Дальнегорск — город маленький, 50 тысяч человек, 580 километров от Владивостока. Я был юридически полностью подготовлен, решил воспользоваться своим правом на одиночный пикет. Для Приморского края установлено требование 30-метрового расстояния от одного участника одиночного пикета до другого. Единомышленники были, но не в радиусе даже 50 метров. Также зная, что мне могут вменить распространение коронавируса, я был в маске и просто стоял у дороги с плакатом «Свободу Навальному».

Минут через 45 остановился патрульный автомобиль. Из него вышли очень наглые полицейские, двое мужчин и женщина, позже я написал на них в прокуратуру заявление о незаконном задержании. Полицейские сказали, что подошли ко мне с целью идентификации личности. У меня с собой был паспорт. Долго [куда-то] звонили, выясняли. Потом потребовали, чтобы я сел к ним в машину. Я спросил, на каком основании, мне не объяснили. На меня надели наручники, усадили в автомобиль. По дороге я пытался снимать на телефон, за это мне угрожали применением спецсредств. Каких, не знаю. Электрошокера?

В соцсетях Дальнегорска появился пост: меня кто-то сфотографировал из проезжающей машины, в комментариях написали — «молодой человек арестован, с ним работают сотрудники ФСБ». У нас маленький город.

Тимур Булатов, вероятно, сотрудничает с полицией. Он пишет доносы, после которых полицейские часто срывают феминистские и ЛГБТ мероприятия, а также задерживают участников одиночных пикетов. Ненашева хотела бы связаться с людьми, пострадавшими от действий Булатова, чтобы выработать тактику действий в подобных случаях. Также арт-активистка хочет связаться с правозащитниками, которые могли бы помочь с этой ситуацией.

Я приехала в Петербург, чтобы провести свое мероприятие, «Штаб городского самовыражения», — это платформа для тех, кто хочет заниматься искусством действия, активизмом. Провели его 6 и 7 марта. 8 марта я выходила из дома подруги и не собиралась, к сожалению, идти ни на какие мероприятия, которые должны были быть в этот день. Я думала зайти поддержать девчонок на пикете, но было уже четыре часа дня, все мероприятия подходили к концу. Никакого отношения к тому, что в Питере организовывалось [на 8 марта] феминистскими группами, я не имею, хоть и всячески поддерживаю.

Я шла в магазин, тут ко мне подбегает человек: «Вы же Катрин Ненашева»? Думаю, это был эшник, который меня и выследил. Я поворачиваюсь и вижу, что слева идут полицейские. Они сказали, что мне надо проехать для объяснений, так как я якобы готовлю «акции радикальной направленности».

Тут же меня посадили в автозак. Это был дурацкий, непонятный «стакан», я в таких раньше не ездила. Это была «Газель», в которой сзади [оборудовано] место для задержанных. Мне кажется, в таких возят [подследственных] по уголовным делам либо пьяных. Ты оказываешься в полной темноте, едешь в черном квадрате без окон, без дверей — вообще без ничего.

Вокруг темнота, и ты даже не можешь поговорить с сотрудниками полиции, потому что между вами очень плотная перегородка. В этом багажнике я ехала где-то час, там не было никакого отопления. Было очень холодно и совершенно непонятно, куда меня везли. Машина ехала то быстро, то медленно. На тот момент у меня еще не отобрали телефон, и я стала смотреть по геотегу. Мы все время ехали вдоль Невы, в сторону области.

Я вспомнила свой опыт [задержания] в ДНР: я считаю, что это абсолютно пыточный элемент, когда тебя сажают в черный «стакан». Я смогла взять себя в руки, но такое было бы очень тяжело для людей, например, с психическими расстройствами или с боязнью темноты. Если вы оказались в такой ситуации и у вас есть телефон, обязательно надо кому-то позвонить, быть на связи, с кем-то говорить. Также очень помогают дыхательные практики. Я также трогала стены, чтобы понимать, где нахожусь. Перебирала руками и ногами, чтобы не замерзнуть.

Затем меня пересадили в обычную машину. Сказали: «Ой, вы напишете, что мы вас пытаем. Так и быть, сидите в машине». Отопления в машине тоже не было, было холодно. Мне сказали, что везут в Гатчину, и отобрали телефон. Еще полтора часа мы ехали в Гатчину, то есть вся дорога заняла 2,5 часа.

В Гатчине местные полицейские не понимали, зачем меня привезли. Я слышала, [как в их разговоре] шла речь про эшников. Как я узнала из соцсетей, на меня подал [заявление] Тимур Булатов — в январе он уже жаловался на [мое мероприятие] «Штаба городского самовыражения». В результате полицейские в Гатчине мне сказали, что я готовлю какое-то мероприятие, и поэтому мне надо написать объяснительную.

У меня сняли отпечатки пальцев и сфотографировали. Я понимала, что это незаконно, но мне заявили, что я все же обязана проходить эти процедуры, так как подозреваюсь в совершении административного правонарушения. В чем конкретно я подозреваюсь, мне сказать не могли. Мы долго ждали оперативника [из Петербурга].

Тимур Булатов написал заявление в полицию, а также разместил у себя пост, что я буду 8 марта делать радикальное мероприятие одновременно в центре Питера и в Гатчине. Ровно поэтому меня повезли в Гатчину давать объяснения. Как и в январе, когда Булатов вызывал на меня полицию, задача полицейских была просто взять у меня объяснения.

8 марта я тоже дала объяснения, что ничего не планировала, выходила в магазин. Меня отпустили. Так как Булатов напрямую сотрудничает с правоохранительными органами, наверное, идея с Гатчиной заключалась в том, чтобы увезти меня подальше. В итоге на все это ушло 6-7 часов. В центре Питера меня бы сразу выпустили, и все.

Группа ребят каждую неделю собирается в баре «На кранах» на Цветном Бульваре. Такая у них традиция. Обсуждают прошедшую неделю, делятся впечатлениями, отдыхают. 3 февраля отдых закончился в 00:10. Ребята покинули заведение и направились к метро, где были задержаны у входа на станцию «Трубная». Всем вменили участие в акции, повлекшей создание помех движению пешеходов и общественного транспорта. Часть 6.1 статьи 20.2 КоАП, наказание от штрафа до 15 суток ареста.

Четверо из задержанных не явились на судебное заседание, где им назначили штрафы по 15 тысяч рублей. Двое задержанных, очень сильно уверенных как в своей невиновности, так и в своем праве собираться каждую неделю в баре, пришли в суд. Во время заседания к делу были приобщены их собственная видеосъемка прогулки от кафе до станции метро, фотографии с видеокамер бара, чеки, подтверждающие оплату заказа перед выходом из заведения общепита. Распечатка с «Яндекс-карты», подтверждающая, что от «На кранах» до «Трубной» идти 15 минут спокойным шагом — и, соответственно, невозможность участия в протестах.

Все это приобщено к материалам дела, видео просмотрено судьей и прокомментировано задержанными. На заседании заслушали свидетеля, который подтвердил традицию дружеских посиделок на Цветном Бульваре и медленное мирное «шествие» домой [в ночь со 2 на 3 февраля].

Просмотрев, выслушав и подумав, судья вынесла постановления, в которых признала за ребятами вину и назначила административное наказание в виде ареста 15 суток, максимально возможное по этой статье.

Решение судьи слушают стоя. Первый задержанный, получивший сутки, сел на скамью и выдохнул: «Да, попил пива». Пока судья рассматривала дело одного из задержанных, второй ждал своего заседания в коридоре. Я написал ему, что он еще может уйти из суда, у полицейских и приставов на выходе пока нет оснований его задерживать. Он полминуты подумал и ответил: «Я останусь, никуда убегать не буду, потому что я прав». В итоге и ему назначили 15 суток ареста.

В суде были полицейские, лейтенант и сержант. Им не положено проявлять эмоции, но было видно, что они удивлены. Для меня это было дико. Я после заседания спросил судью, почему так. Она пожала плечами и сказала, что не может комментировать решение.

Полтора месяца меня караулили, начиная с 15 октября я была под прессингом. За мной постоянно ходили полицейские. Как-то ушла из дома и оставила на двери листок с надписью: «Ушла в тайгу клеить листовки». Они на обратной стороне написали: «Возвращайтесь, мы по вам скучаем».

17 ноября я написала жалобу в прокуратуру [на действия хабаровских полицейских], мне ответили, что жалоба принята и разбирается. Я писала не только про себя, но и про избиения людей на площади [по распоряжению] подполковника Шустова. [Затем] я давала интервью, после этого вечером пришли и позвонили в домофон. Я спрашиваю, кто это? Мне отвечают: «А ты еще не сдохла?»

У меня онкология, диабет, [проблемы] с сердцем. Я вечером вышла, была [на площади], за мной стали следить. По онкологии мне предстояло серьезное мероприятие: я приехала на такси ненадолго на свежий воздух, как раз был митинг. Я спела песню в поддержку Беларуси и сказала Шустову, что он подонок — за то, что [дает команду] отлавливать людей. Передо мной журналистку взяли, Сашеньку… Но ее отпустили, потому что дети малолетние. Потом начали гоняться за Любой — девочкой скромной, порядочной.

На площади я сказала [полицейским]: «Вы — мародеры, так делать нельзя». На площади майор стоял, в рупор кричал, а капитан фотографировал лица. Я стала говорить: «Не подходите ко мне, я от вас лицо не прячу, говорю то, что думаю». Я была там 22 минуты и пошла на автобус. Было прохладно, и я себя не очень хорошо чувствовала. За мной сел похожий на крысу полицай в штатском. Я подошла к нему, спрашиваю: «Что тебе надо?» Он: «Ничего, ничего».

Когда я подъехала к дому и зашла за решетку — у нас элитный дом, [во двор] просто так не попадешь, — за мной следом пошли полицейские и говорят: «Пройдемте. 20 минут — и вас отпустят». Я говорю им: «Поднимемся на этаж, я выпью таблетки, — мне по онкологии надо их пить, — и я с вами пройду, от меня отдел полиции недалеко». Полицейский, на повышенных тонах: «Нет, садись в машину». Я отвечаю: «Я в машину не сяду».

Полицейский схватил меня, начал выкручивать руки, щипать, но я ни под каким соусом не села в машину. Мы пошли в отдел полиции № 8 пешком, я и двое полицейских. В участке на протяжении шести часов на меня не составляли протокол. Никаких дезинфицирующих средств и масок не было. Мне говорили: «Вы же не болеете, нас не заразите». И все это с хихи-хаха.

Я сказала, что мне плохо, вызвали скорую. В антисанитарных условиях [отдела полиции] я постелила шарф, легла. Мне померили давление, оно было 180. Мне предложили госпитализацию [но я отказалась]. Я говорю [полицейским]: «Дайте мне [бумагу] на руки, когда приходить на суд. Я пойду: я не экстремистка, не воровка, не алкашка».

Полицейские бесконечно звонили, в разговоре слышалось: арестная, арестная статья. Я стала задыхаться, мы вышли [из кабинета]. Когда я выходила, в актовый зал [отдела полиции] привели трех пьяных мужчин. Один из них встал и что-то резкое [полицейским] сказал — к нему подошел полицай, настоящий гоблин, и так схватил его, что рука или нога у него наверняка сломана.

Подъехала [полицейская] машина, я там еще минут сорок просидела, у меня начали замерзать руки-ноги. Увезли меня в спецприемник, а я без лекарств. Там я еще сутки отлежала, там ко мне отнеслись нормально: видимо, один из сотрудников там медик, мерили мне давление. Потом пришла прокурор. Прокурору я рассказала об антисанитарных условиях, отсутствии горячей воды. Мне есть нельзя было — у меня такая [лечебная] процедура была по онкологии. В обед только какую-то вермишель у них съела, чтобы до утра дожить. На следующие сутки родственники лекарства принесли, хотя я им не звонила.

Все шествия проходят по одному сценарию: люди собираются на площади Ленина, идут по Муравьева-Амурского и обходят вокруг центра города. Первый раз меня задержали 28 ноября. Я ждала, когда шествие вернется на площадь, чтобы сделать фотографии и видео. Полицейских было много: у нас чем меньше протестующих, тем больше полиции. Полицейские тоже ждали, когда шествие вернется. Мы стояли минут 20, и потом [они] мне сказали, что на меня есть материалы по арестной статье, меня должны задержать.

Я показала пресс-карту, сказала, что у меня есть место жительства, я могу ждать повестку дома. Но мне ответили, что есть распоряжение начальства, и меня надо задержать. Отвели меня в машину и повезли в первый полицейский участок. Пока ехали, я успела сообщить, что меня задержали.

Полицейский, который меня доставил в ОП-1, не хотел составлять на меня протокол — видимо, некоторые полицейские не хотят с этим связываться. В результате мы ждали полицейского, который согласился составлять протокол. Я выключила телефон, сидела минут 40.

Вдруг полицейскому, который сидел со мной, позвонили и сказали, что я веду трансляцию прямо из отдела. Полицейский ответил: «У нее телефон выключен, в рюкзаке. Она сидит напротив меня и читает книжку».Потом приходит другая сотрудница, говорит, что ее ругает начальство за то, что я веду трансляцию из отдела. Я ей тоже показала выключенный телефон. Абсурд, как в «Алисе в стране чудес».

На субботнюю акцию в Хабаровске 10 октября мой сын Павел пошел самостоятельно. У него был с собой флаг Хабаровского края и значок «Я/Мы Сергей Фургал» на куртке. На площади Ленина играла музыка, был хороший день. Я следила за митингом в прямом эфире в инстаграме, на кадрах мелькнул Павел. Я поехала на площадь и успела к моменту начала задержаний. На площадь вышел ОМОН и начал крутить собравшихся.

Павел позвонил мне: «Мам, я в автозаке». Я подошла к автозаку, говорю полицейским:

— У вас здесь несовершеннолетний, отпустите его.

— А что ваш несовершеннолетний здесь делал?

— Гулял по площади, это уже запрещено?

— Запрещено.

— И воздухом дышать запрещено?

— Запрещено.

Силовики отказались говорить, куда поехал автозак. Задержания начались утром, а Павла привезли в отдел полиции № 1 только к трем часам дня. Он вышел на связь, рассказал мне, где находится. Я позвонила на горячую линию ОВД-Инфо, спросила, что мне делать, моего ребенка задержали. Мне посоветовали взять документы Павла и приехать за ним в отдел.

Добралась наконец до отдела. Ко мне вышел Павел: вся куртка разорвана, рука в ссадинах, значок вырвали с куском ткани, флаг забрали. Спрашиваю: «Тебя били?» Нет, говорит, не били. Потом уже мне рассказал, что на него давили, грубо разговаривали, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев.

В отделе полицейские не оставляли нас с сыном наедине, все общение происходило в присутствии двух инспекторш по делам несовершеннолетних. Права нам не объяснили, правоохранительницы даже забыли про 51-ю статью Конституции. Протоколы на Павла полицейские составляли почти три часа и в девять вечера нас отпустили.

В спецприемнике я отлично провел время. Пятнадцать суток, как в санатории. Кормят хорошо. Дежурные — адекватные люди. Всем акция моя понравилась. Никто не критиковал. Кто-то даже прям одобрял, поддерживал.

Числа 8 ноября, как мне рассказывали, в общежитие ко мне пришли следователи. Они нашли моего соседа, спросили, знает ли он меня. Он говорит: «Ну да, в берете ходит». Они: «Ну хорошо» и ушли.

Потом подполковник МВД приходил к моим родным в Петербурге. Просто расспросил обо мне и ушел тоже.

24 ноября состоялось заседание дисциплинарной комиссии РУДН. Она прошла в удаленном режиме [по интернету]. Я лежал в общаге и слушал, какой я плохой студент, позорю вуз.

На комиссии присутствовал проректор по работе со студентами Сергей Базавлук, были представители экономического факультета, всякие тьюторы, представители студенческого совета, студенты, которых нагнали, чтобы кворум набрать.

Проректор сказал, что я продолжу заниматься тем, чем занимаюсь, поэтому надо меня отчислить, что вообще его, как человека религиозного, мои действия оскорбили. Потом он показывал какие-то мои старые фотографии и называл меня фашистом. Я на этих снимках был в форме военнослужащего ГДР. Базавлук смотрит и говорит: «Ну вот, человек придерживается таких взглядов» Я отвечаю: «Вы издеваетесь, что ли? Это же Восточная Германия. Они коммунисты». А он: «Знаете, я не разбираюсь в немецкой форме». Он прямо говорил: «Павел Олегович борется с властью, такие нам здесь не нужны».

Сказали мне, что я вуз позорю, что он знаменит теперь только моими перфомансами. Видимо, коррупцией он знаменит во вторую очередь, но тем не менее.

Потом взял слово представитель студсовета, сказал, что 21 человек из 28 в студсовете проголосовали за мое отчисление. Хотя, казалось бы, студсовет создан, чтобы защищать права студентов.

Выступала представительница [преподавателей] экономического факультета, говорила про мои оценки, что хорошие они. Потом выступал тьютор, который общежитием заведует, сказал, что у меня чистота в общежитии, конфликтов не случалось, нормально обо мне все отзываются. Потом выступил кто-то от администрации вуза, сказал, что 40 лет работает и студент не должен такими вещами заниматься. Причем неважно, что акцию я провел во внеучебное время.

Еще мне сказали, что я не уважаю полицейских. Я это не отрицал. Есть хорошие полицейские, а есть плохие. Плохих, как правило, больше. Во внутренних документах РУДН сказано, что студент имеет право свободно выражать свои взгляды и политические убеждения. Мне вменили, что студент несет ответственность за правонарушения, но, понятно, это не отчисление, а выговор например.

Сказали, что я не отвечаю образу специалиста, на которого они учат. Я же учился по направлению «зарубежная регионалистика», нас готовили к работе со странами Латинской Америки. У меня была специализация Чили. Там уже как год идет революция, отменили конституцию Пиночета, и вообще там очень клево. Я думал, даже хорошо, что я тут с властью борюсь: перенимаю чилийский опыт, но, видимо, ректору виднее, что хорошо, а что нет. В общем, в комиссии было 23 человека, проректор сказал, что 78% проголосовало за то, чтобы меня отчислить.

Меня, конечно, покоробило, что меня так быстро назвали фашистом и уже из вуза исключают. В последнем слове я сказал, что за все им ответить придется, в прекрасной России будущего их всех люстрируют. Они сделали вид, что ничего не услышали. К сожалению, заседание это я не записал.

Нападение

29 ноября я ехал из Москвы транзитом через Тверь в Петербург, так было дешевле. Встретился там со знакомым. Никакой слежки я за собой в тот день не заметил. За полчаса до отхода поезда у вокзала со стоянки из темноты выскочили два человека. Бородатые, в черном, шапки натянуты до глаз, якобы опасные люди. Один маленького роста, такой раздутый карлик, второй — высокий, рыжий с выбитыми зубами. Лет им на вид было 30-40. Маленький представился Василием. Он начал говорить, что мы с ним якобы общались в Петербурге, а я его первый раз вижу.

Он говорит: «Ты знаешь, я оскорбился твоими действиями». Я уже понял, к чему он клонит. Второй в это время держал на уровне живота камеру, как обычно делают «эшники» (сотрудники Центра по противодействию экстремизму МВД — прим. ОВД-Инфо) поступают.

Я маленькому говорю: «У нас вера-то одна: я лютеранин, бог один». Тот говорит: «Что за лютеранство? Ничего такого не знаю. Я православный». Сценарий его не удавался, и он перешел к тому, что, мол, давай извиняйся. Я говорю: «Ну извини, можем обняться, руки пожать, как хочешь».

Меня зовут Лев Бурлаков, мне 19 лет, я живу в Набережных Челнах, занимаюсь левой публицистикой и журналистикой. Я был редактором в сообществе «Призрак Коммунизма» во «ВКонтакте» и публиковал там свои статьи о российской и международной политике. Свой личный паблик «Левомаргинал», посвященный левому, марксистскому движению, я задумал в октябре 2019 года. Постил там заметки политических блогеров. Потом это стало более серьезным проектом — публиковал новости, статьи даже иногда. В итоге контент получался такой: то мемы, то серьезные статьи. Подписчиков максимум было около семисот.

В середине августа мне позвонили из прокуратуры. Прокурор сказал приехать, сказал, что речь идет о каком-то административном правонарушении. Он не стал уточнять, о каком, на мои вопросы не отвечал. Я попросил прислать повестку, а он просто сбросил звонок. Перезвонил мне уже сотрудник ФСБ и сказал, что повестки сейчас не отправляют ни ФСБ, ни прокуратура. Сказал, чтобы я просто так приходил, иначе потом у меня будут проблемы — участковый будет приходить, будут какие-то проверки.

Через несколько дней я пришел в прокуратуру, и там мне рассказали, что дело завели за демонстрацию нацистской символики — по статье 20.3 КоАП.

Причиной были несколько публикаций, основная — это демотиватор, где был изображен съезд Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП), а внизу подпись — «Марксизм без ревизии». Этим мемом я хотел высмеять сталинистов, догматиков-марксистов, которые выступали за ортодоксальный подход. Слишком были догматичны, я сравнивал их с нацистами. Но в прокуратуре это, конечно, никого не интересовало. Я, конечно, марксизм не сравниваю с нацизмом, скорее просто критикую тех, кто выступает за слишком догматичное отношение к нему. Когда я постил эту картинку, я видел новости о том, что свастику декриминализировали — разрешили демонстрировать при условии осуждения нацизма.

Был в деле еще репост из другого паблика — фотография двух молодых парней на фоне школьной доски, на которой нарисована свастика, с подписью: «Плоды декоммунизации. Чем дальше от Сталина, тем ближе к Гитлеру. Воспитывается новое пушечное мясо и цепные псы капитализма». Я в этом посте был критичен к точке зрения автора и как раз хотел показать, что глупо обращать внимание на отсутствие каких-то нацистских элементов в сталинские времена. Это, конечно, суд тоже не волновало.

На суде я пытался все это объяснить и прокурору говорил, что я придерживаюсь неомарксистских левых взглядов, не поддерживаю нацизм. Создал эту страницу с целью писать статьи на темы левого движения. Но это ни на что не повлияло.

Когда я шел на заседание, я предполагал, что, скорее всего, будет штраф. И внезапно меня арестовали. Судья очень быстро все рассмотрел и быстро вынес приговор, он еще и спешил куда-то, у него свои планы были. Я связал все это с тем, что меня второй раз судили по этой статье, и что я отказался признать вину, но в целом понятия не имею, почему [меня арестовали]. В первый раз дело было тоже в посте во «ВКонтакте», у меня было на стене видео с символикой, которая напоминает нацистское обмундирование. Это был 2017 или 2018 год, тогда меня просто оштрафовали на тысячу рублей.

Сразу после судебного заседания я позвонил своей матери, там такой еще казус был, что я забрал единственные ключи от дома. Это все было неожиданно, я даже не знал, где находится УВД, чтобы она туда приехала. Адрес нашли, конечно, но передачу мне смогли отправить только на следующий день.

Потом за мной приехал сотрудник ФСБ и повез в спецприемник. По дороге он пытался меня разговорить на тему левого движения, на тему ЛГБТ. Непонятно, какую-то информацию он хотел из меня вытянуть или просто так. Камера была 12-местная, но там никого не было, и, по сути, около шести дней я просидел в одиночке. Один мой знакомый предположил, что так вышло из-за того, что я был некурящим.

Условия были обычными для спецприемника, я ожидал худшего. Горячей воды и нормального туалета не было, зато постельное белье выдали, посуда была в основном пластиковая. Туалетную бумагу выдавали, хотя надо было подождать, чтобы [сотрудники] тебя услышали, подошли. Иногда я стучал-стучал, а они могли долго не реагировать.

Отдельная история связана с тем, как я подавал апелляционную жалобу. Мой знакомый, более юридически грамотный, эту жалобу составил, и думал передать мне ее в спецприемник на свидании с родственниками. Но оказалось, что из-за коронавирусной инфекции свидания запретили. В итоге жалобу должны были отправить в передаче, вместе с продуктами и со всем остальным. Ее вроде приняли, но я ее так и не получил, пришлось самому написать как умел.

Также меня один раз вызывали в прокуратуру из-за жалоб, которые подавали мои знакомые на условия моего содержания в спецприемнике. В частности на то, что мне не передали составленную апелляционную жалобу. Но в целом какого-то давления после этого не было. Сейчас я подаю кассационную жалобу: Верховный суд Татарстана отклонил апелляционную.

Было очень весело. Журналистка [«Градус-ТВ» Ольга] Сапронова попросила интервью у гражданина Михайлова. Гражданин Михайлов согласился на интервью. Пришли они в парк в Марьино, — по-моему, парк Артема Боровика, — даже сделать ничего не успели. Подошли к ним, начали вручать предостережение о недопустимости проведения массовых мероприятий. Михайлов отвечает: «А где вы массовое мероприятие видите?»

Михайлов расписался на предостережении, как смог: на урне, нерасписываемой ручкой. Те взяли документ, постояли-постояли и получили команду забирать. За что забрали? Сказали, надо, типа, пробить по базам. Довезли в ОВД «Марьино», составили рапорты, что [Сапронова и Михайлов] не подчинялись законному требованию предъявить документы. Сапронова сделала часовую видеозапись, и на ней видно, что все было не так.

Предупреждение о конфликте интересов: монолог с Дианой Буркот записала ее подруга, участница ОВД-Инфо Ксения Сонная.

Ребята планировали акцию довольно долго, а меня позвали в последний момент. Я без сомнений согласилась, это близкая мне тема. У меня много друзей и знакомых в окружении, общаясь с которыми я понимаю, что ЛГБТК людям не очень просто живется. В прошлом году я делала свою акцию про ЛГБТК персон.

Эту акцию [в день рождения Путина] мы сделали, чтобы обратить внимание на гомофобные законы и действия со стороны правительства.

Если бы оно не вмешивалось и не пыталось как-то негативно настроить общество, то всем было бы проще жить. Становится хуже и хуже, и это неправильно — молчать, все идет к тому, что опять появится какая-то статья за мужеложество, а это вообще какой-то каменный век.

Акцию решили сделать открыто, потому что в акции участвовали ребята, которые являются ЛГБТК персонами, и для них это был своего рода каминг-аут. У всех были свои веские причины действовать открыто и отвечать за свои слова, это было такое политическое заявление.

В тот же день, что была акция, начались задержания. Сначала задержали Нику [Никульшину], потом почти сразу пришли к Саше Софееву. Его у двери поджидали, кажется, около полутора суток. И полиции дверь открыл не Саша, а хозяина квартиры заставили под угрозами и давлением. Каждый день были новые и новые задержания. Всех, кого отметили в публикации [об акции в инстаграме], задержали, так что преследование остановилось, теперь остались только суды.

В среду, как только начались сообщения о задержаниях, я ушла из дома. Я точно знаю, что на второй и третий день после акции ко мне приходили — дома был мой друг. Пять дней меня не было дома. В субботу я все же решила сходить на занятие contemporary dance, потому что думала, что туда точно не придут. Это был вынос мозга — я иду, вижу человека в форме, и мне становится не по себе. На занятиях я поймала себя на том, что я все время смотрю на двери и мне мерещатся там люди в форме. Было некомфортно, потому что тебя преследуют и могут задержать когда угодно и где угодно. Я устала, заболела и мне надоело это, и, в общем, в воскресенье ночью я вернулась домой.

Я журналист RusNews, мы освещаем разные события, работаем не только в родном Хабаровске. Делаем все, что должны делать журналисты, что должны снимать журналисты, как должны помогать журналисты. Это наша задача, наша миссия.

[15 октября] мы вели прямую трансляцию с площади Ленина, где люди собираются на протест каждый день. После акции я вызвал такси и поехал в сторону дома. По пути зашел в магазин, потом, когда свернул в арку к своему подъезду, увидел две машины: легковой «Седан» разворачивался, еще стоял белый микроавтобус с выключенными фарами. «Седан» проехал мимо меня, и в это время автобус начал очень медленно двигаться. Мне это показалось подозрительным. Когда микроавтобус поравнялся со мной, то я увидел, что открывается боковая дверь. Я ускорил шаг, из автобуса выбежали несколько человек, они стали хватать меня, избивать. Их было семеро вместе с водителем, он был в обычной медицинской маске, а остальные в зеленых, в которых ходят спецслужбы.

В этот момент я разговаривал с нашими администраторами, которые находятся в Москве. Я начал кричать в трубку: «Меня берут!». Телефон я пытался держать в руках до самого конца, чтобы администраторы понимали, что происходит. Они начали распространять информацию, что меня задерживают, избивают.

Меня затащили в автобус, надели наручники, забрали вещи, забрали телефон, включили на нем авиарежим и всю дорогу держали лицом в пол, чтобы я не мог видеть, куда меня везут. Меня били по лицу, в грудь, по ногам, по рукам. Оскорбляли, унижали. Задавали вопросы, связанные с моей деятельностью, пытались завербовать меня, чтобы я сливал информацию о том, что происходит на протестах. Информацию ту, которую я не знаю. Я журналист, я не сижу в каких-то чатах протестующих, я не слежу за ними. Собственно, я это и рассказал. Ехали мы минут 30 примерно.

Меня вывезли в лес, там продолжили избивать, расспрашивать про протестующих, про активистов. Мне задавали вопросы, кто устраивает протесты, кто такой активист «Фредди», кто такой водитель «Фургаломобиля», кто ставил палатки. Я отвечал, что не знаю. Они злились, понимали, что диалога со мной выстроить не смогут.

Один из них поставил возле моей ноги пистолет на расстоянии где-то двадцати сантиметров ниже колена и выстрелил в землю. Я почувствовал жар от земли, это был боевой пистолет. Мне сказали: «Следующая пуля будет тебе в лоб». Говорили, что с остальными журналистами и активистами будет то, что со мной сейчас происходит. Продолжали попытки вербовки, мол, давай мы тебе будем писать, звонить, а ты будешь нас предупреждать, что может быть [на протестах]. Я сказал, что не могу, потому что меня вызывают [работать] туда, где уже что-то происходит.

В лесу мы были 30-40 минут. Я был все время в сознании, они задавали одни и те же вопросы. Как я понимаю, это было устрашение. Если бы они хотели меня ликвидировать, они бы сделали это молча. Потом меня снова положили в машину лицом в пол. Обратно везли очень долго, остановились в глухом лесу, где Матвеевское кладбище. Номер машины мне разглядеть не дали. Я сразу скинул информацию близким, друзьям — где я, что я. Они меня забрали.

Утром 2 октября я была дома, мне позвонили в домофон. Сняла трубку, звонивший сбросил. Через пару минут в квартире погас свет. Я живу в поселке рядом с Краснодаром, для нас привычны проблемы с коммуникациями, поэтому я не удивилась. В дверь начали стучать. Я увидела в глазок силуэты мужчин. Неизвестные представились работниками управляющей компании, сказали, что хотят проверить счетчики. Я усомнилась, ответила, что открывать дверь не буду. После этого мужчины признались, что пришли из полиции, потребовали, чтобы я открыла дверь, так как у меня будут проводить обыск.

Я сразу поняла, о чем идет речь, у моих коллег по изданию «Регион онлайн» летом уже проходили обыски. Я ответила силовикам, что не открою дверь до приезда моего адвоката Алексея Аванесяна. Полицейские согласись его подождать. Правда, пока ехал адвокат, они отключали свет в квартире, я была без интернета, не могла ни с кем связаться. Полицейские непрерывно звонили в дверь, говорили: «Мы знаем, что ты прячешь улики, открывай». Угрожали, что уже вызвали МЧС и будут выламывать дверь. Я очень испугалась.

Подъехал адвокат, я открыла дверь. Оперативник зачитал постановление об обыске, длинный перечень заголовков статей из инстаграм-проекта «Политика 09», которые следствие посчитало фейками. К самой «Политике 09» я отношения не имею, слышала только, что такой паблик есть в инстаграм, статьи для него я никогда не писала.

Адвокат предложил мне добровольно отдать технику, потому что силовики все равно изымут все, что найдут. Я выдала ноутбук, мышку, роутер и телефон. Начался обыск. Изъяли несколько старых флешек, жесткий диск. Обыск шел около полутора часов, еще час полицейский от руки заполнял протокол.

Очень долго копались на моих стеллажах, осматривали каждую мелочь. Дошли до моего аттестата, пролистали его, спросили, почему у меня четверка по математике. Увидели иконки, уточнили, в какую я церковь хожу, не к Свидетелям ли Иеговы? Я подумала, что обыск уже закончили, как мне внезапно объявили: «Яна Сергеевна, собирайтесь, у нас привод на допрос в Черкесск». Конечно, я испугалась.

Адвокат попросил номер следователя, чтобы перенести допрос на понедельник. Номер силовики не дали. Один из оперов отвел меня с адвокатом на кухню, закрыл дверь и предложил сотрудничество и дать нужные им показания. Я расплакалась, мне стало страшно из-за давления. Оперативники никак не отреагировали на мои слезы и заявления, что мне плохо. Полицейские пояснили, что не повезут меня на допрос только в случае инфаркта или инсульта. Поэтому ехать придется. Я быстро собрала вещи. Меня заверили, что я уже сегодня вернусь домой на такси, которое мне оплатят.

Адвокат не смог поехать со мной в Черкесск, но сказал, что там меня будет ждать его коллега. Я очень переживала, так как была без телефона и не смогла бы позвонить новому адвокату. Я села в машину, и только мы отъехали, оперативники начали уверять меня, что с ними «важно подружиться». Дали мне почитать статью из УПК об основаниях задержания подозреваемого. Сказали: «Не дашь показания, двое суток в изоляторе проведешь».

Ехали из Краснодара в Черкесск мы суммарно часов семь, успели о многом поговорить. Силовики заявили, что знают обо мне все, что давно меня слушали, что я «наболтала своим языком очень много». Утверждали, что знают, кто стоит за «Политикой 09» и что якобы я тоже знаю. Говорили, что проверили все мои транзакции и что в курсе, когда мне переводили деньги за посты и комментарии в паблике. Издевались надо мной: спрашивали что у меня с парнем, которому я фотографии свои отправляю. Спрашивали, откуда у меня деньги на двух адвокатов, когда они видели, что мой холодильник пустой. Позволяли себе шутки ниже пояса. Пугали, что я пока в статусе свидетеля, а завтра уже буду подозреваемой.

Я очень много плакала, у меня случилась истерика. К концу дороги полицейские начали говорить, что нужно дать показания: «Да, у нас страна не фонтан, много есть, к чему придраться, но важно быть патриотами», — заявили они. Один из оперативников даже порассуждал о возможности революции в России по белорусскому сценарию. Естественно, на эти провокации я не реагировала.

До Черкесска мы добрались к девяти вечера. По дороге мне дали позвонить адвокату, силовики сказали, чтобы он ждал меня в Следственном комитете, а в действительности привезли меня к зданию Центра «Э». Вышли из машины. Черкесск, темно, со мной по-прежнему трое пугающих мужчин. Я начинаю снова рыдать, спрашиваю, где мой адвокат, прошу ему позвонить.

Меня завели в кабинет, пришел какой-то новый оперативник. Начал рассказывать, что сейчас включит мне запись и я пойму, сколько на меня есть материала, и это только по одному делу о фейках. И тут мне заявляют, что они не могут дозвониться до следователя, а уже поздно и меня сейчас отвезут в гостиницу. Я в слезы, говорю, отпустите меня домой, где мой адвокат? И вот после очередной истерики ко мне допустили адвоката Алексея Шестака, [коллегу Алексея Аванесяна].

Нас с защитником повели в другой кабинет, где включили запись моего разговора с подругой. Дали мне почитать стенограмму моей беседы с юристом, которого я спрашивала, как лучше оплатить долги по налогам. В это время силовики, которые еще из Краснодара меня везли, решили разыграть финальную сценку запугивания. Они зашли в кабинет и начали говорить между собой, что начальник требует меня в ИВС отправить, что нечего со мной возиться, «надо закрывать ее». Мне страшно, у меня слезы на глазах. В итоге допрос перенесли на следующий день.

Следственные действия в СК мне назначили на 12 дня, мы с адвокатом опаздывали. Оперативники все утро звонили защитнику каждые 15 минут, проверяли, не скрылись ли мы. Приехали на допрос, в СК встречают нас вчерашние силовики. Говорят: «Ну что вы, Яна, решили? Какие будете давать показания?». Я взяла 51 статью.

Полицейские заявили, что я себе только хуже делаю, адвокату доверять нельзя, а вот следствие меня не подведет. Следователь стал угрожать, что я из ведомства выйду в статусе подозреваемой и с подпиской о невыезде. Начали допрос. Следователь ничего нового от меня не узнал, я снова сказала, что не имею отношения к «Политике 09», на все вопросы отказалась свидетельствовать против себя. В конце концов мне дали подписать протокол, где я значилась как свидетель. До дома я добралась на свои деньги, никакое такси оперативники мне не оплатили.

Я была одной из докладчиц конференции «Протест как квест», которую организовывало сообщество активистов «Бессрочный протест». На ней выступали люди от разных политических сил. Меня попросили рассказать про феминистский арт-активизм на примере своих акций. Я рассказывала про медиастрайк за Юлю [Цветкову], в котором я участвовала с другими активистками, про акцию «Мост сестер» в поддержку сестер Хачатурян. В целом я пыталась рассказать, какие политические и этические принципы стоят за феминистским активизмом, говорила про горизонтальность и инклюзивность. У других выступающих были в более узком смысле политические доклады.

Начался первый доклад, выступал Алексей Миняйло, бывший фигурант «московского дела». Минут через десять мы услышали очень громкие звуки, какие-то патриотические фанфары. В помещение для кофе-брейка — куда попадали все приходящие на мероприятие — ворвались. Я увидела человека из SERВа, который меня ударил на акции за Беларусь, и активиста НОДа. Они ворвались, как всегда, с очень громкой музыкой, стали пытаться выломать дверь в помещение, где проходило само мероприятие. Осаждали нашу дверь очень громко, но лекторы пытались читать доклады. Одного из лекторов мы затаскивали через окно [чтобы он выступил на мероприятии].

Минут через 25 приехала полиция. Мне кажется, сами НОДовцы и SERВовцы ее и вызвали. В течении двух часов у нас сменилось две группы полицейских. Все это время люди продолжали читать лекции. Полицейские сначала выясняли, есть ли договор аренды у организаторов мероприятия, потом они удалились и пришли с Росгвардией. Вместе они зашли в зал в момент, когда была презентация со скриншотом «газеты без Путина». Забавная и неловкая ситуация. В основном всем было смешно, это такой невеселый смех, но все пытались троллить то полицейских, то НОДовцев, перешучивались друг с другом.

22 августа 2020 года я встала с плакатом у Петровки, 38, на месте, где часто собираются пикетные очереди. Я точно знаю, что это не запрещенная для пикетов территория. Полицейские подошли ко мне трижды.

Первые два раза у меня спросили возраст и гражданство. Спросили и пошли дальше. Третий патруль подошел и сказал, что мне «надо пройти в отделение», что «я нарушаю». Полицейские сказали, что у меня массовая акция. Я ответила, что у меня одиночный пикет. На что мне заявили: «Вы разжигаете ненависть».

На моем плакате была надпись, посвященная отравителям Навального: «Ты захлебнешься собственным ядом!». По версии полиции, я тем самым разжигала ненависть к отравителям. Силовики стали на меня давить, утверждать, что я отказываюсь с ними идти, что меня будут задерживать с применением силы. Я парировала, что не отказываюсь, а просто хочу, чтобы мне точно сформулировали, что мне предъявляют. Я планировала проверить, что такая статья вообще существует. Мне снова сказали, что я отказываюсь идти, заломали руки и посадили в машину.

Полицейские отошли к другим патрульным, которые подходили ко мне ранее. Поскольку я ничего не нарушала, я решила, что из полицейской машины можно выйти — двери оказались не заперты. Попыталась выйти в сторону дороги, но полицейские очень оперативно среагировали. Началась потасовка: они стали запихивать меня обратно в машину, я сопротивлялась. В ответ полицейские действовали грубо: били по голове кулаками, разбили мне очки. В тот момент я не понимала, что лучше не оказывать сопротивление, хотя читала всякие памятки.

Полицейские отобрали мой телефон и куда-то положили, чтобы он не пострадал, что, в принципе, неплохо. Но из-за того, что телефон отняли, я оказалась изолирована от внешнего мира. Когда уходила из дома, у моих крыс оставалось совсем чуть-чуть водички — вечером им надо обязательно дать воду.

В итоге меня привезли в отдел и заперли в камере. Я попросила [дать мне возможность] позвонить, полицейские отказались. Тогда я начала требовать — говорить, что имею право на звонок. Мне было важно, чтобы о моих животных позаботились. Когда я перешла на крик, полицейские стали снимать видео — им показалось, что это очень забавно. Они унижали меня, пытались шутить, говорили, что я отрабатываю деньги [участвуя в пикетах]. На самом деле отрабатывали только они, это у них статистика, ради которой они закрывают обычных людей.

Я начинала все сильнее злиться. В какой-то момент выбрала стратегию: непрерывно кричать полицейским, что я не замолчу, пока мне не дадут позвонить. Наверно, я кричала около двух часов, это мешало им звонить, разговаривать. Несколько раз меня облили водой, а спустя время вызвали бригаду санитаров-психиатров со смирительными рубашками.

Когда приехали санитары, я перестала кричать и попросила дать мне позвонить. Санитары сообщили [полицейским], что я в порядке и в принципе не их клиент, но если я согласна, то они напишут, что у меня некое психическое заболевание, и меня увезут в больницу, а по дороге я смогу позвонить. Еще мне обещали дать одежду, ведь я вся промокла. Я решила послушать санитаров, так как, в первую очередь, для меня было важно передать информацию о моих животных. Я сказала бригаде, что у меня есть расстройство, и меня отвезли в больницу. По дороге я успела позвонить, затем мой телефон конфисковали. Меня привели в палату, сказали, ляг, поспи, утром все будет нормально.

В первый день смена сотрудников больницы мне не понравилось. Я нервничала, не сообщила никому, где я, кроме молодого человека. Просила, чтобы мне дали позвонить, за это меня привязали к кровати и вкололи неизвестное вещество, от которого я проспала почти до вечера. Около семи часов, когда всем разрешают звонить с городского телефона в больнице, я попросилась выйти из палаты, но мне запретили. Видимо, им хотелось показать, что они имеют какую-то власть над людьми.

Оставшиеся три дня у меня не было таких серьезных проблем. Я отказалась от лечения и ничего не принимала. В то же время мои родственники совершенно не понимали, что происходит.

Пока я лежала в больнице, мама и мой молодой человек постоянно приходили на КПП [учреждения, где меня удерживали], пытались дозвониться до главного врача. Но он их не принимал, ничего не объяснял. На четвертый день врач сказал, чтобы мне выдали вещи и выпустили меня.

Наверно, я была готова к задержанию перед своими первыми акциями и перед участием в несогласованных митингах за допуск кандидатов [к участию в выборах в Мосгордуму] в 2019 году. Постепенно возможность попасть в отдел становилась все более иллюзорной, а пятничные «метропикеты» — более обыденными. Когда задержание случилось, я оказалась к нему не готова. Иначе я бы не пыталась сбежать из полицейской машины.

Я абсолютно точно знаю, что ничего плохого не делала, меня задержали в угоду статистике, и так быть не должно. Я буду продолжать заявлять свое несогласие с происходящим вокруг. Это гражданская обязанность, как платить налоги. Кто-то ей следует, а кто-то нет. И это нормально.

Меня зовут Карташев Игорь. Я из города Братска. В этом году поступил в вуз в Красноярске. С мая я состою в молодежном «Гражданском обществе», в августе мне исполнилось 18 лет, я перевелся в основное «Гражданское общество». Переехав в Красноярск, я вступил в Красноярский клуб «Гражданского общества». Там я узнал, что будет проходить лагерь «Крест Каппеля 2020», купил билет, договорился — так и попал в лагерь.

В 17-м году, когда происходил большевистский бунт в Красноярске, Каппель спас противников большевиков, увел их в лес. И в связи с этим и проводился лагерь, мы отыгрывали ситуацию, что мы якобы спасаемся от большевиков из Красноярска. До этого я ни в чем не участвовал, потому что жил в маленьком городе, где ничего не происходило.

Это было обычный поход — разложили палатки, жарили шашлыки. Всего должно было быть 12 человек, но в первый день было 11, так как один человек должен был приехать на следующий день. Была проведена лекция на тему гражданского общества, ее провел Владимир Дыбовский.

Около половины девятого вечера Глеб Марьясов увидел, как что-то бегает в лесу. Непонятно, что это было — [Марьясов] отвел фонарь в сторону и там в свете что-то пробежало, и он это увидел, а больше никто не увидел. Подумали, что животное какое-то небольшое.

Мы сидели у костра, разговаривали, говорили друг о друге, и внезапно из темноты выбегают люди в масках и в темных костюмах, кричат: «Мордой в пол, руки за голову». Оружия у них не было в руках. Потом стали кричать: «Вы что тут, революцию устраиваете?!» Их было от 5 до 10 человек. Говорят: «Сдавайте телефоны». Все подчинились.

Били выборочно. Сильно избили Глеба, Владимира. Может, им как-то было известно, что они самые активные. Слышал, что били дубинкой — шлепки такие характерные. Позже я видел у кого-то в руках деревянную дубинку, но как именно их били не видел. Меня ударили по ноге один раз после того, как забрали телефон, но следов у меня не осталось.

За год до 27 июля [2019 года] я начал интересоваться протестными акциями, происходящими [в стране] событиями. Глаза приоткрылись. [Пришло] осознание того, что в стране все настолько выглядит как фикция и мишура демократии, что даже смешно становится. Если в той же Европе что-то вскрывается, люди уходят в отставку. У нас ни о какой отставке речи нет. Те же выборы, насколько они нелегитимны. У меня позиция и по Крыму неоднозначная: все у нас любят ссылаться на закон, на право, но если смотреть на тот же референдум [о статусе Крыма], и как он прошел, с какими нарушениями, то… Ну что тут говорить?

27 июля на акции вместе с племянником мы подошли к Тверской со здания мэрии, с переулка. Там всех протестующих сгоняли обратно, не давали выйти на Тверскую. Один из омоновцев сказал всем разойтись, я просто физически не мог этого сделать, там просто не было места — все переулки были забиты. Я подвинулся, он говорит: «Еще! Чтобы я не видел вас!». На мое возражение, что я не могу сдвинуться, потому что там пенсионеры стоят, меня просто выхватили и повели автозак.

Когда задерживали, мне руку достаточно жестко вывихнули, у меня оказался перелом левой трапециевидной лучезапястной кости. Наверно, час-полтора мы были в автозаке, минут 40 нас везли, и еще часа три мы провели в ОВД «Нагатинский Затон». Они не особо спешили — спокойненько так.

[После акции] информацию участников акции 27 июля слили в телеграм-канал «Товарищ майор», в «ВКонтакте» большая группа «Те, кто позорит Россию» говорила, что мы враги народа, к нам нужно приходить домой — расстреливать и так далее. Все [активисты] для них — это враги народа, продались и нечего даже разговаривать.

Было решение Симоновского суда [о назначении 10 тысяч рублей штрафа]. Я его обжаловал, решение отправили на пересмотр. Было другое заседание, другая судья. На суде я не отрицал участия в акции, но был не согласен с формулировками, записанными в протоколе: что я якобы выкрикивал лозунги и так далее, вот эти шаблонные фразы [которые неоднократно использовались силовиками, оформлявшими задержанных в тот день]. Есть видео с моим задержанием — как меня выхватывают и ведут в автозак. Я делал на этом акцент, но спорить с доводами сотрудников Росгвардии, которые это якобы слышали, — бесполезно.

Свое дело я обжаловал, и после было полное затишье, я написал жалобу на председателя суда, и — о чудо! — дело сразу сдвинулось. Апелляция назначена у меня на 30 сентября [2020 года]. Я просто планирую дойти до конца из принципа, потому что они выстраивают дело на основе двух рапортов.

Шел я по метро «Охотный ряд» с девушкой. Переходил на другую станцию, но не дошел. Подходит сотрудник полиции: «Здравствуйте, ваши документы». Ну, думаю, стандартная проверка документов. Взял мое водительское удостоверение, смотрит в планшет и говорит: «Пройдемте с нами». Я говорю: «А причина?» Он мне показывает планшет, а там написано: «Есин Никита. Административный розыск».

Я говорю: «Быть такого не может. За мной никаких правонарушений доказанных нет, долгов нет». Он говорит: «Ну, пойдемте разберемся». Проходим в их эту будку. На мои вопросы о том, что такое административный розыск, полицейские пожимали плечами. Я тоже сам в первый раз с этим столкнулся. Федеральный розыск я знаю, а вот административный розыск — нет. Адвокат тоже не знает, не слышал о таком.

— Ну, — говорят полицейские, — это, скорее всего судебные приставы.

— У меня нет никаких задолженностей, так что не работает ваша формулировка.

— Ну, тогда мы не знаем, — ответили они.

Потом сослались на то, что у них совсем новая программа, которая показывает, находится ли человек в розыске. Ей всего два месяца, так что она сырая, могут быть какие-то неточности, сказали полицейские.

В будке посмотрели на планшете более подробно, что инициатор [административного розыска] — ОВД Нагатино-Садовники, статья 20.2, которая по митингу. Я подумал, может, у меня прошло уже заседание. Может, мне уже там штраф впаяли и объявили в розыск. Посмотрел, на сайте решения нет. Позвонил адвокату, он говорит, что 18-го [сентября] суд. Я полицейским показываю свои «Госуслуги», сайт судебных приставов, что за мной ничего нет, я в розыске не могу состоять. Они говорят: «Ну, в отделе разберемся».

Около 700 человек зарегистрировалось на фильм, никаких сигналов об отмене поначалу не было. Днем [15 сентября на «Флакон»] пришла бумага из МВД Бутырского района. Они написали, что на мероприятии предполагается пропаганда ЛГБТ, и, вроде бы, что-то про порнографию. Говорилось, что надо отменить кинопоказ и прекратить «пропаганду логотипа ЛГБТ». Мы бы тоже хотели посмотреть, как «логотип ЛГБТ» выглядит.

[Представители] площадки «Флакон» позвонили в МВД, там ответили, что наряд [Росгвардии] приедет на мероприятие в любом случае. Сказали, что поступила анонимная жалоба из Питера, и они обязаны ее проверить. [В МВД] попросили фильм на экспертизу: прокатного удостоверения в России у него нет. «Флакон» согласился, мы предоставим им копию. Вместе с «Флаконом» мы сейчас готовим [пояснения для МВД].

На «Флакон» приехало около 20 росгвардейцев, они заняли кинотеатр, все входы на «Флакон», но мы к вечеру и так приняли решение отменить показ. «Росгвардия» не особо знала, что делать, зачем их позвали. Они ходили по территории, люди спрашивали, когда покажут фильм, росгвардейцы отвечали: «Завтра».

Вообще фильм образовательный, в Штатах он рекомендован к просмотру в образовательных программах, посвященных гендерным исследованиям, истории, медицине, искусству. Мы хотели подчеркнуть, что репрезентация вульвы — вопрос политический, и, тем самым, поддержать Юлю Цветкову: невежество в этих вопросах приводит к женским обрезаниям, уголовным преступлениям.

Никакой пикет мы устраивать не собирались — этим не мы занимаемся, у нас образовательный посыл. Мы это объяснили полиции, но они предупредили о штрафе до миллиона рублей за [возможную] «пропаганду ЛГБТ» среди несовершеннолетних — хотя у нас на всех объявлениях стояло «18 «. «Флакон» не был готов к такому риску, ну и мы их подставлять не хотели.

Сам фильм — хорошая немецкая документалка двух режиссерок 2014 года, в России еще не показывался. О репрезентации вульвы в истории и культуре. Там показывается, как из-за [стандартов] моды люди делают пластические операции или накачивают себе определенные места, как ретушируют на фотографиях вульвы, не подходящие под стандарты красоты. Показывали африканца, у которого две жены: одна в Африке, другая в Германии. Той, что в Африке, сделали обрезание: он был уверен, что у женщин [разных рас] гениталии устроены по-разному.

Показ в поддержку Цветковой — потому что у нее были рисунки вагины, и в них нашли пропаганду. Получается, эта часть тела политически контролируется государством. Непонятно, с какого перепуга [вагина] должна управляться полицией, или кто там еще контролирует нравственность и цензуру.

Анатолия Чепикова преследовали за акцию в поддержку жителей Хабаровска, которая состоялась в центре Владивостока 18 июля. Но задержали его лишь 8 августа: трое оперативников Центра «Э» караулили Чепикова у его дома. Причем один в подъезде, один на выходе, и еще один сидел в машине. Они под угрозой составления протокола по ст. 19.3 КоАП принудили проехать с ними в отдел полиции для составления протокола по ч. 5 ст. 20.2 КоАП — за участие в данной акции.

Я — врач, специальность — травматолог-ортопед, стаж у меня более тридцати лет. Инвалид второй группы. Уже, наверное, лет 20 у меня проблемы с сердцем и гипертоническая болезнь.

Я работала в Новой Москве, в Троицке, во взрослой поликлинике. Там меня очень плохо принял заведующий. Мне предложили перейти в детскую. Я начала работать. Мне даже очень понравилось — и с детьми, и с родителями. Но меня постоянно руководство вызывало и говорило: «Вы что, с ума сошли? Вы лечите детей». Я вообще не могла понять, как возможно такое. У меня дети после травм, я должна их восстановить. Заведующей не нравилось, что я назначала процедуры: физио-, лечебные, плавание. Они говорили, что ничего не надо назначать. Главный врач Герасименко так говорила и зам ее.

Я должна была подписывать бумаги, не глядя. Я так не могла, мне нужно было все делать так, как полагается. На профосмотрах мне говорили, что я не имею права ставить диагнозы, они мне запрещали это делать.

Народ ко мне ходил. Главврача это не устраивало, она говорила, что ко мне должны ходить 3-5 человека. А если у меня 30 человек в день? Я фактически должна была создавать такие условия, чтобы люди ко мне не ходили. Должна была просто имитировать свою врачебную деятельность, отбивать у пациентов желание. Сидела с каждым, вместо двух часов дня могла и в пять уйти.

Я так понимаю, им это было экономически невыгодно. Я это анализировала и пришла к такому выводу. Назначаю человеку рентген, УЗИ — нагружаю тех врачей.

Главврач меня стала наказывать за это за все. Делать фиктивные жалобы перед зарплатой раз в месяц. Потом мне начали срывать приемы. А 22 апреля 2016 года они меня избили на работе, искалечили.

Меня окружили полицейские, самый здоровый из них — их было трое — меня ударил кулаком в руку, в спину, потом пнул по голеностопному суставу, и я упала. Когда я упала, двое других полицейских меня за руки схватили. Тот, кто держал меня за правую руку, оторвал мне рукав пальто вместе с рукой. Я потеряла сознание от боли.

Они сломали мне ключицу, лучевую кость сломали — шиловидный отросток. Полный разрыв сухожилий, связок, нервных стволов, повреждение ротаторной манжеты, которая удерживает головку плечевой кости в суставе. А потом 2 июля 2016 года рука отказала — вялый парез, а это относится к тяжкому вреду.

Я пыталась лечиться в частных клиниках. Когда они узнавали об этом, они оказывали давление на клинику, и мне приходилось клинику менять. Заявление я написала на полицейских, но никто так и не отреагировал. Уже пятый год пошел.

С 2018 года, когда я прошла несколько инстанций — мне всё постановления об отказе приходят — я стала ходить к Москальковой. И там тоже никто ничего не делает. Там, в аппарате Уполномоченного, тогда работал бывший следователь Зайцев, его потом уволили. Он говорил мне, что он изучил материалы проверок по мне — никто ничего никогда не делал по проверкам этим. Зайцев сделал заключения на трех листах за подписью Москальковой, отправил в ГСУ СК (Главное следственное управление Следственного комитета — ОВД-Инфо). Но никакой реакции не было.

Москалькову я один раз ловила у Госдумы, а один раз у Совета Федерации. Все равно не записывали на прием к ней. В прошлом году она приняла меня, но ничего не сдвинулось.

28 августа я получила отписку из генеральной прокуратуры: в ответ на обращение Москальковой сообщаем, что вам неоднократно давались ответы, типа, отстань от нас. Когда я получила эту отписку, у меня такая реакция пошла, как будто жизнь оборвалась. И мы первого сентября поехали в аппарат Уполномоченного требовать, чтобы меня записали на прием. Взяла с собой женщину — у нее свои проблемы — потому что по одному нельзя ходить, так как они отправляют людей то в психушку, то куда.

У нее был плакат, там было написано три слова: бездействие, волокита, крышевание. Нас обвиняют, что мы в паре стояли. Мы же не можем один плакат надеть на две шеи.

Появляется человек и спрашивает о наших требованиях. А я говорю: «Вы вообще кто?» Он отвечает, что он новый начальник отдела по приему граждан. И приглашает с ним поговорить. Мы зашли. Я зашла первая. Вкратце суть объяснила. Он выслушал, потом отвечает: «Вы можете ехать домой, ждите ответа от меня 30 дней».

Потом я увидела, как подъехало белое BMW. Из него выходит мужчина, подходит к нам и говорит: «Я сейчас увидел у кого-то из вас плакат. Наденьте его, я вас сфотографирую, я распространю везде». Видимо, провокатор был. В тот момент, когда женщина надела плакат, как из-под земли выросли двое полицейских. Раз полицейские, я тоже подошла. Полицейские говорят: «Садитесь в машину, иначе применим силу». Нас доставили в отдел полиции.

У нас забрали паспорта, мы стояли на втором этаже, там сидений не было. Там было две женщины молодые, они были без формы. Одна была в футболке и штанах, а вторая — в женском костюмчике. Та, которая была в футболке, сказала, что она старший лейтенант полиции. Я сказала, что по ней не видно. Она говорит мне: «Подпишите все бумаги». Там написано, что я участвовала в публичных выступлениях, привлекала людей. Говорю: «А зачем вы это пишете, такого не было». На что она сказала: «Мы сейчас возбуждаем 19.3 (статья КоАП о неповиновении полицейским — ОВД-Инфо) и оставляем вас на 15 суток». И тут же она позвонила по телефону кому-то, чтобы конвойные пришли и меня в клетку посадили. А у меня с собой ни лекарств, ничего нет. И я подписала.

Пока мы сидели, мне в голову пришло, что есть ОВД-Инфо, и я позвонила туда, на горячую линию. Я не знала, что они напишут в новостях. Кое-как добралась до дома. И вдруг мне начали звонить с аппарата [Уполномоченного].

Москалькова мне сказала на следующий день: «Зачем вы так меня в СМИ подставили?» Я ответила, что у меня выбора не было: либо я на 15 суток сажусь, либо сообщаю СМИ. Мне позвонил руководитель секретариата, я даже удивилась. Говорил: «Аппарат и сама лично Москалькова приносит вам тысячу извинений. Татьяна Николаевна вас ждет к часу». А я еще же не знала, что вы напечатали.

Я начал заниматься гражданским активизмом и вообще общественной деятельностью в 2016 году. Начал с того, что записался наблюдателем на выборах в Государственную Думу. До 2019 года помогал нижегородскому штабу Навального, участвовал во всех мероприятиях. В 2019-м, вскоре после принятия закона о пенсионной реформе, я возглавил шествие по нашей центральной улице, оно было несогласованное. После этого мне дали 12 суток [ареста].

В 16-м году губернатор Шанцев перед уходом своим сделал нижегородцам большую подлянку. Он внес в Заксобрание предложение запретить проведение любых массовых акций на улице Большая Покровская. Это большая пешеходная улица. Якобы жаловались жители близлежащих домов. В 16-м году некоторые митинги и шествия еще разрешены были. Заксобрание предложение одобрило, все акции запретили. Разумеется, не все — крестные ходы как там проходили, так и проходят, агитация за «Единую Россию» предвыборная тоже. А оппозиции возможности проводить там акции, за исключением одиночных пикетов, была закрыта.

С недавних пор и это изменилось. Где-то уже полгода у нас сложилась традиция, что каждое воскресенье нижегородцы выходят к двум часам к драмтеатру и стоят в сменяемом одиночном пикете. Люди стоят каждый с одним плакатом, это началось еще до карантина. Инициатором этого был «Блок 52», это объединение различных как организаций, так и беспартийных граждан. Там и «Объединение перевозчиков России», и движение Платошкина «За новый социализм», и «Другая Россия». Там есть и либертарианцы, и националисты, любой желающий, фактически, может прийти.

Приходило много людей участвовать в пикетах. Это не нравилось властям, они начали под разными предлогами выдавливать с Большой Покровской, чтобы ее зачистить, чтобы ничего вообще там не было. Сейчас у нас до сих пор не снят режим самоизоляции, у нас до сих пор невозможно провести ни одного митинга, ни одного пикета, даже в загонах. Полиция на ходу придумала какой-то закон, что якобы нельзя передавать плакат из рук в руки. Если два человека стоят по очереди с одним и тем же плакатом, это, по их мнению, делает акцию массовой. Соответственно, меня задержали за то, что я стоял с тем же плакатом, с которым стояла девушка, 9 августа. И девушку тоже задержали. На плакате было написано: «Перчатки, намордники, пропуска — что дальше? Кандалы?»

Они сейчас ко всем подходят, всех предупреждают, что якобы нельзя передавать плакат. Но на этом их изобретательность не остановилась, они начали дальше какую-то ерунду придумывать. Если один человек стоит в пикете, а другой раздает какие-то листовки, то это якобы тоже уже не одиночное, а массовое мероприятие.

Самый ад начался недавно, когда они вдобавок решили приплести сюда еще нежелательную организацию. Насколько я понимаю, сейчас идет кампания «Нет!», эту кампанию полиция и прокуратура каким-то образом ассоциирует с «Открытой Россией». Я, собственно, об этой кампании только слышал, я не являюсь ее активистом и никаких подписей я не собирал. Они пытаются связать конкретно меня с этим, несмотря на то, что пикеты начались до того, как я впервые услышал про эту кампанию «Нет!» Я так понимаю, она была запущена уже после голосования, а одиночные пикеты на Покровке начались еще до введения режима самоизоляции. Это абсурд полный.

Там (в административном деле об осуществлении деятельности нежелательной организации — ОВД-Инфо) какая-то полнейшая нелепица — кроме моих фотографий с плакатом, ничего нет. Плакат вот этот как раз с кандалами. Все основано на показаниях Ильи Савинова, это очень известный у нас персонаж, он постоянный стукач Центра противодействия экстремизму. Он написал заявление прошлым летом, когда проходил форум «Свободные люди», на котором было порядка 300 человек. Я был в числе зрителей, меня и еще четверых людей пытались привлечь к ответственности. Меня привлекли в итоге.

Илья Савинов — бывший член ОНФ (Общероссийского народного фронта — ОВД-Инфо), эксперт он какой-то. У него оказались персональные данные мои, других людей каким-то образом, даже граждан из Петербурга и Москвы. На форуме нигде не фигурировала символика «Открытой России», цвета там сине-белые, спикеров там было много, они самые разные, например, там был Евгений Ройзман — он же не имеет никакого отношения к «Открытой России». А я просто сидел в зрительном зале. Все было основано на показаниях Савинова, прокурор нес какую-то ахинею. Он принес мою фотографию, где я сижу в зрительном зале на скамейке деревянной, сказал, что это президиум, хотя даже идиот может увидеть, что там в несколько рядов стоят скамейки, а перед ними, где спикеры, кресла расставлены кожаные. А на скамейках сидели зрители. Тем не менее судья признал всех виновными, кроме одного человека, которого не привлекли, потому что истек срок давности.

Все выписали штраф по пять тысяч, в том числе журналистке, которая там была, чтобы освещать событие. Им наплевать, какая там связь с «Открытой Россией», есть там она или нет, они абсолютно не заморачивались ни с доказательствами, ни со здравым смыслом, вообще ни с чем. То есть они даже не пытались какие-то приличия соблюдать.

Савинов на этом не остановился, в течение года успел еще не один донос написать. Журналистка, которую оштрафовали, у себя на фейсбуке в посте назвала его «гондоном», за это он написал еще одно заявление, ее привлекли за оскорбление.

Недавно во время режима самоизоляции местный известный журналист Александр Пичугин в телеграм-канале написал пост. Он был сатирического содержания, высмеивал Церковь, которая проводит свои мероприятия, подвергая граждан риску заражения. И он написал там что-то вроде того, что какая-то террористическая организация собирает граждан с целью заражения. И вот Савинов написал заявление, что он якобы прочитал пост, воспринял всерьез, испугался, а потом узнал, что это фейк. У Пичугина провели обыск, возбудили дело, забрали всю технику, взяли с него подписку о невыезде, подписку о неразглашении.

Сейчас этот стукач написал очередное заявление, там напрямую содержатся лжесвидетельство. Он пишет, что я — активист кампании «Нет!», что я собирал подписи. Думаю, такое не налезет даже в нашем суде, потому что нигде нет ни одной фотографии, ни одного видео, где я бы собирал подписи, потому что я их не собирал. Я намереваюсь, как минимум, рассматриваю возможность, привлечь Савина к уголовной ответственности за заведомо ложный донос. Потому что он совершил лжесвидетельство. Он обвинил меня в том, в чем я невиновен.

Вручили мне повестку 23 августа на пикете. Я стоял с плакатом, разрисованным как беларуский флаг, с надписью «Жыве Беларусь», мне вручили повестку прямо там. Я сходил вместе с адвокатом в прокуратуру, посмотрел материалы, и вот снова пойду 3-го числа. Прокурор ничего не говорил. Материалы дела вообще никак не увязаны логически. Там скриншот из официального инстаграма кампании «Нет!», написано, что сбор подписей будет осуществляться у театра Драмы во сколько-то там. У нас еженедельные акции «Блока 52» тоже по воскресеньям в 14:00 у драмтеатра. На основании этого заключили, что это одна и та же акция. Что, естественно, не так. Ничего, кроме показаний Савинова, там нет.

По Савинову есть масса интересной информации в интернете, пишут, что он и его отец устроили стрельбу с одним убитым и одним раненым в Городце, его отец получил порядка 15-13 лет строгого режима, а Савинов-младший — три года и сколько-то месяцев. Я не проверял эту историю, но по описанию там все сходится, там Савинов Илья Леонидович, член ОНФ и гендиректор ООО «Русская усадьба». Это было, насколько я понимаю, еще в 2007 году.

Он постоянно пишет, особенно на всех, где он видит «Открытую Россию», и вообще на оппозицию, постоянно пишет доносы.

Учитывая, что у него вся страница забита прославлением Путина и обличением российской оппозиции, может, это искренняя позиция. Он действительно пишет доносы. Но суть в том, что он пишет неправду. На форуме «Свободные люди» ни я, ни другие его не видели. Он пишет, по всей видимости, не то, что он видел своими глазами. На акциях 2 и 9 августа я тоже его не видел и никто его не видел. Откуда он знает, что я что-то раздавал? Он, получается, придумал? Внешность у него такая броская, я бы его в толпе заметил. Его там не было.

3 сентября я иду в прокуратуру. Сейчас мне грозит вторая административка по 20.33 (статья КоАП об осуществлении деятельности нежелательной организации — ОВД-Инфо), первая еще не сгорела, после этого уже есть риск возбуждения уголовного дела. Могу предположить, что мне вручат документы о возбуждении административного дела. С точки зрения юриспруденции, заявление о ложном доносе можно будет писать тогда, когда будет решение суда, что я не виновен, если мы это докажем в суде.

Сколько это может продолжаться? Человек просто терроризирует оппозицию целенаправленно.

Мне 49 лет, женат. Живу в Санкт-Петербурге. Я сторонник социального, социалистического государства. Я это не скрываю. У нас олигархическое государство, это все понимают.

Мы хотели сделать одно: возложить венки, отдать дань памяти. Потому что это день перед началом войны. Он знаменателен по-своему. Мы не хотели вдаваться в политику, понимали, что сейчас с лидером движения «За новый социализм» могут быть большие проблемы, и с нами тоже. У нас была договоренность, что потом едем на озеро, шашлык, игры на свежем воздухе — волейбол, футбол. Просто хотели приятно провести время.

У меня там похоронен дед. Там место, куда люди шли умирать для того, чтобы немец не прошел к Ленинграду. Сколько человек там погибло, не знает никто. Сотни тысяч человек. Они понимали, что они оттуда не вернутся. Для того, чтобы их семьи выжили.

Мы в большинстве своем входим в движение «За новый социализм». И символика была на машинах, флаги. Но это на автомобиле. Мы приехали, поставили — машины стоят. Символику клеили не к акции, многие ездят ежедневно на этих автомобилях. Любую наклейку, если она не противоречит законодательству, мы имеем право наклеить. Почти на всех машинах с одной стороны был флаг движения «За новый социализм», а с другой — флаг Советского Союза времен войны. Когда доехали, флаги свернули и убрали.

Мы уже планировали уезжать оттуда, когда полиция подогнала пять-семь автомобилей. Там два маленьких узеньких выезда с парковки, перекрыли парковку, подогнали туда людей, любящих поболтать — усыпить бдительность. Это был заместитель главы города Кировска по безопасности. Насколько я понимаю, людям хочется получить конфеты, выслужиться как-то перед этим обнулением, перед голосованием.

Мы к этому относились философски. Ну пришел человек, мы ничего не нарушаем. Поэтому мы и вели себя очень спокойно. Если бы мы шли на какие-то конфронтационные мероприятия, если бы пытались отстоять силовым образом свою точку зрения, ну мы бы поехали без детей, без бабушек.

Когда нас повезли в отделение, мы думали, что нас подержат полчаса и отпустят. Поэтому мы первое время не суетились, не нервничали. Думали, что будут протоколы со штрафом в 500 рублей, и мы спокойно разъедемся, и все этим закончится. Не хотели конфликта мы в такой день, он для нас в чем-то сакральный.

Даже прислали женскую группу, которые занимаются розыском детей. Пригнали группу захвата с автоматами. Группу захвата и ОМОН они заказывали из Питера. Они приезжали во вторую смену подряд рабочую, их напугали, что там чуть ли не трупы уже надо оттаскивать. Что надо быть готовыми, надо быть злыми. А увидели они бабушек и дедушек со значками.

Сначала мы пытались с ними поговорить, пообщаться и поехать. Минут 15-20 пообщались, а потом решили сесть в машины и игнорировать их. Но выезд был загорожен, нас заставили выйти из машин. Еще минут 15 провели в разговорах. А потом стал подъезжать один автозак, второй, из каждого — куча людей, из кустов с автоматами с этими штурмовыми, пулеметами. Никто не планировал сопротивляться.

Насилия не было. Нас посадили в автозаки по пять, по шесть человек. Группа захвата просто отрабатывают пять копеек, пытаются прокормить свои семьи. Пока мы сидели, мы очень мило поговорили с одним офицером. Большинство нас поддерживало абсолютно, было на нашей стороне. Говорили: «Мы видим, что вы тут не виноваты, но у нас приказ». Мы не мешали им, они нам не мешали. Может быть, поэтому мы просидели в автозаках не 12 часов, а полчаса, и они сами начали нам приносить свою воду. Двух человек из наших отпускали в туалет. Они выводили.

Грубого отношения со стороны задерживающей полиции не было. Они видели, что их просто обманули. Было личное желание заработать медальку гражданских лиц, заммэра — такой человек серый, противный. Нес откровенную ерунду.

Нас повезли в отдел полиции. Посадили. На меня и еще несколько человек выписали протоколы, кто был без паспорта. Я с водительским удостоверением, извините, меня из машины вытащили. Вот, пожалуйста, права, изучайте, смотрите, а вы от меня паспорт требуете. Но они выписали протокол, что я нарушаю их инструкции и нахожусь без паспорта в их регионе. Мы думали, на этом все закончится. Протокол выписали — все, мы свободны? Нет, не свободны. Если не свободны, дайте протокол задержания. Первые три часа сидели ждали, что нас отпустят. Потом стали нагнетать. Приходили, хамили, до криков. Говорю: «Если я не задержан, я уйду. Он отвечает: «Попробуй». И недвусмысленно пистолет сбоку висит у него.

Потом начали на допрос водить. Якобы объяснения, но по-другому, как допросом, я это не назову. Начали дергать людей. Все начали ссылаться на 51-ю статью [Конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя]. Тогда они сделали паузу, вообще на нас плюнули, мы сидим шесть часов, ни еды, ни воды. Позвонили в ОВД-Инфо. Благодаря инструкциям, все сдвинулось с места. Мы разместили информацию, куда звонить, попросили знакомых, а знакомые по чатам разбросали, пошла волна звонков.

Последний человек вышел с протоколом о задержании без десяти три ночи. Я подписывал протокол в числе первых, это было 23 часа. С 14 до 23 — девять часов — я там просидел. До начала оформления протокола. Оформляли, естественно, мы его не пять минут. Там такая ахинея написана. Очень забавный текст. Читаешь и удивляешься, когда мы это все успели, что мы чуть ли не террористическая организация. Как будто полицейские приходили и слезно умоляли нас не митинговать. Читаешь и понимаешь, что это откровенное вранье.

Протоколы все одинаковые, отличия в двух словах, двум людям написали, что они организовывали, остальным — что участвовали. Насколько я понимаю, они не могли бы нас держать настолько долго. Два человека — они вышли и выступали. Тех, кому написали, что они организаторы, выпустили 21 июня часов без десяти двенадцать ночи. Получается, они просидели в отделе около полутора суток.

День начался хорошо. На смене в «Ходасевиче» работала моя коллега Ксюша, а я пришла на дополнительную смену и до этого бегала на почту отправлять книги. Я немного задержалась и вернулась не к началу своей смены, а чуть позже.

Когда я прибежала, там были эти люди. Я сначала не поняла, что происходит, а Ксюша была немного напугана, и тогда я поняла, что что-то не так. Они все снимали, некорректно себя вели, и поначалу не кричали, просто морально и словесно нападали на Ксюшу, и я решила войти с ними в диалог. Им не нравилось, что и где у нас лежит, стали придираться к постеру с Marlboro, обвинять в пропаганде. Потом они увидели календарь (феминистский календарь «Солидарность» бренда Kultrab и дизайнера Полины Титовой, посвященный протестам, правам ЛГБТ и делам политзаключенным в 2019 году. Разворот с обнаженным телом посвящен делу Юлии Цветковой — ОВД-Инфо).

На календаре были иллюстрации женского тела, причем я бы не сказала, что откровенно вульгарные. Нет, это были просто милые картинки в духе комиксов, ничего запрещенного. У нас стоят альбомы эпохи Возрождения, эпохи модерна. Возьмите любой альбом, откройте, там будет побольше, на что, возможно, им стоило накидываться. А это был просто безобидный рисунок, который им очень не понравился. Они стали кричать, будто бы у нас тут порнография висит. Я им просто открывала и показывала альбомы по искусству и просила сравнить. Но они продолжали стоять на своем и убеждать нас в том, чего мы не делали, и вешать на нас ярлыки.

Люди из этой организации, SERB, обвиняли нас в экстремизме и пропаганде, а мне кажется, что-то, что они делают — это и есть какой-то экстремизм. Ксюша рассказывала, что у нее до вечера тряслись руки, и я очень хорошо понимаю почему. Просто пришли и очень жестко обошлись с людьми, которые у нас работают.

В какой-то момент одна из участниц — там было двое мужчин и одна женщина — стала нам говорить, что к нам дети заходят, а у нас висит этот календарь и мы вообще ничего полезного не делаем. Мне стало так обидно, потому что «Ходасевич» — это одна из центральных точек в Москве по буккроссингу, одно из немногих мест, которые устраивают книжный фримаркет (бесплатная ярмарка, на которой можно свободно забирать книги и приносить собственные — ОВД-Инфо). Раньше мы устраивали фримаркет каждую субботу, теперь каждый день. Мне кажется, это то, что нужно делать, потому что у многих людей нет денег купить книжки. Мне всегда было приятно это осознавать, и когда эта женщина стала нам доказывать, что плохие — это мы, мне стало очень больно и обидно. Самое смешное, что перед тем, как удалиться, они набрали книжек на фримаркете. Ну пусть берут, это же для всех.

У нас были на двери наклеены наклейки кампании «НЕТ!» (оппозиционная кампания против поправок в Конституцию — ОВД-Инфо), их кто-то наклеил. Им они тоже особенно не понравились. Я им сказала, что они свои наклейки тоже могут наклеить, потому что у них тоже есть на это право. Они их содрали, но и много еще всего, в том числе плакат Marlboro.

Ко мне по счастливой случайности зашли друзья, один из них стал заступаться, потому что эти люди морально давили. Один из друзей узнал у друга-юриста, что если они неадекватно себя ведут, мы имеем право их выставить и нам надо звонить в полицию. Но на наш звонок полиция не приехала, потому что, видимо, они вызвали полицию первыми. И да, они угрожали, что вызовут полицию, потому что мы якобы организация, пропагандирующая что-то незаконно.

Полиция, когда приехала, вела себя достаточно адекватно, в отличие от этих людей, хотя они еще какое-то время оставались там. Я пыталась объяснить полицейскому, что произошло, плакала при этом, а эти люди не давали мне ничего ему сказать, врывались в мой с ним диалог, продолжали морально давить. Полицейский при этом говорил: «Успокойтесь, девушка, все будет нормально, объясните, что происходило». Это было смешно.

Приехал адвокат [от ОВД-Инфо Сергей Тельнов] помогал мне с бумагами, которые я подписывала. Там были какие-то объяснительные. Было очень приятно, что есть человек, который что-то смыслит в людских правах, потому что я в этом не особенно сильно разбираюсь. Я чувствовала себя чуть более уверенно, чем если я была бы одна. Это морально поддерживало, потому что в какой-то момент было очень некомфортно.

Потом приехали другие полицейские, которые составили протоколы изъятия, и еще один из отдела по экстремистской деятельности. Он задавал вопросы, но вел себя приемлемо, и они не повышали голос в отличие от этих людей. Они изъяли на экспертизу календарь и постер, составили бумажки, потом уехали, и мы продолжили работать.

14 июля внесли в Госдуму законопроект по изменениям в семейный кодекс. Из него следует, что с большой вероятностью порушится существующая процедура изменения гендерного маркера в паспорте трансгендерных людей. Просто невозможно будет поменять паспорт, запретят менять свидетельство о рождении.

Меня это касается лично — я трансгендерная девушка. Сейчас я еще не меняла документы [и по паспорту я мужчина], но это касается и людей, поменявших документы, им все заменят обратно

На акции протеста у меня с собой был плакат «Хочу не бояться показывать паспорт». Каждый день у меня много ситуаций по работе, всяких неловких, небезопасных, связанных с тем, что приходится показывать паспорт. Ну и на почте постоянно сложно получить посылку, потому что тебе не верят, что это твой паспорт. И я вот часто получаю посылки типа «за брата».

К двум часам подошло какое-то количество людей к Госдуме, которые хотели пикетировать. Одна девушка развернула плакат и всех людей, которые были рядом, включая журналистов, схватили сотрудники полиции и увели в заранее подогнанный автозак. Я стояла просто со свернутым плакатом. Сам плакат мне развернуть не дали.

Нас, 15 человек, отвезли в ОВД по Тверскому району. Полицейские вели себя не очень хорошо. Отводили нас по очереди — как я поняла, не всех, какую-то часть людей — в кабинет к начальнику ОВД. Конкретно меня они обыскали без понятых и протокола: мою сумку и пакет, карманы. Угрожали найти у меня наркотики, оскорбляли, ударили в шею. К нам в отдел не допускали адвоката.

***

Суд состоялся только 20 июля. Меня незаконно удерживали больше двух суток. В суде мы подали ходатайство о том, что меня незаконно удерживают. Судья сказал, что я свободна и могу идти, куда хочу — я не под арестом. Мой защитник остался ознакамливаться с материалами дела, а я пошла, куда хотела.

В коридоре с двух сторон от дверей суда стояли по четыре сотрудника второго оперативного полка МВД — около восьми человек. Меня не пускали. У меня получилось пройти мимо них и дальше побежать к выходу по лестнице. Они меня догнали, повалили на пол и потащили к залу суда на третий этаж. Ударили в нос, на руках у меня остались гематомы, которые болели еще неделю. В какой-то момент к ним подошли судебные приставы и сказали, что я свободна, чтобы меня отпустили. Но меня продолжал удерживать второй оперативный полк. Одному человеку порвали пиджак, кому-то помяли телефон, потому что хотели проверить [что снимали]. Вместе с сотрудниками второго оперполка был и начальник Тверского ОВД. При этом второй оперполк никак не участвовал в суде, несмотря на то, что мы подавали ходатайство об их допросе.

Потом подошел главный судебный пристав и сказал — ведите ее в зал суда. Они меня насильно привели в зал суда и посадили на стул. Фактически я оставалась под арестом. Судья все это время был в комнате для совещаний, он этого всего не видел.

Меня осудили на 14 суток. Судья верит полицейским, которые в протоколах написали, что я участвовала в массовой акции. Что у нас было много плакатов, что мы там что-то кричали, [хотя это не соответствует действительности]. Судья им верит. Говорит, что все составлено по правилам и по закону и нет оснований не верить протоколам.

***

Отбывать наказание меня увезли в первый мужской спецприемник. Там я весь назначенный срок отсидела одна в четырехместной камере. Так решил начальник спецприемника. Когда меня привезли, ему постоянно звонили очень-очень много людей, они просили, чтобы меня поместили в одиночную камеру. Он только клал трубку — сразу следующий звонок. Видимо, он понял, что у меня большая поддержка, и решил прислушаться.

В самом спецприемнике не угрожали, вели себя хорошо и даже называли меня моим именем, Полина, и в женском гендерном маркере — с женскими окончаниями. Кроме некоторых сотрудников, которые обращались по паспорту. Но большинство [вели себя] нормально. Правда, они проявляли активный интерес к моей физиологии, как обычно, и к сексуальной жизни — к таким вещам. Это всегда происходит, очень им интересно.

В ОВД и в спецприемнике возникали проблемы с тем, кто меня должен досматривать. Они говорят, что меня должны досматривать по закону мужчины, а мужчины стесняются это делать. Поэтому то женщины, то мужчины. Они не могут всегда решить — такая заминка каждый раз.

Я на гормонотерапии. Но так как я не проходила комиссию на медицинское разрешение на гормоны, потому что она дорогая, то у меня нет медицинских документов, разрешающих принимать гормоны. Поэтому, по идее, в таких местах мне ее не должны разрешить принимать, потому что я не могу это документально подтвердить. Поэтому дальше уже зависит от врача в спецприемнике.

Вообще я на инъекциях — она мне их не разрешила, но разрешила заменить их таблетками. Это так себе вариант, потому что когда меняешь что-то — нужно делать анализы. Делать инъекции она мне не разрешила, но я не прервала гормонотерапию. Это плохой такой вариант, но это хоть какой-то вариант.