просто оттуда не выйдешь». Я был вынужден переписать протокол. Единственное, что мне удалось сделать, — это указать, что я с ним не согласен.

На ночь меня перевезли в ОМВД «Орехово-Борисово Южное». На следующий день был суд. Мне назначили 10 суток ареста (по части 6.1 статьи 20.2 КоАП — участие в несанкционированном собрании, повлекшем создание помех функционированию объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры). Первую ночь я снова провел в ОМВД «Орехово-Борисово Южное», а потом меня перевезли в ЦВСИГ Егорьевска. Там на пункте приема был медосмотр. Это был первый врач, к которому мне удалось обратиться. Он зафиксировал у меня гематомы на бедрах и ягодицах и еще содранные костяшки пальцев.

Потом меня посадили в камеру. Нас там было шесть человек. Одним из сокамерников оказался сотрудник «Новой газеты». Он мне посоветовал обратиться в «Общественный вердикт», чтобы они оказали мне помощь.

Когда я вышел и дал интервью телеканалу «Дождь», рассказав о произошедшем, со мной сразу связались сотрудники Главного управления собственной безопасности МВД. После проверки, правда, сообщили, что никаких нарушений не найдено. Я написал жалобу в СК. От них никакого ответа не последовало. Сейчас мы с адвокатами из «Общественного вердикта» подали жалобу в суд на бездействие правоохранительных органов. Скорее всего, придется дойти до ЕСПЧ, как пройдем все инстанции тут.

Чат, чат, кладбище, овраг: жительница села работала на кладбище из-за чата в Вайбере

17 января в московском аэропорту «Шереметьево» полиция задержала вернувшегося из Берлина Алексея Навального. Жительница саратовского села Квасниковка Евгения Ванеева предложила односельчанам провести акцию солидарности с протестами против ареста Навального. Хотя односельчане инициативу не поддержали, суд счел Ванееву организатором акции и назначил ей обязательные работы. Их она отрабатывала на кладбище.

Политикой я начала интересоваться летом 2020 года, когда с Фургалом все это безобразие начало происходить. Я и до этого была негативно настроена к политическому укладу в нашей стране, но активно свою позицию никак не выражала. Когда я увидела, что происходит в Хабаровске — людей, которые каждый день выходят на улицы отстаивать свою позицию, — я поняла, надо углубиться в эту тему.

Я пришла в огромный ужас, в депрессию, когда начали открываться глаза на оголенную правду. До этого как-то это все маскировалось, как это у нас в стране бывает. Когда арестовали Навального, было чувство несправедливости, беспомощности — ты ничего не можешь сделать, чтобы помочь человеку, ты одинокий, забитый. Мне стало страшно находиться в России. Злость, конечно, тоже присутствовала. На режим, на то, что люди боятся и молчат.

Евгения Ванеева на одиночном пикете / Фото предоставлено Ванеевой

У нас в селе люди в большинстве своем неспособны бороться за себя и свое будущее. У нас есть народ, который не согласен с нынешней политической ситуацией, но они больше заняты семьей, вылезанием из долгов, кредитов, ипотек. Народ запуган. Есть вот эти мамочки многодетные, которым выплатят 10 тысяч раз в месяц за ребенка, и они считают, что им Путин так помог, что он Бог. Они идут в это «Красное и белое», по скидкам пиво покупают — и довольны, счастливы, у них жизнь прекрасна. У нас много таких людей, понятно, не все.

Чат в Вайбере «Квасниковка — Активисты» у нас создан достаточно давно. Моя мама — активистка нашего села. Она семь лет боролась за строительство дороги тут, и депутат посоветовал нам создать чат, чтобы местные жители там писали именно про ситуацию с дорогой. Мы эту проблему решили, начали другие всплывать: по поводу газа, с питанием, какие-то бытовые вопросы. Кто-то роликами делился, кто продавал что-нибудь. Около 170 человек было в чате.

21 января я написала: «Давайте выйдем 23 января к своим домам в поддержку». Я понимала, что созывать на какую-то площадь людей бессмысленно. Народ у нас вечно занятой, у них дети и свои личные проблемы. Я писала: «Кто хочет, можете взять с собой плакаты „Я против власти“, „Я против пенсионной реформы“ — все, что вас не устраивает, вы можете написать на плакате. А я проеду на машине, сниму ролик, потом мы этим роликом покажем, что даже люди в Квасниковке могут быть с чем-то не согласны». Изначально такой посыл был.

В чате была девушка, местная жительница, она начала писать, что это пропаганда, что мне заплатили и я агент Америки. «Я на вас сейчас в полицию заявлю», — начала меня оскорблять. Я удалила ее. Другие начали писать, зачем я удаляю людей. Они начали ругаться между собой, уже даже не из-за политики, а просто по другой теме. Я подумала, что это сейчас до такой точки кипения дойдет, что приведет к чему-то плохому, поэтому я удалила чат. Основная информация у нас все равно была в инстаграме, все люди уже там были. В Вайбере последнее время кто-то свою рекламу выставлял, кто-то видео какие-то присылал, в общем, спам, грубо говоря.

В тот же день к моей маме приехали на работу с предостережением о недопустимости нарушений на последующих акциях. Я прописана у бабушки, а жила тогда в Саратове, поэтому со мной они не встретились. Мама у меня ИП — директор и продавец в магазине. Меня начали разыскивать. Опросили маму и соседей по поводу ситуации в чате. Она была шокирована: из-за какой-то переписки к ней пришли. Всерьез это не воспринималось.

Как мне позднее сообщили, у полиции есть специалисты, которые отслеживают переписки во всех чатах. Какой-то специалист якобы обнаружил нашу переписку. По факту я думаю, что это ложь и вот эта женщина, которую я удалила, вызвала полицию и написала заявление.

Полицейский, который задерживал Евгению Ванееву / Фото предоставлено Ванеевой

Судья меня как будто заставляла поверить, что я действительно являюсь организатором акции. Она меня как только не убеждала и на все возможные доводы отвечала: «Ну, это другая ситуация». Меня это больше забавило — убедить человека в том, что он виновен. Не объяснить как-то, а именно убедить.

Судья спросила меня, где я работаю.

— Нигде не работаю.

— Чем занимаешься?

— Помогаю маме.

— Какая у тебя зарплата?

— Ну, может, тысяч 15 в месяц.

Я думаю, она просто поняла, что на 15 тысяч в месяц большой штраф не назначишь. А по моей статье минимальный штраф — от 20 тысяч.

14 мая у меня только начались обязательные работы. Это все очень долго шло до приставов, потом до меня. Пристав направил меня на кладбище. Говорит, либо в больницу, либо на кладбище. Ну, мне до кладбища — на велосипед села и поехала, а до больницы нужно на маршрутку садиться.

Работала неделю по четыре часа в день. Директор кладбища был не особо адекватный. В первый день попросил меня вымыть вагончик, в котором сидят работники: стены, потолки, мебель. Где-то два с половиной часа я там безостановочно все мыла. В другие дни он меня по оврагам направил. В эти овраги выкидывают мусор: цветы эти искусственные, бутылки, склянки. Вот он меня заставил участок в три или четыре километра убирать. А я все тщательно убираю, если банка валяется, я ее обязательно подниму. Провалилась там, поцарапалась. Там гора такая: ветки сухие напилены, и вот в этой траве и венки старые, и битые банки, бутылки. Чего там только нет.

Кладбище, на котором Евгения Ванеева отбывала обязательные работы / Фото предоставлено Ванеевой

Я вообще эти места не очень понимаю, я больше за кремацию. У нас еще здесь на кладбище оползни были, находили кости человеческие, поэтому я вообще туда не хожу. Стараюсь избегать этого места, но здесь пришлось себя пересилить. Какого-то испуга или неприязни у меня не было. Никто тебя не заставляет, над душой не стоит. Директор — да, наверное, не совсем в себе человек. Другие ребята, которые там работают, доброжелательные. Говорят: «Отдохни, чай попей», — что-то подсказывают, помогают, даже поддерживают, говорят: «За нас за всех отрабатываешь». Я не скажу, что у меня травма от этого осталась.

Испугать меня не испугали. Нервы больше помотали моей маме. Когда у меня прошли суды, я уже участвовала в других акциях — 14 февраля и 21 апреля. Единственное, что я поняла, — что судебная система умерла. За то, что ты обсудил с людьми какую-то идею, тебя могут осудить. Это дико.

У нас в селе пошла волна возмущения, и до многих начало доходить, что к ним могут тоже просто прийти. Люди, которые даже не хотели вникать в политику, заинтересовались. Они начали смотреть ролики, расследования Навального. Просто когда это происходит где-то в Москве, не с твоим знакомым, людям здесь тяжело это понять. Они думают, что это происходит далеко, на другой планете, а когда это происходит рядом, с соседом, они уже начинают задумываться. Раньше мы это обсуждали среди 170 человек в чате, теперь об этом знают куда больше народу. Я из всех ситуаций пытаюсь вычленить положительное.

25.05.2021, 14:23

Объектив «Безопасного города». За участие в акции полиция пришла домой в шесть утра

Москвичка Елена Чегодаева сходила 21 апреля на акцию солидарности с политиком Алексеем Навальным. Через три недели рано утром к ней пришла полиция — якобы ее распознала камера системы «Безопасный город», хотя Чегодаева утверждает, что на видео не она. Несмотря на это суд оштрафовал ее на 10 тысяч рублей за участие в акции. ОВД-Инфо публикует монолог Чегодаевой.

На митинг я ходила, потому что считаю, что россияне могут мирно собираться, согласно 31-й статье Конституции. Я спокойно относилась к тому, что меня задержат на акции, но не ожидала, что придут через несколько недель.

Полиция пришла ко мне домой 14 мая, в пятницу, в 6 утра. Начали стучать в дверь, у нас не работает звонок. Заглянув в дверной глазок, я увидела троих полицейских в форме. Позже узнала, что до этого они стучали к соседке, она перепугалась.

Я сказала молодому человеку, что к нам стучится полиция. Он подумал, что это за ним, потому что ранее полиция приходила по адресу проживания его родителей. Его задерживали раньше на акциях протеста, перед 21 апреля к нему приходил участковый. А вот меня раньше не задерживали. Я верила, что меня это обойдет стороной.

Молодой человек растерялся и открыл им дверь. Полицейские не представились, сказали, что все в участке расскажут. Их званий я не запомнила. В квартиру они не заходили. Они сказали, что мне надо проехать в участок, посмотреть видео, на которое я попала 21 апреля. Я никогда не попадала в такую ситуацию и не очень понимала, что делать, поэтому согласилась. К тому же у меня вечером был самолет, я переживала, что полиция может прийти вечером и я не успею на рейс.

Нам разрешили ехать на своей машине, правда, в нее сел сотрудник. Он вел себя нормально. Сказал, что не понимает, зачем им надо приходить к таким «страшным преступникам, как мы», лучше бы они по камерам отслеживали настоящих бандитов. Затем он стал говорить, что с бандитами надо поступать так же, как они себя ведут, что-то там было про «на кол сажать», и я прекратила разговор, так как это уже звучало странно.

В отделе мне разрешили дождаться моего приятеля, который больше меня знает, как вести себя с полицией, что подписывать, что нет и так далее. Нас втроем пустили в отдел. Часа полтора ждали участкового, но пришел другой полицейский. Его имени я не помню. Он меня позвал в кабинет составлять протокол. Я попросила посмотреть видео. Он ответил, что все увижу в суде.

В итоге полицейский принес мне протокол со статьей 20.2 ч. 8, то есть повторное нарушение правил публичной акции. Я спросила: «Что это за статья такая интересная?» — он ответил: «Это вас могут судить по этой статье». Интернет в отделе не работал, поэтому посмотреть статью я не могла.

Затем я сказала, что подпишу протокол, если мне дадут его копию. Полицейский ответил, что тогда копия будет без подписи. Я сказала, что ничего страшного. Он не хотел давать мне копию. Мы долго спорили. В итоге я начала вписывать в протокол, что копию мне не предоставили. Тогда полицейский вырвал у меня протокол, с криком, что я делаю, забрал все и принес новый вариант протокола уже со статьей 20.2 ч. 5 («Нарушение участником публичного мероприятия установленного порядка проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования» — прим. ОВД-Инфо).

Я в протоколе написала, что считаю, что меня незаконно привлекли к административной ответственности и не показали видео с акции. Протокол был типичный: находилась в такое-то время там-то, там-то, выкрикивала лозунги.

Полицейский меня также спросил, ношу ли я очки и есть ли у меня бежевое пальто и белая шапка. Я ответила, что нет. Когда я спросила, почему он спрашивает, он ответил, что просто ему интересно.

Потом меня повезли в Гагаринский районный суд. На суде нам показали видео, и девушка, которую приняли за меня, как раз была в очках, бежевом пальто и белой шапке. Может, на очень плохой фотографии мы оказались бы похожи, но на этом видео совсем не похожи. У меня нос больше, чем у нее, глаза другие.

Судья Алишер Ларин ни разу не спросил меня напрямую, была ли я на митинге. Спросил, как я могла попасть в базу этих камер, не нарушала ли я карантинные меры. Я их не нарушала. В итоге судья признал меня виновной на основе рапортов полиции. 24 мая я подала апелляцию на решение суда.

19.05.2021, 19:18

Именем ковида: на адвоката от ОВД-Инфо составили протокол за «срыв заседания суда»

В судах многих российских регионов действуют жесткие «антиковидные меры». Если вы не участник процесса, то даже не попадете в здание суда. Адвокат Анастасия Саморукова, сотрудничающая с ОВД-Инфо, зашла в канцелярию Мещанского районного суда Москвы и захотела посетить как слушатель одно из открытых заседаний. Пристав этому воспротивился, Саморуковой вменили административную статью о неподчинении приставу. 20 мая суд рассмотрит ее дело.

27 апреля мне нужно было в канцелярию Мещанского районного суда. Также мне нужно было с [правозащитником, членом совета правозащитного центра «Мемориал"] Сергеем Давидисом кое-что обсудить, поэтому я пришла на рассмотрение его дела, не будучи адвокатом в процессе. Я тихонько сидела, судья, по-моему, на меня внимание не обратила.

Я находилась в зале заседаний, а пристав потребовал, чтобы я оттуда ушла. Мотивировал он это тем, что у них антиковидные меры. Я пыталась ему объяснить, что это так не работает, я это точно знаю: у меня недавно было заседание, с которого надо было бы кое-кого выдворить из зала, но судья отказала, потому что судебное заседание — открытое.

Я разъяснила это приставу, но он в грубой форме продолжил требовать, чтобы я покинула зал, иначе он применит силу, после чего начал вытеснять меня из зала. Я сказала, что его требования незаконны и я напишу жалобу председателю суда.

Поскольку я все равно собиралась уходить, я вышла из зала, однако поняла, что не запомнила номер его нагрудного знака, а пристав мне не представился. Я открыла дверь, чтоб записать номер нагрудного знака пристава, но он ударил меня дверью и сказал, что никакой номер мне сообщать не будет и чтоб я убиралась.

Я ушла писать жалобу, но он выскочил за мной следом и агрессивно потребовал, чтобы я прошла с ним, он будет составлять на меня административный протокол. Я, разумеется, подчинилась.

Пристав не представился, показал мне удостоверение только после того, как от него это потребовал старший пристав. Забавно, что фамилия у пристава оказалась Котов: как говорится, не все Котовы одинаково полезны.

У меня с собой даже паспорта не было, только адвокатское удостоверение, личность мою они не устанавливали. Протокол он составил о том, что я якобы что-то выкрикивала в ходе заседания, пыталась его сорвать, не реагировала на замечания председательствующего. Все, кто меня знает, понимают абсурдность этого протокола.

Младший пристав Котов решил, что хорошая идея — пригласить в качестве понятых еще двух приставов. Тут соглашусь, мысль действительно перспективная: если она получит распространение, то следователь не будет больше ломать голову, где взять стажера, чтоб поработал понятым. Он просто позовет на обыск парочку своих приятелей-следователей, они подпишут что надо, люди ж юридически грамотные, понимающие.

Я все же имела некоторую надежду, что здравый смысл или инстинкт самосохранения у младшего пристава Котова возьмет верх и он не даст хода протоколу — чистая же фальсификация, да еще и плохо состряпанная. Но он сделал интереснее: пристав уже в мое отсутствие полностью переписал протокол.

Привел его «в человеческий вид», как он этот «человеческий вид» понимает. Дописал, что я якобы отказалась от подписи и объяснений, а также не пожелала взять копию протокола. И теперь у меня на руках два разных протокола — их версия, и та, которую я успела сфотографировать, пока они ее не отняли.

В целом, я думаю, все это было сделано, чтоб не позволить мне подать жалобу на незаконные действия пристава председателю суда, что я ему сразу пообещала, ну или хоть подстраховаться на этот случай. Но в итоге я, помимо жалобы председателю суда, подала еще заявление в Следственный комитет — о превышении должностных полномочий, фальсификации доказательств по делу об административном правонарушении.

Но во всем надо уметь видеть хорошее: теперь очевидно, что никакие «антиковидные меры» все же в судах не действуют. Иначе зачем было бы выдумывать всю эту ерунду с «попыткой срыва заседания», если можно было бы просто написать про ковид? Так что слушателям на открытых судебных заседаниях быть! А иное незаконно.

Три машины и десяток полицейских. Рассказ задержанного после пикета 31 января на Эльбрусе

Студент ВШЭ и художник Даниил Двинских 31 января провел одиночный пикет в поддержку Алексея Навального на одном из горнолыжных спусков Эльбруса в Кабардино-Балкарии. После этого его вместе с подругой, которая фотографировала пикет, задержали полицейские. Молодым людям угрожали обыском и обнаружением запрещенных веществ, но в итоге отпустили с протоколом о курении в общественном месте. ОВД-Инфо записал рассказ студента.

Мы поехали кататься на Эльбрус в компании пяти человек в самый разгар протестной волны и митингов, посвященных аресту Навального. Половину времени сидели в телефонах, ноутбуках, смотрели трансляции и переживали. Я особенно переживал, потому что стараюсь во всем максимально участвовать. А тут я и 23-го не смог из-за работы, и 31-го не попал на митинг, потому что был на Эльбрусе. Новости все приходили и приходили, и я все больше чувствовал неправильность того, что я никак в этом не поучаствую.

За день до 31 января пришла идея сделать фотографию, что вот даже на самой высокой горе России стоит человек с плакатом, который поддерживает Навального и его освобождение. Стоять там весь день у меня не было планов, я хотел еще покататься, ну и вряд ли кто-то бы меня поддержал, я понимал, что там, в основном, туристы.

Утром 31-го января мы с Лизой поднялись на подъемнике на Эльбрус.
Там очень удачно на смотровой площадке стоял флаг России, кто-то еще потом думал, что я его с собой принес, но, конечно, нет. Как и планировал, я постоял с плакатом минут пять. Было очень холодно и метель. Один человек прошел мимо, увидел плакат и показал знак поддержки, больше никто меня не заметил. Я посчитал, что цель выполнена, убрал плакат, и мы поехали кататься. На подъемнике я отправил фото команде Навального, и они почти сразу опубликовали.

Мы планировали два раза спуститься и потом поехать домой. Перед спуском мы решили зайти в кафешку, и оказалось, что в этот момент там был полицейский в форме — на высоте 3800 метров. Он просто поздоровался с мужчиной, который работает в ресторане, и ушел, на нас никакого внимания не обратил.

Мы снова пошли кататься. Один раз успешно спустились, идем на второй — и тут у нас не срабатывают ски-пассы. Мы пошли к кассам, я постепенно стал догадываться, что начинает пахнуть жареным. Девушка на кассе сказала, что надо подождать, сейчас придет человек и разберется. В этот момент я уже абсолютно точно понял, что дело плохо, говорю Лизе: «Все оставляем эти ски-пассы, пофиг, пошли отсюда».

Уйти оттуда можно только по одной дороге. Когда мы на нее вышли, то увидели три полицейские машины и 10-15 самих полицейских. Мне кажется они свезли с округа всех, кого могли. Первым ко мне подошел человек в штатском, представившийся сотрудником Центра «Э» по Тырныаузу (в часе езды от Эльбруса — ОВД-Инфо). Он попросил меня вытащить плакат и заставил с ним стоять, чтобы он меня сфотографировал. Я спрашивал их про статью, они не отвечали и по очереди начинали мне говорить классическую мантру: «Что тебе спокойно не живется?», «Катался бы и катался», «Тебе приключений не хватает», — в таком духе.

Все это было в полуугрожающем, полунепонимающем тоне. Они попросили сразу паспорт. Когда я сказал, что только из моих рук, они начали угрожать, и один из них стал говорить, что у меня что-нибудь найдут. Я этого полицейского, к счастью, потом не видел; когда я у него спрашивал про статью, он говорил, что сейчас поедем ко мне домой и точно найдем там что-то — и тяжелое, и легкое. Я много раз был в таких ситуациях и не знаю, как в такой момент отстоять свои права, поэтому мы дали им паспорта, они их не отдавали до вечера.

К нам приставили участкового по Тырныаузу и его напарника. Участковый говорил, что поедет к нам в квартиру на обыск. На наши возражения он отвечал: «Я участковый, у меня на все что угодно есть право». Пока мы ехали, я написал в ОВД-Инфо, пытался предать максимальной огласке происходящее. В квартире никого не было, ключи от дома были у Оли, моей девушки, и у друга Лизы. В итоге участковый позвонил в квартиру напротив, чтобы ему дали номер хозяйки нашей квартиры.

Пришла хозяйка, она вообще ангельский человек. Мы ей сразу объяснили, что произошло, извинялись. Она говорила, что мы не виноваты. Затем она на балкарском и русском начала общаться с полицейскими: мол, делать им нечего, чем занимаются. Меня она, наоборот, успокаивала, говорила: «Сейчас они вас помучают, и потом все будет нормально».

В этот момент мне позвонил адвокат от ОВД-Инфо, по его совету я начал снимать полицейских. Полицейский и участковый это увидели и моментально забросили идею попадать в квартиру, признали, что они не могут это сделать. В общем, обломилась у них операция по обыску и, возможно, подкидыванию чего-либо. Я не знаю, насколько они реально увидели, что я общался с адвокатом, но после этого они сразу себя стали вести иначе и даже изменили тон разговора.

Участковый ко мне подошел и сказал: «Ладно, давай я тебе объясню, как все будет, мы тебя сейчас повезем в участок». Я спросил, почему и что я нарушил. Он говорит: «Курил в общественном месте, поэтому и повезем». Ну да, в тот момент, когда нас остановили на поляне под спуском, я закурил сигарету, так как понимал, что стоять нам еще долго.

Мы приехали в полицейский участок, и у нас забрали телефоны. Нас с Лизой разделили — меня увел какой-то бородатый мужчина в штатском в свой самый дальний кабинет, закрыл дверь, поставил стул на середину комнаты. Было, конечно, немного стремно, но он просто начал какими-то полуугрозами, полунравоучениями говорить «зачем тебе это надо», «думай о себе» и все такое. Я просто поддакивал, говорил «больше не буду». Потом он меня отпустил и снова повел в кабинет участкового.

У нас не было протокола задержания, только объяснительная. Участковому я сразу сказал про 51-ю статью Конституции. Он не стал из меня чего-то вытягивать, дал написать объяснительную. По факту инцидента с плакатом никаких документов у меня нету, хотя сам плакат изъяли. Они для каких-то своих внутренних дел заполняли документы по поводу фотографии меня с плакатом и так далее. В какой-то момент к нам пришел человек снимать отпечатки пальцев, я отказался, потому что это незаконно. В итоге на все, что мы отказывались, они давали еще по три документа писать, что мы отказываемся.

В какой-то момент они принесли мой телефон и сказали, что если я хочу, чтобы меня отпустили, то надо снять видео того, как я на телефоне открываю инстаграм и показываю, что там было в сторис, где я стою с плакатом. Им надо было, чтобы я показал, как я это представил в интернете, что там не было никаких призывов. Он еще попросил показать, какие реакции были на эти сторис.

Еще там был какой-то капитан, который самый злой. Участковый и его напарник вообще с нами уже панибратски общались, спрашивали, как нам кататься, нравятся ли нам склоны. Тот капитан, как выяснилось, сидел у телефона ОВД, мои друзья постоянно названивали, и ему, видимо, это очень надоело. Он приходил в какие-то моменты в кабинет к участковому и начинал орать на нас матом, что вот «нам спокойно не жилось», «у нас весь отдел из-за вас премии лишился». У них еще любимая фраза про кусок хлеба. Во-первых, это фразы типа: «Зачем тебе этот Навальный, он тебе, что ли, кусок хлеба принес?». Второе — это то, что мы поучаствовали в этой акции и лишили куска хлеба их и их детей.

В итоге участковый все-таки написал протокол о курении в общественном месте. Затем нас отпустили. Как только мы вышли — я этого не слышал, но по словам Лизы — этот участковый хотел сказать «ну, вы нас простите», но не договорил. Участковый даже изначально думал нас до дома довезти, но потом решил такси вызвать. В завершение истории, буквально несколько дней назад какой-то человек (одиночный пикет фотографа Михаила Туркеева — ОВД-Инфо) реально на самой вершине Эльбруса встал с пикетом за свободу Навальному. Не уверен, знал ли он про меня, но это на полторы тысячи [метров] выше, чем было у меня.

 

22.03.2021, 19:28

Беседа с ФСБ за одиночный пикет: рассказ о задержании в Дальнегорске 23 января

Владимир Костюкович 23 января вышел на одиночный пикет в Дальнегорске, небольшом городке в Приморском крае. Костюкович рассказал ОВД-Инфо, как его задержали полицейские, сотрудники ФСБ допрашивали о связях с Ходорковским и Чичваркиным, а затем начальник городской полиции заявил, что одиночный пикет был проведен в соответствии с законом.

Дальнегорск — город маленький, 50 тысяч человек, 580 километров от Владивостока. Я был юридически полностью подготовлен, решил воспользоваться своим правом на одиночный пикет. Для Приморского края установлено требование 30-метрового расстояния от одного участника одиночного пикета до другого. Единомышленники были, но не в радиусе даже 50 метров. Также зная, что мне могут вменить распространение коронавируса, я был в маске и просто стоял у дороги с плакатом «Свободу Навальному».

Минут через 45 остановился патрульный автомобиль. Из него вышли очень наглые полицейские, двое мужчин и женщина, позже я написал на них в прокуратуру заявление о незаконном задержании. Полицейские сказали, что подошли ко мне с целью идентификации личности. У меня с собой был паспорт. Долго [куда-то] звонили, выясняли. Потом потребовали, чтобы я сел к ним в машину. Я спросил, на каком основании, мне не объяснили. На меня надели наручники, усадили в автомобиль. По дороге я пытался снимать на телефон, за это мне угрожали применением спецсредств. Каких, не знаю. Электрошокера?

В соцсетях Дальнегорска появился пост: меня кто-то сфотографировал из проезжающей машины, в комментариях написали — «молодой человек арестован, с ним работают сотрудники ФСБ». У нас маленький город.

Плакат, с которым Владимира задержали полицейские / Фото предоставлено Костюковичем

В отделе полиции я был один, меня посадили за решетку. Затем меня перевели в кабинет на первом этаже, напротив дежурной части. Там стоял компьютер, я увидел камеру на потолке и немного успокоился. Полицейский сказал, со мной хотят поговорить сотрудники ФСБ: от этого я обалдел.

Зашли два сотрудника, показали удостоверения. Действовали по классическому методу: «добрый» и «злой». Один: «Давай перейдем на „ты“, мы примерно ровесники. Меня зовут Дима, давай познакомимся, поговорим по душам, и мы тебя отпустим». Я очень корректно ответил: «Дмитрий, честно говоря, у меня нет желания с вами общаться. Или вы мне что-то вменяете, и тогда я буду связываться с адвокатом, или отвезите меня обратно, и я продолжу одиночный пикет». Второй сотрудник ФСБ: «Ты чего, самый умный?». Первый фсбэшник возразил своему коллеге: «Нет-нет, успокойся».

Допрос длился примерно два с половиной часа. Их интересовало, откуда я узнал про всероссийскую акцию 23 января, не предлагал ли мне кто-то денег за участие в пикете. Не получал ли я денег от [Евгения] Чичваркина. Не знаю, почему Чичваркина: наверное, потому что он оплачивал лечение Алексея Навального в Германии. Спрашивали о Ходорковском. Состою ли я [где-либо], есть ли у меня куратор.

Я говорю: это моя гражданская позиция, мне никакой куратор не нужен. Спросили, пользуюсь ли я вотсапом. Попросили мой номер, проверили в вотсапе, что мой номер там отражается. В вотсапе стоит моя фотография: сотрудник посмотрел на телефон, затем на меня. Спросили о моих страницах в социальных сетях, в каких группах я состою и есть ли я в инстаграме.

Вопросы были, почему я, москвич, приехал в Дальнегорск, с кем я здесь общаюсь. Я рассказал все про свою работу. Вы не поверите: еще фсбэшники мне полчаса читали лекцию о Ленине. Говорили: «Вы все надеетесь, что найдется второй Ленин, придет и вас спасет. А если второй Ленин не придет?»

Мне 40 лет: слушать от представителя власти такую лекцию, с которой нельзя уйти [довольно абсурдно]. Затем фсбэшники сказали, чтобы я был на связи — со мной еще свяжутся. После разговора с сотрудниками ФСБ пришел участковый, попросил задержаться еще минут на 20. На основании 51-й статьи Конституции я сказал, что не буду с ним разговаривать, и попросил вернуть мне плакат.

Вернулся «злой» фсбэшник с наездом: да ты чо, да мы с тобой по-нормальному, не страдай херней, ответь на вопросы и свободен, ничего не будет. После этого я ответил на вопросы участкового: вопросы были, например, о том, что написано у меня на плакате.

Недели через две мне пришла бумага, подписанная начальником полиции: «Владимир Николаевич, не переживайте, вы ни в чем не виноваты. Вы стояли на расстоянии больше 50 метров [от других людей], у вас не было возведенной конструкции, вы были в маске и ни к чему не призывали».

Я написал жалобу в прокуратуру на незаконное задержание.

10.03.2021, 17:12

Донос и холодный автозак. Рассказ художницы Катрин Ненашевой, задержанной 8 марта

Арт-активистку Катрин Ненашеву задержали 8 марта в Петербурге по наводке гомофоба Тимура Булатова. Несколько часов активистку держали в холодных полицейских машинах и привезли в Ленинградскую область, где сняли у нее отпечатки пальцев, а затем отпустили. ОВД-Инфо публикует монолог Ненашевой.

Тимур Булатов, вероятно, сотрудничает с полицией. Он пишет доносы, после которых полицейские часто срывают феминистские и ЛГБТ мероприятия, а также задерживают участников одиночных пикетов. Ненашева хотела бы связаться с людьми, пострадавшими от действий Булатова, чтобы выработать тактику действий в подобных случаях. Также арт-активистка хочет связаться с правозащитниками, которые могли бы помочь с этой ситуацией.

Я приехала в Петербург, чтобы провести свое мероприятие, «Штаб городского самовыражения», — это платформа для тех, кто хочет заниматься искусством действия, активизмом. Провели его 6 и 7 марта. 8 марта я выходила из дома подруги и не собиралась, к сожалению, идти ни на какие мероприятия, которые должны были быть в этот день. Я думала зайти поддержать девчонок на пикете, но было уже четыре часа дня, все мероприятия подходили к концу. Никакого отношения к тому, что в Питере организовывалось [на 8 марта] феминистскими группами, я не имею, хоть и всячески поддерживаю.

Я шла в магазин, тут ко мне подбегает человек: «Вы же Катрин Ненашева»? Думаю, это был эшник, который меня и выследил. Я поворачиваюсь и вижу, что слева идут полицейские. Они сказали, что мне надо проехать для объяснений, так как я якобы готовлю «акции радикальной направленности».

Тут же меня посадили в автозак. Это был дурацкий, непонятный «стакан», я в таких раньше не ездила. Это была «Газель», в которой сзади [оборудовано] место для задержанных. Мне кажется, в таких возят [подследственных] по уголовным делам либо пьяных. Ты оказываешься в полной темноте, едешь в черном квадрате без окон, без дверей — вообще без ничего.

Вокруг темнота, и ты даже не можешь поговорить с сотрудниками полиции, потому что между вами очень плотная перегородка. В этом багажнике я ехала где-то час, там не было никакого отопления. Было очень холодно и совершенно непонятно, куда меня везли. Машина ехала то быстро, то медленно. На тот момент у меня еще не отобрали телефон, и я стала смотреть по геотегу. Мы все время ехали вдоль Невы, в сторону области.

Я вспомнила свой опыт [задержания] в ДНР: я считаю, что это абсолютно пыточный элемент, когда тебя сажают в черный «стакан». Я смогла взять себя в руки, но такое было бы очень тяжело для людей, например, с психическими расстройствами или с боязнью темноты. Если вы оказались в такой ситуации и у вас есть телефон, обязательно надо кому-то позвонить, быть на связи, с кем-то говорить. Также очень помогают дыхательные практики. Я также трогала стены, чтобы понимать, где нахожусь. Перебирала руками и ногами, чтобы не замерзнуть.

Затем меня пересадили в обычную машину. Сказали: «Ой, вы напишете, что мы вас пытаем. Так и быть, сидите в машине». Отопления в машине тоже не было, было холодно. Мне сказали, что везут в Гатчину, и отобрали телефон. Еще полтора часа мы ехали в Гатчину, то есть вся дорога заняла 2,5 часа.

В Гатчине местные полицейские не понимали, зачем меня привезли. Я слышала, [как в их разговоре] шла речь про эшников. Как я узнала из соцсетей, на меня подал [заявление] Тимур Булатов — в январе он уже жаловался на [мое мероприятие] «Штаба городского самовыражения». В результате полицейские в Гатчине мне сказали, что я готовлю какое-то мероприятие, и поэтому мне надо написать объяснительную.

У меня сняли отпечатки пальцев и сфотографировали. Я понимала, что это незаконно, но мне заявили, что я все же обязана проходить эти процедуры, так как подозреваюсь в совершении административного правонарушения. В чем конкретно я подозреваюсь, мне сказать не могли. Мы долго ждали оперативника [из Петербурга].

Тимур Булатов написал заявление в полицию, а также разместил у себя пост, что я буду 8 марта делать радикальное мероприятие одновременно в центре Питера и в Гатчине. Ровно поэтому меня повезли в Гатчину давать объяснения. Как и в январе, когда Булатов вызывал на меня полицию, задача полицейских была просто взять у меня объяснения.

8 марта я тоже дала объяснения, что ничего не планировала, выходила в магазин. Меня отпустили. Так как Булатов напрямую сотрудничает с правоохранительными органами, наверное, идея с Гатчиной заключалась в том, чтобы увезти меня подальше. В итоге на все это ушло 6-7 часов. В центре Питера меня бы сразу выпустили, и все.

09.03.2021, 18:11

Арест и штраф. Шедших из бара домой в ночь со 2 на 3 февраля приняли за участников акции

Юрист Денис Елисеев от ОВД-Инфо защищал в суде шестерых молодых людей, задержанных в ночь со 2 на 3 февраля в Москве. Всех задержали по пути из бара, приняв их за участников протестов в поддержку Алексея Навального. Шестерых молодых людей судья Елена Лебедева приговорила к разному наказанию. Тех кто не пришел на заседание суда — к штрафу в 15 тысяч рублей, а тех кто пришел — к 15 суткам ареста. Денис Елисеев рассказывает эту историю.

Группа ребят каждую неделю собирается в баре «На кранах» на Цветном Бульваре. Такая у них традиция. Обсуждают прошедшую неделю, делятся впечатлениями, отдыхают. 3 февраля отдых закончился в 00:10. Ребята покинули заведение и направились к метро, где были задержаны у входа на станцию «Трубная». Всем вменили участие в акции, повлекшей создание помех движению пешеходов и общественного транспорта. Часть 6.1 статьи 20.2 КоАП, наказание от штрафа до 15 суток ареста.

Четверо из задержанных не явились на судебное заседание, где им назначили штрафы по 15 тысяч рублей. Двое задержанных, очень сильно уверенных как в своей невиновности, так и в своем праве собираться каждую неделю в баре, пришли в суд. Во время заседания к делу были приобщены их собственная видеосъемка прогулки от кафе до станции метро, фотографии с видеокамер бара, чеки, подтверждающие оплату заказа перед выходом из заведения общепита. Распечатка с «Яндекс-карты», подтверждающая, что от «На кранах» до «Трубной» идти 15 минут спокойным шагом — и, соответственно, невозможность участия в протестах.

Все это приобщено к материалам дела, видео просмотрено судьей и прокомментировано задержанными. На заседании заслушали свидетеля, который подтвердил традицию дружеских посиделок на Цветном Бульваре и медленное мирное «шествие» домой [в ночь со 2 на 3 февраля].

Просмотрев, выслушав и подумав, судья вынесла постановления, в которых признала за ребятами вину и назначила административное наказание в виде ареста 15 суток, максимально возможное по этой статье.

Решение судьи слушают стоя. Первый задержанный, получивший сутки, сел на скамью и выдохнул: «Да, попил пива». Пока судья рассматривала дело одного из задержанных, второй ждал своего заседания в коридоре. Я написал ему, что он еще может уйти из суда, у полицейских и приставов на выходе пока нет оснований его задерживать. Он полминуты подумал и ответил: «Я останусь, никуда убегать не буду, потому что я прав». В итоге и ему назначили 15 суток ареста.

В суде были полицейские, лейтенант и сержант. Им не положено проявлять эмоции, но было видно, что они удивлены. Для меня это было дико. Я после заседания спросил судью, почему так. Она пожала плечами и сказала, что не может комментировать решение.

«Я могла мгновенно умереть». Задержанную в Хабаровске госпитализировали для операции

Пожилую жительницу Хабаровска Татьяну Лукьянову задержали 5 декабря на акции в поддержку экс-губернатора Фургала. Несмотря на то, что у Лукьяновой онкологическое заболевание и проблемы с сердцем, ее больше двух суток продержали в отделе полиции и спецприемнике. После этого пенсионерку снова доставили в полицию, чтобы оформить еще один протокол. Но Лукьянову пришлось госпитализировать в предынфарктном состоянии. Публикуем ее рассказ.

Полтора месяца меня караулили, начиная с 15 октября я была под прессингом. За мной постоянно ходили полицейские. Как-то ушла из дома и оставила на двери листок с надписью: «Ушла в тайгу клеить листовки». Они на обратной стороне написали: «Возвращайтесь, мы по вам скучаем».

17 ноября я написала жалобу в прокуратуру [на действия хабаровских полицейских], мне ответили, что жалоба принята и разбирается. Я писала не только про себя, но и про избиения людей на площади [по распоряжению] подполковника Шустова. [Затем] я давала интервью, после этого вечером пришли и позвонили в домофон. Я спрашиваю, кто это? Мне отвечают: «А ты еще не сдохла?»

У меня онкология, диабет, [проблемы] с сердцем. Я вечером вышла, была [на площади], за мной стали следить. По онкологии мне предстояло серьезное мероприятие: я приехала на такси ненадолго на свежий воздух, как раз был митинг. Я спела песню в поддержку Беларуси и сказала Шустову, что он подонок — за то, что [дает команду] отлавливать людей. Передо мной журналистку взяли, Сашеньку… Но ее отпустили, потому что дети малолетние. Потом начали гоняться за Любой — девочкой скромной, порядочной.

На площади я сказала [полицейским]: «Вы — мародеры, так делать нельзя». На площади майор стоял, в рупор кричал, а капитан фотографировал лица. Я стала говорить: «Не подходите ко мне, я от вас лицо не прячу, говорю то, что думаю». Я была там 22 минуты и пошла на автобус. Было прохладно, и я себя не очень хорошо чувствовала. За мной сел похожий на крысу полицай в штатском. Я подошла к нему, спрашиваю: «Что тебе надо?» Он: «Ничего, ничего».

Когда я подъехала к дому и зашла за решетку — у нас элитный дом, [во двор] просто так не попадешь, — за мной следом пошли полицейские и говорят: «Пройдемте. 20 минут — и вас отпустят». Я говорю им: «Поднимемся на этаж, я выпью таблетки, — мне по онкологии надо их пить, — и я с вами пройду, от меня отдел полиции недалеко». Полицейский, на повышенных тонах: «Нет, садись в машину». Я отвечаю: «Я в машину не сяду».

Полицейский схватил меня, начал выкручивать руки, щипать, но я ни под каким соусом не села в машину. Мы пошли в отдел полиции № 8 пешком, я и двое полицейских. В участке на протяжении шести часов на меня не составляли протокол. Никаких дезинфицирующих средств и масок не было. Мне говорили: «Вы же не болеете, нас не заразите». И все это с хихи-хаха.

Я сказала, что мне плохо, вызвали скорую. В антисанитарных условиях [отдела полиции] я постелила шарф, легла. Мне померили давление, оно было 180. Мне предложили госпитализацию [но я отказалась]. Я говорю [полицейским]: «Дайте мне [бумагу] на руки, когда приходить на суд. Я пойду: я не экстремистка, не воровка, не алкашка».

Полицейские бесконечно звонили, в разговоре слышалось: арестная, арестная статья. Я стала задыхаться, мы вышли [из кабинета]. Когда я выходила, в актовый зал [отдела полиции] привели трех пьяных мужчин. Один из них встал и что-то резкое [полицейским] сказал — к нему подошел полицай, настоящий гоблин, и так схватил его, что рука или нога у него наверняка сломана.

Подъехала [полицейская] машина, я там еще минут сорок просидела, у меня начали замерзать руки-ноги. Увезли меня в спецприемник, а я без лекарств. Там я еще сутки отлежала, там ко мне отнеслись нормально: видимо, один из сотрудников там медик, мерили мне давление. Потом пришла прокурор. Прокурору я рассказала об антисанитарных условиях, отсутствии горячей воды. Мне есть нельзя было — у меня такая [лечебная] процедура была по онкологии. В обед только какую-то вермишель у них съела, чтобы до утра дожить. На следующие сутки родственники лекарства принесли, хотя я им не звонила.

Татьяна Лукьянова и Ростислав Смоленский, 9 декабря 2020 года / Фото: Ростислав Смоленский

На следующее утро меня повезли на суд. В суде показали во весь экран, как мы шли [на акции протеста], спрашивают: «Это вы?» Я чувствовала себя очень плохо. Я говорю: «Такая красивая, с микрофоном — конечно, я». У меня маленький, караочный микрофон. Суд отложили [на несколько часов]. Я хоть нормально поела, попила горячее, впервые за трое суток. Судья видел мое состояние и зачел двое суток, которые я отсидела, как наказание.

Но меня опять повезли в отдел полиции и нашли еще одну акцию — чтобы оформить новый административный протокол. Мы тогда шли и скандировали: «Вова, выпей чаю, Хабаровск угощает. Раз, два, три — Вова, уходи». Мне стало плохо, я потерялась во времени. Полицейские думали, что я симулирую [и смеялись]: «Хихи-хаха, вызывайте скорую». Я вышла в прохладный коридор. Скорая долго не ехала: пандемия. Меня заставляли ждать ее не на свежем воздухе, а в помещении, скажем так, с двумя бичами. Приехала скорая, врачи сказали, меня нужно госпитализировать.

Меня на улице ждали журналисты с адвокатом, я просила пойти к ним, взять таблетки — мне отказали. В больнице меня определили в палату интенсивной терапии. Полицейские долго не отдавали паспорт, хотя там у меня СНИЛС.

Утром провели коронарографию, поняли, что с одним сосудом все плохо, у меня предынфарктное состояние. Сосуд мог лопнуть, и я могла мгновенно умереть. На него поставили стент — на одном сосуде у меня уже стоит. Я предупреждала полицейских — меня нельзя трогать… Я провела в реанимации часа четыре. Врач спрашивал, почему у меня все руки синие: я сказала, что их выкручивали полицейские.