14 июля внесли в Госдуму законопроект по изменениям в семейный кодекс. Из него следует, что с большой вероятностью порушится существующая процедура изменения гендерного маркера в паспорте трансгендерных людей. Просто невозможно будет поменять паспорт, запретят менять свидетельство о рождении.

Меня это касается лично — я трансгендерная девушка. Сейчас я еще не меняла документы [и по паспорту я мужчина], но это касается и людей, поменявших документы, им все заменят обратно

На акции протеста у меня с собой был плакат «Хочу не бояться показывать паспорт». Каждый день у меня много ситуаций по работе, всяких неловких, небезопасных, связанных с тем, что приходится показывать паспорт. Ну и на почте постоянно сложно получить посылку, потому что тебе не верят, что это твой паспорт. И я вот часто получаю посылки типа «за брата».

К двум часам подошло какое-то количество людей к Госдуме, которые хотели пикетировать. Одна девушка развернула плакат и всех людей, которые были рядом, включая журналистов, схватили сотрудники полиции и увели в заранее подогнанный автозак. Я стояла просто со свернутым плакатом. Сам плакат мне развернуть не дали.

Нас, 15 человек, отвезли в ОВД по Тверскому району. Полицейские вели себя не очень хорошо. Отводили нас по очереди — как я поняла, не всех, какую-то часть людей — в кабинет к начальнику ОВД. Конкретно меня они обыскали без понятых и протокола: мою сумку и пакет, карманы. Угрожали найти у меня наркотики, оскорбляли, ударили в шею. К нам в отдел не допускали адвоката.

***

Суд состоялся только 20 июля. Меня незаконно удерживали больше двух суток. В суде мы подали ходатайство о том, что меня незаконно удерживают. Судья сказал, что я свободна и могу идти, куда хочу — я не под арестом. Мой защитник остался ознакамливаться с материалами дела, а я пошла, куда хотела.

В коридоре с двух сторон от дверей суда стояли по четыре сотрудника второго оперативного полка МВД — около восьми человек. Меня не пускали. У меня получилось пройти мимо них и дальше побежать к выходу по лестнице. Они меня догнали, повалили на пол и потащили к залу суда на третий этаж. Ударили в нос, на руках у меня остались гематомы, которые болели еще неделю. В какой-то момент к ним подошли судебные приставы и сказали, что я свободна, чтобы меня отпустили. Но меня продолжал удерживать второй оперативный полк. Одному человеку порвали пиджак, кому-то помяли телефон, потому что хотели проверить [что снимали]. Вместе с сотрудниками второго оперполка был и начальник Тверского ОВД. При этом второй оперполк никак не участвовал в суде, несмотря на то, что мы подавали ходатайство об их допросе.

Потом подошел главный судебный пристав и сказал — ведите ее в зал суда. Они меня насильно привели в зал суда и посадили на стул. Фактически я оставалась под арестом. Судья все это время был в комнате для совещаний, он этого всего не видел.

Меня осудили на 14 суток. Судья верит полицейским, которые в протоколах написали, что я участвовала в массовой акции. Что у нас было много плакатов, что мы там что-то кричали, [хотя это не соответствует действительности]. Судья им верит. Говорит, что все составлено по правилам и по закону и нет оснований не верить протоколам.

***

Отбывать наказание меня увезли в первый мужской спецприемник. Там я весь назначенный срок отсидела одна в четырехместной камере. Так решил начальник спецприемника. Когда меня привезли, ему постоянно звонили очень-очень много людей, они просили, чтобы меня поместили в одиночную камеру. Он только клал трубку — сразу следующий звонок. Видимо, он понял, что у меня большая поддержка, и решил прислушаться.

В самом спецприемнике не угрожали, вели себя хорошо и даже называли меня моим именем, Полина, и в женском гендерном маркере — с женскими окончаниями. Кроме некоторых сотрудников, которые обращались по паспорту. Но большинство [вели себя] нормально. Правда, они проявляли активный интерес к моей физиологии, как обычно, и к сексуальной жизни — к таким вещам. Это всегда происходит, очень им интересно.

В ОВД и в спецприемнике возникали проблемы с тем, кто меня должен досматривать. Они говорят, что меня должны досматривать по закону мужчины, а мужчины стесняются это делать. Поэтому то женщины, то мужчины. Они не могут всегда решить — такая заминка каждый раз.

Я на гормонотерапии. Но так как я не проходила комиссию на медицинское разрешение на гормоны, потому что она дорогая, то у меня нет медицинских документов, разрешающих принимать гормоны. Поэтому, по идее, в таких местах мне ее не должны разрешить принимать, потому что я не могу это документально подтвердить. Поэтому дальше уже зависит от врача в спецприемнике.

Вообще я на инъекциях — она мне их не разрешила, но разрешила заменить их таблетками. Это так себе вариант, потому что когда меняешь что-то — нужно делать анализы. Делать инъекции она мне не разрешила, но я не прервала гормонотерапию. Это плохой такой вариант, но это хоть какой-то вариант.

В протоколах записано, что я принимал участие [в акции]. В реальной жизни я вел трансляцию, фотографировал. Я не принимал никакого участия в акции. А какая акция-то? Фотографирование с плакатами, ой, офигеть, акция прям.

Фотографирование было посвящено солидарности с крымскотатарскими активистами, которые не согласны с тем, что Россия оккупировала Крым.

Я давно участвую в «Стратегии-18». Уже около трех лет каждый месяц в честь 18 мая 43 года, когда по приказу Сталина с Крыма были выселены все народности, кроме русских и украинцев. Речь не только о крымских татарах, но и о греках, армянах, евреях, все малые народности. Это была ужасная депортация.

Наш план изначально был пофотографироваться у разных красивых зданий Гатчины. Походили по ней, поискали такие места. Начать решили около кирхи какой-то. Мы не собирались проводить там массовое пикетирование. Но когда пошли претензии полицейских, мы поняли, что сейчас будет задержание, терять было уже совершенно нечего.

Какая разница, тебя задержат просто за то, что ты сюда пришел, за видеосъемку, или за то, что просто сидишь на желтом столбике, просто стоишь неподалеку или стоишь с плакатом? Если разницы никакой нет, тогда почему не встать с плакатом? Люди взяли и встали с плакатами.

Почему мы поехали в Ленобласть? Потому что там не запрещены массовые мероприятия. Тем не менее нас подвергли задержанию.

В интернете есть видеозапись, я все снимал. В отделе полиции уже у меня выбили камеру. Там это хорошо видно. Напали на меня, сразу несколько человек напрыгнули, начали крутить руки, повредили мне палец немножко, без последствий, вроде сейчас нормально. Его выкрутили, чтобы телефон отобрать.

Мы считали требования полицейских незаконными, мы не соглашались подчиняться им, поэтому они применяли силу. Больше не во время задержания, а в отделе полиции. Например, у Ольги Смирновой насильно взяли отпечатки пальцев. Действительно набросились на нее, выкрутили ей руки, прислоняли руки к «Папилону» (устройство для снятия отпечатков пальцев — ОВД-Инфо). У них нет камер в этих местах в отделе полиции, в СПЗЛ (специальное помещение для задержанных лиц — ОВД-Инфо) видеокамер тоже нет. Они этим пользуются.

Мы сидели с Ольгой в отдельном помещении. Пришел к нам полицейский побеседовать, поспрашивать. Я не знаю, может, это какой-то эшник (сотрудник Центра по противодействию экстремизму — ОВД-Инфо) местный.

Ольга Борисовна слишком много стала ему рассказывать лишнего, я напомнил Ольге Борисовне про существование статьи 51 [КоАП, позволяющей не свидетельствовать против себя]. Тогда этот полицейский взял и начал меня тянуть за ухо. Человек при оружии, с дубинкой, позволяет себе обращаться с задержанными вот таким образом.

Сразу же пришел защитник, и мы сразу написали ходатайства в письменном виде с требованиями, чтобы к нам пропустили защитника. Полицейским совершенно пофигу было. Они пользуются тем, что у них нет видеокамер в полицейском участке. Сами говорят с собой на матерном языке, громко, ругаясь, командуют там всем женщины. Когда я начал требовать, чтобы мне разрешили почистить зубы, одна много раз громогласно сказала мне: «Иди нахуй!» Чтобы показать, что я никто. И позвала подмогу, чтобы меня затолкали в камеру. Защитника так и не пустили.

Нас втроем поместили в двухместную камеру. Смартфоны отобрали у нас со всеми вещами, когда разводили по камерам. Вещи отобрали без описи. Просто полицейская дежурная на каком-то своем огрызке бумажке попросила написать, что имеется ценного.

В суде Ильяс Эшреф с удивлением обнаружил, что его смартфон был включен. Он абсолютно точно помнит, как полностью его выключал.

Смартфоны выдавали перед доставлением в суд. Первых доставили в суд меня и Асана Мумджи. Я это связываю с тем, что у Асана смартфона просто не было — у него обычный кнопочный телефон. А мой смартфон имеет надежное шифрование. Им просто нечего с ними было делать. Всех остальных доставили в суд только через несколько часов.

Когда я взял телефон Ильяса, я посмотрел в раздел электропитания, сколько работает батарея, и увидел, что телефон был включен 10 часов 40 минут назад. А мы провели почти сутки в УМВД. То есть его включили, когда мы были заперты по камерам. Это я обнаружил в 21:17. Процесс подключения USB был десять часов назад. Видимо, его подключали к компьютеру. График работы приложений показывают работу приложения «Контакты». Возможно, это системные процессы и они запускаются вместе с включением.

На смартфоне Ольги по графику разряда батареи четко видно, как они не просто его включили, но и подсоединили к компьютеру, батарея встала на зарядку. Что-то с ним копались, а потом поставили на зарядку. Уровень заряда пошел в гору, а потом стал понижаться. Видимо, отключили в этот момент от компьютера. Телефон Ольги был распаролен полностью, им было просто. Главное, что по времени все очень хорошо совпадает с временем, когда у Ильяса включали его телефон.

Теперь можно посмотреть на смартфон Татьяны Сичкаревой. Татьяну и Ольгу привели в суд позже всех. Их из камеры выпустили позже всех, настолько поздно, что они были уверены, что их еще на сутки оставляют. Телефоном Татьяны игрались с утра и практически до отдачи ей вещей. Включался экран на смартфоне, смартфон переходил в активный режим. Много раз экран включался, днем он был включен уже почти все время, редко когда выключался. Ясно, что телефон был в чьих-то руках.

У нее был пароль, но пароль был очень простой, рисунок схематический, движения эти легко считывались по жировому следу, который палец оставляет на стекле. Если она попадала под камеры со смартфоном, то эти три линии прекрасно было видно. И вот сразу после разблокировки идет очень мощный разряд батареи. То есть они его очень хорошо изучали, потом разряд понижался не так резко.

С моим телефоном ничего не происходило.

Я сразу же высказал предположение, что нам не давали ничего брать из рюкзаков до самого последнего времени, — хотя изначально нам обещали, что дадут покурить, например — именно чтобы мы не обнаружили, что в наших рюкзаках нет смартфонов. Они были не против вывести меня в туалет, но они были против, чтобы я почистил зубы. Лишь бы я не взял из рюкзака что-то. Они были не против вывести Ильяса в туалет, но при этом ни разу не позволили ему покурить. Поэтому я предположил и написал Тане Сичкаревой: «Утверждаю, что тебя не подпускали к вещам до того самого момента, когда тебе отдали их». Потому что ее телефон использовался дольше всего. Она это подтвердила.

Мы попросили отложить судебное заседание в связи с недопуском защитников.

Пожелание людям — заботиться о своей безопасности и шифровать свои диски и смартфоны. И чтобы сделали стартовые странички захода во «ВКонтакте» и Фейсбук, чтобы это были адреса проверки конфиденциальности, где показывают последние сессии. Посмотрели, бросили взгляд — пошли заниматься своими делами в соцсетях. Но сначала — на секундочку — оценили, все ли устройства ваши, знакомы ли вам эти устройства.

На меня написал [заявление] один из адвокатов тех людей, против которых работает наша организация. Мы разматываем большой клубок: у нас четыре компании в поле зрения, которые, по нашему мнению, имеют признаки мошеннических схем. Мы нашли много пострадавших, подготовили документы для подачи в правоохранительные органы.

Судя по всему, наши оппоненты подловили нас, заметив, что этот «квадрат Сварога» был у нас на сайте. Как только из прокуратуры обратились, я не стал затягивать, не пытался, извините за такой глагол, соскочить. Я решил разобраться в этой позиции: я отправился в прокуратуру.

Мне не понравилось поведение прокуратуры, они даже не стали особо в этом разбираться. С той стороны приложили экспертизу, которая не выдерживает никакой критики. Прокуратура, ничего не проверив, использовала как базу для обвинения заключение человека, который является, простите меня, лингвистом. Знаки — это геральдика, но лингвист почему-то делает заключение, что именно этот знак — «квадрат Сварога». И в нем якобы два пересекающихся эллипса. Мало того, была указана ссылка на ролик на ютюбе. Эта ссылка не открывалась! Насколько я понял, [в прокуратуре] даже не проверили ссылку.

Я предлагал прокурору ограничиться предупреждением: тем более, мы убрали с сайта [«квадрат Сварога»] и перестали использовать. Тем более, есть изменения в КоАП, что если нет пропаганды экстремизма, демонстрация знака является правомерной. Мое мнение — в Останкинской межрайонной прокуратуре хотели дать повод заявителям говорить о нас, что мы экстремисты.

Я лично был на суде: меня эта ситуация глубоко волнует. Мне не принципиальна сумма штрафа, мне принципиальна сама правовая позиция.

В суде был обвинительный уклон сразу. В решении суда указана та самая ссылка, на которую ссылалась прокуратура и которая — не открывается! [На ютюбе] просто написано «видео недоступно». Не удалено, не заблокировано. Я не знаю, что там — а вдруг там был не знак Сварога, а, например, порнография? Никто в этом не разобрался. Насколько же это абсурдно!

На суде я показал фотографии памятников, на которых используется «квадрат Сварога»: на Дмитриевском соборе [во Владимире], на памятнике Илье Муромцу в Муроме, простите, на главном памятнике русской письменности и словесности, я имею в виду памятник Кириллу и Мефодию на Китай-городе [в Москве]. Ежегодно патриарх Московский и всея Руси проводит там крестный ход и молебен. Есть фотографии с [патриархами] Кириллом, Алексием [вторым]. Получается, надо штрафовать все СМИ, которые [эти крестные ходы] освещают?

На суде мы заявили три ходатайства, которые одно за другим были отклонены. Я говорил, что готов оплатить [проведение] экспертизы, чтобы суд имел объективное основание для вынесения решения.

Мы подготовили апелляцию, будем подавать ее в понедельник. Те злодеи, которые воспользовались ситуацией, стали кричать о том, что я экстремист, что «Сила закона» экстремистская. Но в решении суда ни одного слова о том, что нас признают экстремистами, нет.

Мы, конечно, поскользнулись на этом моменте, но мы не знали, что этот знак экстремистский. У нас в стране нет единого списка знаков, признанных экстремистскими. Я, простите, не держу в голове все знаки и организации, которые могут быть экстремистскими. Я впервые услышал о «Северном братстве» — запрещенном Мосгорсудом в 2012 году — которое использовало этот славянский символ-оберег.

Мы будем обращаться во все органы: как можно использовать на памятниках и показывать по всем каналам экстремистский знак? Мы написали президенту, министерству культуры, МГУ, СПбГУ, в мэрию Москвы, в РПЦ. Нам рекомендовали обратиться в [департамент] культурного наследия [мэрии] Москвы: там люди тоже удивлены. Из департамента написали сыновьям [Вячеслава] Клыкова — скульптора, который создал памятник [Кириллу и Мефодию]. Мы подготовили письмо в Госдуму.

Нужен результат, надо менять законодательную практику. Мы хотим добиться, чтобы наш старославянский оберег вынесли из-под этого слова — «экстремизм».

Я хотел принять участие в субботу, 18 июля, в мирном шествии. Я до трех часов ночи работал, к четырем приехал на площадь Ленина. Думаю, если поеду домой спать — просплю мероприятие. Я сова, просыпаюсь поздно — тем более, если поздно ложусь.

Думал: поеду на площадь, встану, там посплю. А потом люди начнут подходить, буду с ними. Проснулся я без двадцати восемь. Мне в окно постучал инспектор ДПС, попросил документы, я предъявил. Мне сказали, будут проверять автомобиль. Приехали представители Гостехнадзора: начали сверять номер рамы, шильдики (таблички с номерами изделий — ОВД-Инфо).

Я говорю: «Суббота, раннее утро, у вас же выходной?» Они ничего не ответили. Я предъявил все документы, одобрение типа транспортного средства. Это раньше был пассажирский автобус на 23 места, я согласовывал все изменения в 2017 году. Все изменения у меня прописаны в документах, автомобиль стоит на учете. Когда я показал сотрудникам ДПС и Гостехнадзора все документы, тогда начали пробивать меня.

Я пропустил один штраф в тысячу рублей. Я прямо на площади оплатил его онлайн-переводом. Мне говорят: «Уже поздно, это статья 20.25 [КоАП] (уклонение от исполнения административного наказания — ОВД-Инфо). Два месяца прошло, надо было раньше оплачивать. Мы сейчас едем в дежурную часть, будем задерживать вас на двое суток, до понедельника».

Я спрашиваю: почему? Потому что по 20.25 выносит решение судья. Я говорю: «Дежурный судья должен же быть? Арест, насколько я знаю, применяется к злостным неплательщикам». Я с 11 июля [с начала протестов в Хабаровске] вожу с собой «тревожный чемоданчик»: сменка, тарелка, ложка, кружка, мыльные принадлежности — вещи первой необходимости.

Я подумал: люди придут на площадь, увидят, что автомобиль стоит, а меня нет. У меня с собой канцелярия была, чтобы, если что, жалобы писать с ИВС. Я написал маркером на бумаге: «Меня арестовали, я с вами». Один лист я прикрепил на боковое стекло, другой — на лобовое.

Я уже пошел [с полицейскими], но вижу — около моей машины ковыряются полковник и подполковник полиции. Я стал возмущаться и пошел к автобусу. У меня защелка на лобовом стекле на пассажирском сидении — ну да, она хлипенькая, слабенькая — но ее сломали, засунули руку в салон и сбросили эти бумажки.

Я стал возмущаться: «На каком основании вы лезете в мою частную собственность?» Тогда полицейские попросили, чтобы я убрал автомобиль с площади, «потому что здесь будет массовое шествие». Я говорю: «Хорошо, давайте я уеду, если я так глаз вам мозолю». Сейчас разговоры ходят, что я самовольно убежал, но я спокойно сел в автобус, доехал до Уссурийского бульвара, в районе Гоголя, 15 (это в 300 метрах от площади, где собираются протестующие — ОВД-Инфо).

Автомобиль поставил, закрыл двери, поехал домой поспать. Планировал приехать к обеду. Один мой знакомый остался у автомобиля — смотреть, чтобы его никто не поцарапал. Он мне звонит, говорит: «Твою машину заблокировали». Прислал мне видео, что моя машина заблокирована двумя полицейскими, чтобы я не смог тронуться.

И два наряда ППС еще дежурили. [Знакомый] говорит: «Тебя ищут. Даже люди в штатском, три группы по два человека по бульвару ходят». Знакомый без камеры поговорил с одним полицейским. Тот сказал, что автомобиль до вечера приказали не выпускать: пока все не закончится на площади. А мне попросил передать, что если я появлюсь, меня арестуют. Сказали, что машину увезут на эвакуаторе, и это мне будет стоить тысяч пятьдесят.

Но, видать, они увидели, что засняли [для соцсетей], как мою машину заблокировали. Тогда полицейские машины убрали и заблокировали меня личными машинами [полицейских]. Тогда [мой знакомый] позвонил в полицию: что не может выехать, его заблокировали. Приехал другой наряд ДПС, говорит, все по закону.

Я приехал, но не стал подходить к машине — опасаясь, что буду арестован. Попросил знакомого, мы забрали из машины музыкальные колонки. Принесли их на площадь, я включил музыку. Это была детская музыка: «Я, ты, он, она — вместе дружная страна». Люди стали собираться. Это был уже мой личный протест из-за того, что меня лишили автомобиля.

Ко мне подошли представители силовых структур, отвели в сторону. Говорят: «Ростислав, давай так. Ты музыку выключаешь, люди расходятся. Флешмоб нам не нужен». Я говорю: «Почему флешмоб? Мы не танцуем, не пляшем, всё культурно». Они: «Ты выключаешь музыку, мы привезем тебе права (они остались у полицейских еще на площади — ОВД-Инфо). Мы отдаем тебе автомобиль, ты спокойно уезжаешь домой. Еще с разрешением на работу тебе поможем».

У меня проблема с разрешением на работу уже долгое время — я хочу легально работать в городе на фудтраке.

Я говорю: «А где вы были раньше, когда я три года бился, по кабинетам унижался, просил эти разрешения? И зачем вы так со мной сегодня поступили? Зачем блокировали, угрожали арестом? Мое решение такое: как люди скажут, так и будет. Можете меня арестовывать».

Я остановил музыку, рассказал, что происходит. Сказал: если меня будут арестовывать, не вмешивайтесь. Но люди отреагировали по-другому, стали скандировать: «Фургаломобилю свободу! Вернуть права!» Человек сорок двинулось к Гоголя, 15, где стоял автомобиль. Я не хотел стать причиной провокации, тем более, ОМОН был рядом.

Но полицейские попросили скриншот, что я оплатил штраф, и пообещали, что привезут права — с утра полицейские мне их не отдали. Привезли их минут через двадцать. Приехало много полиции. Я поблагодарил людей за поддержку. Сел за руль, сделал «круг почета», чтобы люди знали, что автомобиль освобожден.

Уже был вечер, я доехал до дома, поставил автомобиль на стоянку. Это раньше я мог ставить на парковку, а теперь переживаю: мало ли что в автомобиле потом могут найти. В воскресенье приехал на площадь Ленина, поставил машину, люди рядом с ней стали фотографироваться.

Сходил за кофе, прихожу, стоит полковник полиции. Я подошел, представился: «Я собственник, есть какие-то вопросы?» Я точно не знаю, но говорят, это был начальник ГИБДД Хабаровского края. Он: «Ты что, смертник?» Я: «В каком смысле?» Он: «В прямом». Я: «Наверное, да». Он: «Короче, я просмотрел по детализации твой автобус. У тебя дверь должна быть с левой стороны, а перенесена направо. Я тебе выпишу требование, если в течение десяти дней не устранишь нарушение, через суд аннулируем регистрацию транспортного средства».

Да, это японский автобус, дверь там была с левой стороны. Предыдущий собственник привез автобус в 2007 году в Россию, в ГИБДД Приморского края ему сказали, что дверь должна быть справа, чтобы пассажиры не выходили на проезжую часть. Тогда это был пассажирский автобус. Он поменял местами дверь и топливный бак в специализированной мастерской. Я купил машину в 2017 году, поставил на учет во Владивостоке, а когда переделывал автомобиль под кафе, сотрудники ГИБДД уже здесь фотографировали его [проводили проверку].

Я сказал, что ничего менять не буду. Он: «В суде встретимся, там посмотрим». В понедельник я ездил по городу только в присутствии корреспондентов.

Эмиль Гараев, руководитель регионального отделения «Объединенных демократов» в Татарстане, в пятницу отмечал день рождения. Пригласил друзей, родственников, коллег — я являюсь его коллегой — мы собирались с шести вечера. Сидели мирно, без музыки, без шума. Общались, разговаривали, поднимали тосты.

В районе девяти вечера началось бесплатное шоу сотрудников МВД: к нам начали ломиться порядка тридцати полицейских из разных структур. УВД, МВД, ЦПЭ, уголовный розыск. Подъехало порядка семи полицейских УАЗов «Патриот». Они приехали с хозяином помещения. Эмиль Гараев является арендатором.

Когда заключался договор, Эмиль предупреждал, что здесь будут собираться оппозиционеры и готовиться к выборам, которые будут в Татарстане в сентябре. [Хозяин помещения] сказал: да, без проблем, я вас поддерживаю. Наш помещение — это большой двухэтажный дом в центре города, есть собственный двор, где фактически каждый день мы проводим лекции. Почему заломились именно в день рождения Эмиля — непонятно.

У полицейских была задача всей толпой заломиться в дом. Хорошо, что были юристы «Объединенных демократов» — наши адвокат и юрист там постоянно будут находиться до сентября (так планировалось вне зависимости от обыска). Они стали спрашивать у полицейских ордер, документы на обыск. Те ничего не могли показать.

ЦПЭшники и уголовный розыск начали угрожать хозяину помещения, под любым предлогом требовали впустить их внутрь. Отводили его в сторону. Обычные же полицейские говорили хозяину: если вы доверяете тем, кто находится внутри, мы можем уехать отсюда. Полицейские звонили, видимо, своему начальству консультироваться.

Адвокат и юрист заперлись внутри дома, разговаривали с полицейскими через окно: хорошо, что на окнах там решетки. В результате договорились, что войдут Эмиль, хозяин и участковый. Они полностью осмотрели два этажа. Полчаса ходили, ничего не нашли, вышли. Далее мы смогли как-то оттеснить полицейских за ворота, закрыли ворота на ключ.

Посовещавшись, полицейские решили проникнуть обратно и полезли через забор. Дверь в дом была открыта, они смогли силой проникнуть. [Полицейские говорили], что поступили жалобы от жителей, что здесь музыка, шум, собираются наркоманы.

Затем полицейские притащили какого-то эксперта. Я все снимала на видео, спрашиваю эксперта — где ваши документы? Эксперт оказался липовый: никакие документы не смог дать, быстро ретировался. Через 15 минут появился настоящий эксперт, с документами и чемоданчиком, предъявил документы. Он — специалист по наркотикам, я так понимаю.

Второй этаж обошли с полицейскими — все нормально. Пошли на первый этаж, а там есть туалет, достаточно большой. Там в одном углу лежат стройматериалы. Люди, собирающиеся на лекции во дворе, имеют доступ в этот туалет.

Там оказался сверток с плакатами с символикой против Путина, скачанной из интернета. Это не наши плакаты: у «Объединенных демократов» символика выдержана в едином стиле — голубой с белым логотипом. Также нашли двойной фаллоимитатор и кляп, которым затыкают рот.

В апреле–мае, как и многие другие школы по всей стране, наша школа работала в дистанционном формате. За неделю до окончания этого формата, 23 мая, я отправил официальное письмо на электронный адрес школы. Вот, четвертая четверть заканчивается, а дальше каким образом мы будем работать в летний период? У учителей отпуск два месяца, кто-то отдыхает июнь–июль, кто-то отдыхает июнь–август. Мне было непонятно, как дальше мы работаем: то ли дистанционно, то ли всех отправят в отпуск. Я спрашивал, есть ли приказ, чтобы работать вживую, в здании школы, и если есть, прошу меня надлежащим образом проинформировать, чтобы не возникло проблем.

В этом же самом письме указывал, что моя семья вполне серьезно относится к опасности коронавируса, мы в действительности с конца марта изолировались, хотя никто из нас не болел. Я сам, моя супруга, у нас трое детей двух, пяти и десяти лет. С нами проживает 80-летняя бабушка. Писал директору, что не хотел бы подвергать их опасности.

Ответ на этот запрос своевременно до первого июня не получил. Как потом уже выяснилось, в середине дня первого июня после 11 часов на мой личный адрес электронной почты пришел ответ о том, что с первого июня начинаем работать в здании школы. Кто-то работает на пришкольном участке, кто-то работает в пришкольном лагере, кто-то занимается трудоустройством детишек, кто-то работает с участниками группы риска.

В том числе и моя фамилия там указана, что Валиуллин занимается с группой риска. Такой работой я занимался и раньше. Но по трудовому законодательству, а также в соответствии с моим трудовым договором, меня в любом случае должны были заблаговременно спросить, так как это смена моих трудовых обязанностей. Как я выяснил потом, некоторым работникам, кто тоже решил изолироваться на это время, дали возможность уйти в отпуск.

Ответ пришел мне только первого июня. Я открываю почту и удивляюсь, что есть приказ, подписанный директором 23 числа [мая], что ли. Тут же звоню ему. Спрашиваю: как так, я просил заранее меня предупредить. Получается, что я столько-то часов уже не нахожусь на рабочем месте. Говорю, раз дальше невозможно работать дистанционно, я тогда возьму отпуск до августа. Он сказал, что первую неделю взять не получится, мы с ним вполне друг друга поняли, как мне показалось. С первого по шестое он предложил взять неоплачиваемый административный отпуск за свой счет, а с восьмого июня можно будет уже взять такой. На этом договорились по телефону, что я приезжаю в школу, пишу заявление.

Я поспешил в школу, на месте была только делопроизводительница, секретарь. Я сказал, что приехал писать заявление. Она ответила, что в курсе. Я написал два заявления. После того как приняла, зарегистрировала их, кладет передо мной акт о якобы прогуле. Якобы вы сегодня отсутствовали на рабочем месте, просим объяснить, в чем причина. Я никакой конфликтной ситуации здесь не видел, по-доброму с директором вроде поговорили. Написал объяснительную, что по причине того, что я несвоевременно был проинформирован, к началу рабочего дня не явился, прошу руководство мер дисциплинарного воздействия в отношении меня не применять.

Написал, сдал и со спокойной душой уехал, думая, что теперь я в отпуске.

Я первого июля приехал [к УИК] на машине, припарковал ее в стороне. В школе располагался избирательный участок, я в этой же школе раньше учился.

Иду к школе. Обычно школа открыта с одной стороны, но в этот раз она была открыта с двух сторон. Когда я подходил к воротам, которые обычно закрыты, но в этот раз они были открыты, заметил, что там стоят люди.

Они меня сразу узнали и выдвинулись ко мне навстречу. И прям лицом к лицу встают, говорят: «Вали в свое Одинцово, ты здесь в комиссии не будешь работать, даже не думай. Ты че, не понял?»

Мы постояли, в глаза другу другу посмотрели. Я говорю: «Ну че, будем так стоять?» Он отвечает, что нет, не будем. Я отхожу чуть-чуть, беру телефон, чтобы позвонить в ТИК и объяснить ситуацию, что меня вообще на участок не пускают. Тут он меня хватает за руку, которой я держал телефон. И второй подключается, хватает за вторую руку, они мне выламывают руки, я кричу: «Вызовите полицию!»

7:50 было, рань, никого на улице нету. Я ору. Люди собираются у балкона дома. Меня оттаскивают дальше от ворот школы. А у нас там еще стройка идет. Я ору, что я член избирательной комиссии и чтобы полицию вызвали. Они людям объясняют, что вот педофила нашли, якобы я у школы дрочил, сейчас приедет милиция. А я говорю, что милиция никакая не приедет, сейчас меня в машину посадят и все — меня не видели. Я пытался вырваться минут десять, в итоге подъехала белая длинная тачка и меня в нее затолкали.

Повезли меня куда-то, я пытался ориентиры запомнить. Везли более-менее прямым путем, из Химок вывезли в микрорайон Сходня. В машине со мной не разговаривали, только главный звонил по телефону, отчитывался, что происходит. Заехали в частный сектор. Я уже боялся, что сейчас меня в подвал завезут и я оттуда не выйду. Потом мы остановились, один вышел по телефону переговорить — самый главный, который со мной разговаривал.

Поговорил по телефону где-то минут пять, потом мы еще проехали чуть-чуть. Вывели из машины, потащили в глухой переулок. Он увидел, что у меня в правой руке до сих пор все еще телефон. Вырвал у меня телефон, прошли мы еще немного, он говорит: «Ты понял, что ты в комиссии не будешь работать?» Я отвечаю: «Понял, уже вижу, что в комиссию не попаду». Тогда он говорит: «Вот и вали отсюда». Толкнули меня — и я пошел вперед.

Спросил у прохожего, где здесь вообще что. Добрался до Сходненского отдела. Они сначала не очень хотели меня пускать. Потом занесли меня в журнал, доложили начальству, и, видимо, им эта история очень понравилась, и меня в оборот взяли: «Пиши, пиши». Сразу мы выехали на место, где меня высадили. А потом туда, где меня похитили. Я написал объяснения, опрос с меня взяли. Медицинскую экспертизу прошел судебную.

Под вечер, часов в восемь я пришел в комиссию. Они мне должны были документы выдать, я пришел, забрал документы. Написал парочку жалоб в комиссию. Решил, что на подсчет голосов все-таки не останусь. Так я просто внезапно пришел — внезапно уйду, и меня ждать вечером у калитки снова не будут.

Председателю сообщил обо всем. Ну никто не может поверить. У нас с ними вообще хорошие отношения, все очень добрые. Заместитель председателя говорит: «Я же вас видел, вы подходили возле школы». Я объяснил, что это я с оперативником на месте преступления был. Проводили меня до ворот школы, чтобы меня от ворот опять не забрали. Говорят: «Вот эти выборы проводим и пишем заявления, вообще кошмар, мы больше так не можем, тяжелая работа, нервная».

У меня был конфликт с ТИК. 25 июня было заседание избирательной комиссии, и один из наблюдателей сказал, что я расстраиваю комиссию, подавая заявления на выдачу мне копий документов. Что если я такой принципиальный, хочу все по закону, то сейчас меня по закону и удалят. Он сидел рядом с председателем, они начали это решение рожать, но у них не очень получилось. Получается, председатель его слушается. Через час-полтора пришли двое людей из ТИК, они очень уверенно себя чувствовали. Стали выяснять, кто что тут делает, у присутствующих. Подошли и ко мне, спрашивают, что я тут делаю. Отвечаю, что я член комиссии с правом решающего голоса, но пока ничего не делаю. Они говорят: «Ну вот и идите отсюда». Я проголосовал и ушел. А в следующий раз пришел вот только первого. Хотел еще 30-го прийти, чтобы распределить обязанности членов комиссии, но когда я стал им звонить днем, оказалось, что утром они уже провели заседание без меня и все распределили.

Парадоксальная ситуация. С комиссией участковой у меня хорошие отношения. А тут меня два мужика встречают перед школой. Я так думаю, мне нельзя было находится в этой комиссии перед открытием участка, потому что там что-то должно было быть. Либо я достал своими жалобами вышестоящую комиссию, которая рулит процессом голосования. Кого-то там достал, что у него сдали нервы и меня заказали.

С наблюдательской тусовки мне звонили, говорили, что это какие-то люди, которые гастролируют и выборы организовывают. Их администрация заказала, чтобы организовать хорошие числа по голосованию, политтехнологи. Вот они работают, как умеют. У нас и территориальная избирательная комиссия тоже — все написали заявления в который раз, и там сменили состав. Говорят, что председатель какой-то совсем невменяемый вообще. Может, это ТИК так работает.

Материалы переданы в Следственный комитет. Наверное, он будет решать, возбуждать уголовное дело или нет.

UPD: Исправлена ошибка в заголовке.

Я пришла на акцию. Там уже стали собираться активистки, стоял один автозак, была полиция и пресса. Когда первая девушка развернула плакат, к ней тут же подошли сотрудники прессы и два полицейских. Сначала мы подумали, что у нее просто спросят паспорт, но они увели ее в автозак. Другие девушки разворачивали плакаты на пару секунд, и их тут же вели в автозак.

Мы поняли, что плакаты никому нормально открыть не дадут, так что мы сели вокруг памятника и просто сидели, ничего не кричали. Но нам говорили, что наша акция не согласована. Приехал второй автозак, начали забирать уже всех. У меня плакат был свернут в сумке, но ко мне подошли две девушки [из полиции] и попросили пройти с ними.

Когда я зашла в автозак, помимо меня, там было еще три девушки и один парень. Автозак постепенно заполнялся. Практически все, кого туда сажали — это были активистки, которые не успели развернуть свои плакаты. Парня в итоге вывели. Он был с одной из девушек, которую, как я поняла, посадили в другой автозак. Парень за нее заступился, его тоже забрали. Как я поняла, так как он был представителем прессы, полиции не хотелось иметь с ним проблем. Его вывели [из автозака], хотя он говорил, что хочет поехать оформляться.

Мы подали несколько заявок [на проведение акции]. Так как [мэр Москвы Сергей] Собянин и вся его бригада не считают нужным грамотно отвечать, что-то предлагать, мы считали, что наша заявка согласована. Мы сделали кучу процедур: уведомили все правоохранительные органы, и отнесли в Генпрокуратуру отзыв на то, что нам ответила мэрия Москвы.

Мэрия написала тотальную белиберду без предложения в альтернативном месте что-либо провести. Наши юристы все это опровергли. Власти настолько привыкли, что мы бессильны, и решили, что [из-за коронавируса] митингов больше не будет. Мы также подали заявку на групповой пикет — на нее отзыв не получили вообще.

Мы уведомили людей, что по закону мы правы, но ожидаем нападок со стороны властей Москвы, вполне возможны штрафы, задержания и другие наказания. Пришли те, кто отдавали себе отчет, куда они идут. Митинг у нас должен был состояться в 18:00, а задержания начались в 17 часов — это прецедент, митинга-то еще не было.

Нас выхватили с [Владимиром] Филиным — и это было по заданию. В гражданской форме ходили какие-то люди, которые указывали, кого брать. Полицейские звонили, отчитывались: «У нас в автозаке Рохлина и Филин».

Я испытала реальную боль, потому что беркутовец… Или кто он там — второй [оперативный] полк [ГУВД Москвы], который на нас напал, говорят, укомплектован бывшими беркутовцами. [Полицейский, который после задержания вел меня] с правой стороны, просто тащил, [полицейский] с левой стороны — сжимал мне руку.

Считали, что если меня и Филина задержали — задержали организаторов. Но народ взял ситуацию в свои руки, кто хотел — продолжил. На Лубянке тоже задерживали ребят, все перемешалось, задерживали, в том числе, случайных прохожих. Нам в автозак кинули человека, который просто с ресторана вышел — ему рубашку порвали.

Полиция носилась за толпой [которая пришла на наш митинг], орала в рупор: «Вы не соблюдаете правила безопасности! Дистанцию полтора метра!» В это время на улице в кафе впритык друг к другу сидели люди, ходили по улице без масок, не соблюдая никакие дистанции. В чем различие? Вас раздражает несоблюдение дистанции только определенной группой людей? Тупость всего этого поражала. Я проезжала мимо военной части в Мневниках (речь о репетиции парада — ОВД-Инфо), там несколько тысяч военных друг к другу впритык стояли, без всяких соблюдений дистанций.

Уже в ОВД нам хотели вменить несоблюдение мер безопасности в связи с коронавирусом — штраф четыре тысячи рублей (по КоАП Москвы — ОВД-Инфо). Но затем всем в основном влепили часть пятую статьи 20.2 КоАП (участие в несогласованной акции — ОВД-Инфо).

Все сроки задержания они нарушили: держали более трех часов. Сначала в ОВД не пускали адвокатов, потом им стало пофиг — захотели от нас поскорее избавиться, адвокатов пустили. Только под утро наша компания из 16 человек освободилась из ОВД «Таганский», нас встречали товарищи.

Одного бойца, Кирилла Мямлина, оставили. Они зацепились за то, что у Кирилла уже было такое административное дело и это — повторное нарушение]. Значит, это будет восьмая часть статьи 20.2. На следующий день Мямлина отпустили из суда — заседание перенесли.

Впереди много судов, мы, весь Оргкомитет протестных сил, выражаем огромную благодарность ОВД-Инфо. Адвокаты ОВД-Инфо — они не бросали, оставались до последнего.

Предупреждение о возможном конфликте интересов: Яна Сахипова — шеф-редактор ОВД-Инфо.

После приговора все пошли к дверям, из которых скоро должны были вывести Юлиана и Витю. Собралось человек сто. Туда стали подъезжать полицейские машины, согнали омоновцев. Я тогда подумала, что они явно намерены задерживать.

В какой-то момент люди начали петь под гитару песню «Это пройдет» — ее раньше много раз пели у судов по делу «Сети». Омоновцы зашевелились. Один из них дернул другого за рукав и сказал: «Да это ж песня». Но потом все-таки людей потащили в автозаки. Тот омоновец пошел задерживать вместе с остальными.

Во мне начала подниматься какая-то дикая злость — только что ребят осудили, а теперь задерживают тех, кто просто пел песню под гитару. Я решила продолжить эту песню — со слов «Федеральная свора бездушных майоров». Кто-то подхватил.

Я, конечно, поняла, что меня сейчас задержат. Когда ко мне подошли «космонавты» и взяли под руки, я не удивилась и даже начала идти с ними. Но тут подошел мой товарищ и стал меня обнимать. Потом еще кто-то. И еще. Меня обступили люди, я продолжала петь, а омоновцы какое-то время ничего не делали. Но потом им в мегафон сказали: «Чего стоим, работайте!» И началось.

Нас стали очень жестко выхватывать из толпы, я плохо понимала, что происходит, кричала на автомате. Кажется, меня уронили, протащили по асфальту, задирали юбку, порвали футболку. Потом закинули в автозак.

Я занимаюсь защитой прав на благоприятную окружающую среду в Наро-Фоминском городском округе [Московской области]. У нас есть вопросы, которые висят много месяцев, и администрация на них не реагирует.

Я требовала принять положение о защите зеленых насаждений и [показать эскиз проекта объездной дороги не через Селятинский лес]. Я об этом написала у них в комментариях в соцсетях, они это стерли. Больше недели назад я пришла к зданию администрации и написала свои требования у них на стене. На реальной стене они тоже закрасили краской.

После этого я решила попасть в приемную администрации: я не планировала радикальных акций, хотела, знаете, посидеть, пообращать на себя внимание. Чтобы они видели, так сказать, живое напоминание о проблеме. Не знаю, как они узнали, что я пойду в администрацию, но там меня ждали. Стояла служба безопасности [администрации Наро-Фоминска] и полицейские с собакой. Начальник службы безопасности перегородил мне вход и сказал, что меня не пустит.

Я отошла в стороночку, села на полу у них, сделала фотографии и стала писать пост [в фейсбук]. Ко мне подошли сотрудники полиции: Татьяна Михайловна — они меня давно знают — пройдемте. Я говорю: «На каком основании? Что я нарушаю?» Полицейские: «Это наше требование, не подчинитесь, применим к вам силу». Я потребовала, чтобы полицейские представились и сказали, что я нарушаю. Они показали удостоверение и говорят: «Не хотите по хорошему…» Взяли меня под мышки и поволокли.

Доволокли до машины. Не знаю, как это называется: это не совсем багажник, а задняя часть машины. Это была полицейская машина типа джипа, дверь в нее приоткрывается наверх, в нормальной ситуации там хранят багаж. Меня туда засунули, привезли в ОВД. Там с меня попытались взять объяснения, [что я делала у администрации]. Я сказала, что беру 51-ю статью (Конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо).

Я спрашивала, на каком основании меня не пустили в администрацию. Мне говорят: «На стене висело объявление». Я говорю: «На основании какого закона?» Мало ли какое объявление висит на стене. Мне отвечают: «Такого закона, видимо, нет».

Я говорю: получается, чиновники превысили свои полномочия, а ваши сотрудники нарушили закон о полиции, применив ко мне силу, не объяснив, на основании чего. Меня продержали в ОВД три часа: типа устанавливали личность, брали объяснения. После того как меня отпустили из ОВД [без протокола], я снова пошла к администрации: меня дико возмутила эта ситуация.

Там снова была полиция. Я спрашиваю: «Вы почему тут опять стоите?» Они: «У нас тут маршруты патрулирования проходят». Полицейских было много. Я спрашиваю: «Это у всех здесь маршруты патрулирования проходят?» Входную дверь в администрацию закрыли, сотрудники выходили через какой-то задний выход. Я села у входа, полицейские спросили: «Почему вы тут сидите?» Я ответила, что хочу попасть в администрацию.

Я просидела до вечера. Ко мне подходили полицейские, предлагали отвезти в больницу КТ проверить (компьютерную томографию легких — ОВД-Инфо), чай с ними попить, предлагали домой отвезти. Я отвечала, что мне и здесь хорошо. Написала [в соцсети], что мне нужен спальник и вода. К вечеру, как выразились сотрудники полиции, мне привезли боеприпасы: еду, воду, спальник, пауэрбанк. Они поняли, что я надолго. Полицейские стали расходиться. Говорят: «Ну видите, администрация закрыта, приходите завтра». «Нет, я здесь переночую и буду завтра ждать приема», — ответила я им.

В восьмом часу вышел глава [Наро-Фоминска Геннадий Пензов], спросил, не надоело ли мне здесь сидеть. Я ответила, что готова сидеть хоть вечность. Он пригласил меня пообщаться. Я высказала свои претензии к работе администрации, что не выполняются обещания, которые давали чиновники. Замглавы [Алексей Гусаков] сказал, что положение [о защите зеленых насаждений], которое я требовала подписать, должны подписать до конца недели. Видимо, мои действия ускорили процесс. До этого мне отвечали, что у них коронавирус, и они ничего сделать не могут. Я говорила, что нужен только юрист на удаленке и компьютер.

Я буду продолжать оказывать давление на власть, потому что на обращения они дают отписки, пикеты [игнорируют].

Я занимаюсь активизмом — пытаюсь решить какие-то городские проблемы, урбанистические, парковки на тротуарах, ямы, запросы в администрацию района, в котором живу, пишу. Но и с полицией приходится периодически пересекаться. Бываю на пикетах на Гостином дворе или в других районах. Пикеты разные. В последний раз пикет устраивал Динар Идрисов из-за того, что в Петербурге до сих пор не объявлена пандемия.

Стараюсь следить, чтобы полиция не превысила полномочия свои, общаюсь с сотрудниками. Это интересно, и общественного контроля над полицией со стороны общества не хватает*. Пытаюсь объяснять полицейским, что для проверки паспортных данных существует четкий перечень оснований. Почему-то полицейские так не считают. Но конфликтов с ними по этому поводу не было.

Меня задерживали в апреле. Случай неприятный. Согласно постановлению правительства № 121 — это постановление о мерах противодействия коронавирусу — у нас были запрещены сначала массовые мероприятия, потом — любые публичные. У церкви Святой Екатерины проходил крестный ход, который я решил фиксировать на видеокамеру, а затем обратиться к полицейским с вопросом, почему они его не пресекают. В итоге меня задержали с применением наручников. Полиция собиралась уже уезжать, но заместитель главы района Мартыненко попросил проверить мои документы. Документов у меня при себе не было, я посчитал действия полиции неправомерными, в итоге меня и задержали.

Людей с плакатами задерживают, хотя они не представляют никакой опасности заражения, они стоят в масках, на дистанции, но их задерживают как раз за нарушение постановления. Я считаю, что оно применяется властью с целью ограничения свободы выражения мнений. А когда происходит публичное мероприятие массовое, где 50-70 человек участвуют и большинство без масок — это полицией не пресекается. Политика двойных стандартов.

Попросил полицейского наручники за спиной сильно не затягивать, но один из них специально именно это и сделал. Буквально через три минуты руки стали затекать. Хорошо, что в отделе их достаточно быстро сняли. Там мне сначала сказали, что оставят на всю ночь. Полицейские, которые меня задерживали, начали писать на меня заявление, якобы я их оскорбил. Сказали, что обвинят меня по статье 319 Уголовного кодекса (оскорбление представителя власти — ОВД-Инфо). Перед задержанием сотрудница полиции Ткаченко все говорила, что, по ее предположению, я преступник. Меня это задело, я предположил в ответ, что она — оборотень в погонах. Такими комплиментами обменялись.

Я не знаю, сдали ли они эти заявления в дежурную часть. Копию протокола задержания я тоже тогда не получил. С меня взяли объяснения, сказали, что со мной свяжутся на следующий день, но так и не связались.

Затем, на прошлой неделе, меня задержали три раза.

Впервые — 8 июня. Я сидел на площадке, на скамейке, она ничем не огорожена, там нет стендов, стоит турник. Ко мне подошел полицейский Степанов, сказал, что я задержан. Меня доставили в 16-й отдел, там составили протокол по статье о нарушении правил самоизоляции. Так и написали, что это спортивная площадка. На тот момент, насколько я знаю, некоторые пункты этого постановления стали носить рекомендательный характер*.

На площадке находился я, мужчина нехорошего вида — кажется, алкоголик — и еще двое молодых людей в гражданке. Одного из них я неоднократно видел в форме полицейского. Задержали меня и мужчину этого, этих двоих не задержали. Один из приехавших полицейских поздоровался с тем человеком, которого я видел в форме раньше.

В отделе полиции на меня начали составлять протокол, я от подписи отказался, заполнил объяснительную. Потом полицейские вызвали понятых, чтобы зафиксировать отказ от подписи. Я просил представиться полицейских, они не делали этого, я спрашивал, почему задержали только нас, они не отвечали.

Может, у полицейских какой-то план по статье о самоизоляции. Но тут хотя бы понятно, что вменили мне.

Во второй раз, на следующий день, я находился недалеко от той же площадки, увидел полицейских и попытался предупредить пару, которая сидела на скамейке*, где меня задерживали. Пара стала уходить, но тут подошли сотрудники ППС. Они проверили документы у молодых людей, я же сказал, что полицейские могут посмотреть мой паспорт, только если я совершил административное правонарушение или нахожусь в розыске. Полицейские ответили, что у них проходит операция «Коронавирус» и они проверяют по базам нарушителей. Сотрудник по фамилии Юхта сказал, что я обязан носить при себе паспорт, потому что нахожусь в городе федерального значения Санкт-Петербурге.

В отделе полицейские стали составлять рапорт, дежурный несколько раз отказывался принимать его, говорил: «Зачем ты его задержал, он ничего не совершал, на него ориентировок нет, что за фигня вообще». Они стояли и вообще не знали, что писать, что делать. В итоге какие-то бумаги составили, дежурный их принял, а меня отпустили.

Третье задержание произошло около метро Василеостровская 11 июня. Там участок пешеходный между Большим проспектом и Средним проспектом, висит знак «5.33» — движение транспортных средств запрещено. К сожалению, там все равно ездят, от этого сильно страдают ливнесток и плитка, люди там уже конечности ломают.

Я снимал на камеру движение автомобилей, состояние плитки и увидел полицейских патрульных. Они попали на видеокамеру, потом я развернулся в сторону велосипедной парковки — вижу, они возвращаются, подходят ко мне. Я начал их снимать, опять обратились ко мне — проверить данные в рамках операции «Коронавирус». С одним из этих полицейских в конце зимы у меня случился конфликт. Проходили пикеты, и я заметил, что этот сотрудник по имени Шишалов Валентин с другой сотрудницей полиции стоит в тени у метро с людьми азиатской внешности. Мне показалось странным, почему сотрудники полиции стоят в темноте, я подошел и стал снимать их на камеру.

Видимо, это им не понравилось, Шишалов подошел ко мне и достаточно нагло и грубо стал говорить, чтобы я прекратил видеосъемку.

11 июня же было так. Они подошли, сказали, что я должен назвать свою фамилию, имя и отчество. Я попросил у Шишалова удостоверение, он предъявил. Я сказал, что проверить данные они могут лишь на основании закона. Шишалов несколько раз на повышенных тонах повторял: «Вы будете называть свою фамилию или не будете?» Я ответил: «Не буду». Тогда он пригрозил протоколом за неповиновение сотруднику полиции по 19.3 КоАП. Там долгий диалог был, около 15 минут общались. Полицейские говорили, что я якобы постоянно оскорбляю и провоцирую их, выкладываю видео в интернет и получаю на этом деньги.

От проведения осмотра я отказался, предложил позвать понятых для досмотра. Тогда полицейские сказали, что если я буду отказываться от осмотра, они применят ко мне наручники. Во второй раз* кататься в наручниках в полицейской машине я не захотел, поэтому предоставил рюкзак для осмотра. Меня снова доставили в 16-й отдел, там удивились, что меня в третий раз привозят.

Получилось забрать копию протокола доставления, там была цитата из статьи 19.3 [КоАП] про неповиновение сотруднику полиции. Они долго думали, что написать в документах. Фактически меня задержали из-за отказа представляться. Ощущение, что сотрудниками полиции статья 51-я Конституции [о праве не свидетельствовать против себя] отменена.

По двум последним задержаниям предполагаю, что это обыкновенная непрофессиональность сотрудников. А вот первое задержание, 8 июня, кажется мне самым странным. Возможно, это связано с моей активистской деятельностью, с задержанием 19 апреля, когда я зафиксировал на видео, как заместитель главы района, на мой взгляд*, был одним из организаторов.

Сейчас ищу юриста, собираюсь писать в Следственный комитет, потому что мои свободы были нарушены. Но сначала хочу получить ответ из самого отдела полиции. Надо прекращать эту практику незаконных задержаний, не основанных на законе. Ни ориентировок, ничего — просто сотруднику показалось, что я, возможно, нахожусь в розыске — и он меня задерживает. Я считаю, такого быть не должно.

UPD 21:23 17.06.2020

* изменена формулировка о нехватке общественного контроля за полицией

* изменено, рекомендательный характер носило не все постановление, а только некоторые пункты

* изменено, пара сидела на скамейке, а не у нее

* удалены слова «за несколько дней»

* добавлена оценка Алексея Изосимова

Что бы я хотел сказать по этому поводу? На Красной площади, в столице нашей родины, лежит непогребенное тело помощника присяжного поверенного Владимира Ильича Ленина. Он в свое время сказал следующее: «Адвоката надо брать ежовыми рукавицами, ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает».

Я считаю, что Объединение административно-технических инспекций (ОАТИ) города Москвы сегодня в полном объеме выполнила данный завет великого вождя мирового пролетариата. Сама процедура привлечения гражданина к административной ответственности по данной статье вызывает сомнение в объективности в связи с тем, что инспекции рассматривают подобные дела вслепую. То есть у них нет материалов дела. Это может звучать как бред, но это так.

В ОАТИ по данному поводу я был дважды. Само помещение, где рассматриваются дела, представляет собой потенциальный рассадник инфекции, поскольку туда съезжаются люди со всех округов Москвы.

Я был свидетелем тому, как инспекторы ОАТИ рассматривают дела. В восьмидесяти процентах случаев инспекторы ОАТИ выносят обвинительные постановления, даже не имея на руках протоколов об административном правонарушении, не говоря уже об иных материалах дела.

В таком случае процедура выглядит следующим образом. На рабочем месте инспектора находится компьютер, в котором имеется список дел, которые необходимо сегодня рассмотреть. Инспектор вызывает по этому списку лиц, привлекаемых к ответственности, и проводит с ними устную беседу о том, за что в их отношении был составлен протокол. Далее выносится решение — всегда обвинительное. Понятное дело, что подобная процедура не соответствует даже самым низким процессуальным стандартам и полностью противоречит КоАП РФ.

В отдельных случаях материалы дела могут быть истребованы из места хранения и доставлены инспектору, чтобы дело рассматривалось по документам, но тогда гражданину придется приезжать в Коммунарку дважды. В итоге все это больше напоминает административный инструмент для незаконных поборов с граждан, чем соразмерную ситуации необходимость.

Тем не менее, я просил, чтобы мои материалы дела были истребованы из места хранения. В постановлении о назначении административного наказания указано, что я находился на удалении более 100 метров от места своего проживания и тем самым нарушил указ о введении режима повышенной готовности.

В протоколе также указано, что да, Захватов является адвокатом, и к материалам дела было приложено мое удостоверение. Но, поскольку я находился у здания Следственного комитета не с целью оказания юридической помощи, а для проведения пикета, а также не имел соглашения об оказании юридической помощи, то поэтому меня посчитали виновным.

При этом совершенно очевидно, что инспектора, которые без соблюдения надлежащей процедуры, без фактического рассмотрения материалов дела просто пачками выносят постановления о привлечения граждан к административной ответственности, к сожалению, сами не знают этот указ мэра. Хоть он и незаконный, но коль они привлекают к ответственности, то должны его знать.

В пунктах 3, 3.2 [указа Собянина от 11 апреля 2020 года] указано, что возможность нахождения граждан вне места проживания или пребывания подтверждается, в том числе, служебным удостоверением адвоката. Таким образом, адвокат имеет право покидать свое жилище и находиться на улицах Москвы на основании одного лишь удостоверения. Никаких других подтверждений законности нахождения адвоката на улице указом не установлено.

Ежовых рукавиц мы не боимся. Истина требует жертв. Мы, конечно, собираемся это все обжаловать.

На уровне слухов, инсайдов, разговоров [много раз получал информацию, что у меня могут быть проблемы]. Постоянно какой-то прессинг, угрозы Центра «Э»: разговоры в духе «давайте сотрудничать, иначе посадим», задержания, штрафы, исправительные работы. Ничего особенного, так у всех активных оппозиционеров. Похожие ситуации с полицией у меня происходят с 2015 года — с тех пор как я начал заниматься политической деятельностью.

Задержаний — когда сажали в полицейскую машину, начинали допрашивать — было точно больше десяти. Несколько раз сотрудники центра «Э» приходили ко мне домой: погостить, но на деле запугать. Когда в сентябре прошлого года в Ижевск приехал Владимир Путин, меня повязали и безо всякой причины возили в автозаке из одного полицейского участка в другой, пока Путин не уехал.

Первая [административная] статья у меня была за митинг против повышения пенсионного возраста, который, якобы, был несанкционированным. Я получил 19.3 [КоАП] — сопротивление сотруднику полиции; и 20.2 [КоАП], организация несогласованного мероприятия. Дали 30 часов исправительных работ, пилил сухие деревья, ничего жесткого.

Последняя административная статья — за митинг по проблеме «завода смерти» в Камбарке (на границе Удмуртии и Башкортостана готовится к запуску опасное химическое производство, жители протестуют, — ОВД-Инфо). Митинг был, по-моему, 7 марта на центральной площади Ижевска: за то, что я там кричал «Бречалова в отставку» (Александр Бречалов — глава Удмуртии, — ОВД-Инфо), мне дали штраф 10 тысяч рублей.

Потом эшники меня искали, ездили домой: я их как мог игнорировал. К сожалению, я не могу сказать кто, но источники, скажем так, которым я доверяю, сообщали, что планируется какое-то дело, репрессивный акт против меня.

18 апреля случился поджог отделения «Единой России»: это региональное отделение [партии власти], находится прямо в здании Госсовета Удмуртии. Вход туда поджег некий [Дмитрий] Калашников, кинув горючую смесь. Якобы Калашников назвал [силовикам] мою фамилию, но это неправда: я знаком с юристами, которые ведут дело о поджоге [и представляют интересы Калашникова], они это опровергают. Калашников — местный… Такой ВДВ-шник-радикал, с Российским социалистическим движением вообще никак не связан.

Эшники, чтобы вручить повестку, искали меня 14 дней — долбились домой, звонили знакомым. Я от них скрывался: встречи с операми никогда добром не кончаются. В итоге, они меня поймали и выдали повестку, пришлось прийти.

Ни в одной бумаге, которые мне дали по этому делу, не указано, почему меня допрашивали: я подозреваемый или свидетель. Допрос в Центре «Э» по этому делу был такой: меня спросили, знаком ли я с Калашниковым. Я ответил, что нет. На этом допрос закончился. Допрос был показушный, для галочки. Он был нужен для того, чтобы выдать мне повестку в Следственный комитет.

В Следственном комитете уже никаким поджогом не интересуются, следователей волнуют только выкрики о деле «Сети» на митинге. Я спросил следователя прямо: «Вы хотите наклепать мне статью 282, экстремизм?» (282 УК — статья о разжигании ненависти, — ОВД-Инфо). Он ответил: «Нет, вы попали под статью 205.2 [УК], оправдание террористической деятельности».

Я скандировал «Свободу делу „Сети“», что ребята сидят незаконно. «Свободу делу „Сети“» — это кричалка, «фигурантам» я же не буду кричать. Но имелось в виду, конечно, свободу фигурантам дела «Сети». Я говорил [на митинге], что дело [«Сети»] сфабриковано. Так как «Сеть» признана террористическим сообществом, мне хотят наклепать статью.

Пока у меня нет статуса подозреваемого или свидетеля, но, скорее всего, в ближайшее время будут предприняты какие-то действия. Источники, которые я пока не могу назвать, говорят, что одна из самых очевидных причин — желание не допустить моего участия в выборах в городскую думу Ижевска, которые пройдут в сентябре. За счет Камбарки, других протестов, у меня появился политический капитал, который помог бы мне провести серьезную предвыборную кампанию. Радикальный вариант — посадить на три года, более мягкий — 100 тысяч штрафа и на пять лет ограничить возможность посещать митинги и участвовать в выборах.

24 апреля

Мы пикетировали у метро «Василеостровская», подошли двое полицейских, попросили свернуться из-за того, что мы якобы нарушаем бегловское (губернатор Санкт-Петербурга Александр Беглов — ОВД-Инфо) постановление. В нем на тот момент содержалась такая формулировка: запрет проведения публичных и иных массовых мероприятий. Полицейские считали, что запрет касается всех публичных мероприятий. Мы, исходя из русского языка, понимали, что идет речь о массовых мероприятиях. А одиночные пикеты таковыми не являются.

Полицейские минутки три с нами поспорили и задержали. Мне вменили неподчинение требованию полицейского свернуть плакат — прекратить одиночный пикет (ст. 19.3 КоАП). Отвезли в отдел полиции № 16. Когда участковый лейтенант переговаривался с дежурным, я услышал: «Да я сейчас его оформлю и отпущу». Но где-то через минут 20 приехали эшники и все поменялось.

Сотрудники ЦПЭ приезжают в отделы практически каждый раз, когда нас собираются оставлять там на ночь. Мы их уже знаем по манере поведения, по лицам. По их фирменным фишечкам, по тому, как они ходят и начинают всеми командовать: указывать, кому что писать, кому как себя вести. Несмотря на то, что они в гражданской одежде, они особо не скрываются.

До ночи в отдел не пускали защитников и защитниц, которые ко мне приехали. Не пускали, несмотря на нотариальную доверенность на оказание юридических услуг. Минут за 20 до того, как мою защитницу все же пустили в отдел, я услышал, как эшник говорит сотруднику полиции: «Дело никому не показывать. Они все увидят на суде». Это очередное подтверждение, что на самом деле они там командуют, а те, кто заполняют протокола — просто выполняют их решения.

То ли дежурный, то ли помощник дежурного переходил на крики, на мат. Кричал: «Да вас бы сейчас! Был бы 37 [год] — да я бы вас всех расстреливал!» Ну и вот такую всякую чухню нес. Не скажу, что часто, но периодически сотрудники полиции почему-то болеют жаждой 37 года.

Меня оставили на ночь в отделе. Но с судом у них что-то не сошлось. Утром следующего дня, я, сидя в камере, услышал, что участковый сильно возмущался, с использованием нецензурной брани: «Да они что, совсем там нихрена не знают, что суды не работают, особенно сегодня в выходной день». Они были вынуждены меня отпустить.

1 мая

Я шел вдоль фасада — где Дворцовая площадь. Там стояло порядка четырех полицейских машин. Когда я отошел от них на двести метров — меня догнали трое полицейских и задержали. Сказали, что задерживают по поступившей в КУСП жалобе, а на самом деле уже через двадцать минут привезли меня в Василеостровский районный суд.

Возможно, на меня была какая-то ориентировка. Потому что до этого случая 1 мая около пяти дней подряд в конце апреля ко мне домой приходили какие-то мужчины. Они стучались, пытались вручить какую-то повестку — ни один из них не был одет в полицейскую форму, поэтому я не открывал даже. Что за повестка, они мне не говорили, но утверждали, что вручить ее необходимо лично. Я им отвечал, что если вы из полиции — присылайте официальную повестку почтой или телеграммой — и я приду. Дальше я с ними общение не продолжал. Все происходящее эти мужчины снимали на телефон. Где-то через полчаса они уходили, втыкая в дверь бумажную повестку. В ней упоминалась фамилия судьи Тен.

Когда 1 мая меня привезли в суд, туда вовремя приехал мой защитник Илья Ткаченко. Это был выходной, они специально под этот случай вызвонили секретаря и судью Тен. Видимо, у них была заранее договоренность.

Мы прождали их около часа. Когда начался процесс, одни из первых ходатайств мы заявили об отложении рассмотрения дела, для ознакомления с его материалами. К нашему удивлению, судья Тен удовлетворила наше ходатайство и перенесла заседание на 12 мая.

Что интересно, буквально накануне этого доставления в суд 1 мая моя защитница Мария Малышева звонила в Василеостровский районный суд. Там ей говорили, что никакого дела на меня у них нет и ни о каком возможном заседании суда они не знают. То есть то, что меня доставили в суд, а через час туда приехала судья — это, видимо, произошло по какой-то негласной договоренности. Потому что я тоже каждый день мониторил сайт суда — мое дело о задержании 24 апреля там не отображалось.

Зачем полиция Петербурга Мусина ловила. И кого не поймала

Наверное, не секрет, что у нас в городе некоторый такой анабиоз — в связи с коронавирусом и связанными с ним запретами. Запрещены практически все мероприятия, но мы помаленьку где-то выходим. И, видимо, на этом фоне как-то, может, немножечко выпячиваемся даже такой минимальной общественно-политической деятельностью.

Может быть, это еще такая небольшая месть по поводу иска по оспариванию как раз вот этого постановления правительства № 121 [о режиме самоизоляции в Петербурге], который мы коллективно подавали с «Командой 29». Просто сначала я его начинал готовить. Иск подавали в городской суд, ожидаемо мы его проиграли, будем обжаловать.

После этого 29 апреля вышло очередное постановление [правительства региона], где они изменили формулировки на более конкретные. Там идет речь о запрете на все публичные мероприятия. И нет двоякого разночтения, которое мы в том числе оспаривали в иске. Они, видимо, учли этот нюанс и подправили. Может показаться, что мы сами на горло своей песне наступили, но, с другой стороны, в рамках судебного оспаривания — это лучше, потому что появилась определенность.

Периодически я получаю угрозы. Не скажу чтобы часто, но периодически. Слегка угрожают в отделах полиции, бросают фразы: «Еще встретимся» или «Как выйдешь, поговорим».

Из самых громких случаев — это нападение на сторонников «Бессрочного протеста» в Питере в конце 2018 года. Тогда Илья Ткаченко и я порядка семи-девяти дней пролежали в больницах. У Ткаченко был перелом со смещением на лице, у меня несколько переломов на лице и ребра тоже сломаны. Глаз повредили, он не совсем восстановился после этого.

Более полугода это уголовное дело не возбуждали. Ткаченко ходил постоянно, писал жалобы, в конце концов подал в суд. Уголовное дело по факту избиения возбудили за полтора часа до начала рассмотрения жалобы в суде.

Сейчас дело уже год находится у дознавателя — оно то теряется, то находится. И его до сих пор не переквалифицировали. Оно там изначально возбуждено по статье «побои» — что-то такое легкое. Хотя есть медицинские экспертизы, в которых сказано, что и мне, и Ткаченко был нанесен вред здоровью средней тяжести.

Подозреваемых в деле тоже нет. Хотя когда нас избивали, рядом проезжала полицейская машина — и четырех из пяти нападавших полицейские сразу же задержали. Их отвезли в отдел полиции, установили личности. Через день или через два их каким-то чудесным образом отпустили. И теперь их якобы то ли собирались, то ли собираются подать в розыск.

Я правозащитник и человек левых взглядов, не состою в этой партии [«Коммунисты России»]. Люди просто хотели поздравить друг друга с 1 мая, я хотел посмотреть, что там будет, и в первую очередь — чтобы там соблюдались права человека. Мы предполагали, что людям не дадут поздравить друг друга.

Нас было примерно 26 человек. Мы вышли на улицу, запустили шарики, поговорили о 1 мая. У всех были пропуска. Потом мы зашли [в офис «Коммунистов России»], провели небольшую праздничную скайп-конференцию, собирались сесть за стол и отметить Первомай. Но офис оцепили полицейские из ОВД «Щукино», ППС Северо-западного округа, руководил ими заместитель начальника милиции общественной безопасности округа. Были войска национальной гвардии.

Руководство партии в лице Максима Александровича Сурайкина и Ярослава Северовича Сидорова вели переговоры с полицией. В переговорах в качестве посредника принимал участие правозащитник [Андрей] Бабушкин. Полицейские сказали: дайте нам одного добровольца, мы оформим его за нарушение режима самоизоляции, и все пойдут домой.

Доброволец нашелся, Чермен Хугаев (руководитель молодежной организации «Коммунистов России» — ОВД-Инфо). Его привели в опорный пункт, оформили за нарушение режима самоизоляции, а дальше сказали: пригласите еще пятерых на протокол. Мы стали искать еще пятерых человек, люди встали из-за столов, согласились добровольно пойти. Но полицейские сказали: пятерым мы оформим протоколы, а все остальные пойдут на оцифровку: сдавать отпечатки пальцев, паспортные данные, фотографироваться. Мы, естественно, отказались и извинились перед Черменом: это было глупое решение посылать его добровольцем.

Мы решили занять оборону, и это продолжается до сих пор. Кто-то пытается уйти — кого-то ждут родители, кого-то — дети, среди нас была учительница и работница медицинской организации. Некоторым удается убежать, некоторых ловят. Некоторых оформляют только за нарушение самоизоляции, а некоторых по [статьям] 19.3 [КоАП о неповиновении полицейскому] и 20.2 [о нарушении порядка проведения уличных мероприятий] за «несанкционированный запуск шариков».

В пятницу, 24 апреля я в почтовом ящике обнаружил постановление о возбуждении уголовного дела по 319-й статье (оскорбление представителя власти — ОВД-Инфо). На тот момент у меня уже было семь административок и четыре уголовки.

Первая административка у меня была за перепост ролика с «Русского марша» 2017 года. Также у меня была административка по 20.3.1 КоАП (административная статья за возбуждение ненависти или вражды — ОВД-Инфо) — уже не помню [в чем было дело]. В августе был суд, я со своим представителем демонстративно ушел с заседания: мне вчера сказали, что, якобы, по этой статье вынесено решение, но на руки я его не получал. Еще меня преследовали за организацию митинга в июле 2017 года. Мне вменяли призыв к свержению власти: якобы, я Путина собрался свергнуть из Тольятти.

Уголовное дело против меня по 282 УК (уголовная статья за возбуждение ненависти или вражды — ОВД-Инфо) было закрыто после выхода путинского моратория на эту статью. 318-ю УК (применение насилия к представителю власти — ОВД-Инфо) следователь закрыл ввиду отсутствия состава преступления — к этому же следователю попали материалы нового дела.

Ранее у меня уже было три обыска. В 2018 году обыск у меня проводил центр «Э» и военная контрразведка: как мне объяснили, я слишком много общался с контрактниками и объяснял им, что им нечего делать в Сирии. В 2019 году обыски у меня проводила Федеральная служба безопасности, одновременно со мной обыски проходили у шести моих соратников.

В пятницу, 24 апреля, как уже опытный политик, я понимал, что не сегодня-завтра ко мне придут с обыском, так что в понедельник был уже готов. Пришли люди в половине восьмого утра, дочка спросила, кто там. Ответили, что принесли мне повестку. Она отказалась брать. Тогда они через несколько минут перезвонили, посовещавшись — уже сказали, что обыск. Начали барабанить в дверь, перепугали весь подъезд. Я позвонил в 112, сказал, что ко мне вламываются неизвестные люди. Дочка в это время позвонила сыну. Сын [Владислав Шепелев] — депутат КПРФ городского округа Тольятти, он имеет долю в нашей квартире. Дочка — помощник депутата городской думы от КПРФ Григория Акоева.

Я открыл дверь, ко мне зашли майор и трое сотрудников центра по противодействию экстремизму с двумя липовыми понятыми. Они были в гражданском, но я понял, что это сотрудники полиции. И четверо росгвардейцев с автоматами: в прошлые разы приходили только с пистолетами. Потребовали, чтобы я встал лицом к стене, и стали зачитывать постановление о проведении обыска. Дочь попыталась снимать на телефон, телефон у нее изъяли и описали. Изъяли ноутбук, видеокамеру, и дарственную жене на дачу. Майор сказал: забирайте дарственную, мы его подведем под крупный штраф и постараемся эту дачу описать под оплату штрафа.

Пришел сын, стал возмущаться, что на его жилой площади проводится обыск. Сын пытался позвонить адвокату, у него, депутата городской думы, вырвали телефон и изъяли вместе с моими вещами. Меня привезли в центр по противодействию экстремизму Тольятти. Я там пробыл час, затем меня посадили в машину и привезли в Самару, в областной следственный комитет. Там следователь пригласил [государственного] адвоката. Меня пытались ознакомить с материалами дела, постановлениями. Я кое-что прочитал и ушел на 51 статью (конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо), подписывать никакие документы я не стал.

Я уже проходил психологический диспансер в 2018 году по 282-й статье, но мне выписали очередное освидетельствование там. Майор центра «Э» хотел, чтобы меня там обследовали [стационарно].

Как оказалось, дело завели на меня сразу по трем статьям УК — за перепост ролика блогера Александра Черных «Полицаям РФ и предателям родины СССР». Под этим роликом я никаких комментариев не оставлял, просто перепостил себе.

Следователь сказал, что [закажет] лингвистическую экспертизу и выписал мне подписку о невыезде — ее я тоже отказался подписывать. Меня отвезли домой, в восемь часов вечера я уже был у подъезда, где меня встречала группа соратников: обнимали, как будто я отсидел пять лет на зоне.

В ролике [блогер] Александр Черных говорит, что не сегодня-завтра режим сменится, восстановится юрисдикция СССР, полицаи понесут ответственность за то, что творят. В лучшем случае, они попадут под трибунал, а в худшем — народ их будет убивать как в февральскую революцию 17-го года. За это завели 280-ю статью УК (призывы к экстремизму — ОВД-Инфо). Потом Черных в этом ролике говорит, что [полицаи] «служат ж***м кремлевским» — тут идет 282-я статья УК. А за слово «полицаи» — оскорбление представителя власти, 319 УК.

Мне дали понять, что сажать меня не собираются, но дадут условку, чтобы я подумал, стоит ли заниматься делами, направленными против действующего режима. Это акция устрашения меня и моих соратников.

Я — бывший администратор группы [в соцсетях]. Группа называлась в честь моего старшего брата, Вадима Чельдиева. Он мне не родной, но мы как братья друг другу, у нас в Осетии так. В СМИ меня могут как угодно называть, но я не один из организаторов [схода], я просто один из тех, кто вышел. Тогда записывайте в организаторы весь народ: тех, кто недоволен своим положением. Народ сидит без денег, голодный. Естественно, все будут недовольны.

Важная ремарка: это был не митинг, это был народный сход осетин. Был бы это митинг, мы бы его согласовывали.

До 20 апреля у нас были задержания, предупреждений в устной форме. Приходили к людям, которые пересылали [в мессенджерах] сообщения о сходе, интересовались, что там будет — какие настроения, будет ли чай-кофе. Звонили, представлялись органами правопорядка. Говорили, не выходите 20 апреля ни в коем случае, иначе мы на вас заведем дело. Людей доставляли в отдел и требовали подписать документ о том, что 20 апреля человек никуда не пойдет. Эти бумаги никто не подписывал.

Это только больше злило народ: люди хотят услышать от власти внятный ответ, что делать, а власть пытается от ответа уйти и только чинит препятствия.

Мы ни в коем случае не хотели никого свергать, никакого переворота. Мы хотели конструктивный диалог. Из этого раздули несанкционированный митинг, нас записали в оппозиционеры, и, к тому же, мы нарушили эту самоизоляцию. [В законодательстве] такого слова, самоизоляция, нет. Есть карантин, есть чрезвычайная ситуация: тогда люди не имеют право выходить из дома. Самоизоляция — дело добровольное.

На площадь стянули сотрудников Росгвардии, вроде как были и с других регионов. Глава республики Вячеслав Битаров вышел — это мужской поступок, я согласен. Он выслушал все, что ему высказал народ, после чего было предложено собрать инициативную группу [для переговоров].

Появилась инициативная группа — по сей день непонятно, что это за люди — они зашли в дом правительства на переговоры с главой республики. Там были приняты решения, которые народ не удовлетворили: что будет выдана помощь тем, кто сидит без работы — о чем наш Владимир Путин говорил — и надо разойтись.

Все было тихо-мирно, но, откуда ни возьмись, появились провокаторы. Я не буду утверждать, что они относятся к власти, но и к народу они тоже не относятся. Провокаторы начали забрасывать камнями сотрудников правоохранительных органов, те стали реагировать, получилась заваруха. Начались массовые задержания, в том числе тех, кто прогуливался, пришел посмотреть, что происходит. Тех, кто стоял в пятистах, тысяче метров. Не представляю, как они могли оттуда булыжники кидать.

Людей начали разгонять, вплоть до того, что пустили слезоточивый газ. На народ навели панику, люди разбежались, начались задержания. Официально на сходе задержали 69 человек, на самом деле — намного больше. Людей забирали не только на площади, но и из домов. Благо, адвокаты подключились, будем обжаловать.

Из домов, по моим сведениям, забрали человек 15. Вот пишет мне девушка, что из дома забрали ее подругу, не знает, что теперь делать. Я верю, что девочка 22 лет пришла на площадь просто посмотреть, что там будет.

Сейчас людям дают штрафы; по 15 суток ареста. Так как люди в юридическом плане необразованные, мало кто может за себя что-то сказать. При этом глава республики в тот же день обещал, что всех, кого задержали, отпустят. А людей на 15 суток закрывают. Как верить власти?

По уголовному делу (о столкновениях участников схода и сотрудников Росгвардии — ОВД-Инфо) ясности пока нет.

Чельдиева отправили (по обвинениям в применении насилия в отношении полицейского и распространению ложной информации о коронавирусе — ОВД-Инфо) в СИЗО в Пятигорск на два месяца — жестко закрытый [из-за коронавируса] город. Туда никто не может попасть: адвокаты не смогли ему передать вещи.

Глава республики говорит, что всем малообеспеченным семьям будут помогать. Мы ждем, как они сдержат свое слово. На данный момент все это вилами по воде. Есть случаи адресной помощи, но что такое, например, для семьи из пяти человек прислать килограмм гречки, килограмм макарон и подсолнечное масло? Народ эту голодовку долго терпеть не будет.

UPD: 29 апреля Арсен Бесолов был задержан в Москве и вывезен во Владикавказ. Там его допросили по делу Вадима Чельдиева и арестовали на 15 суток, обвинив в организации несогласованной акции. По информации МБХ.Медиа, Бесолов администрировал чат, в котором обсуждался народный сход, находясь при этом в Москве. Пока ОВД-Инфо не может подтвердить или опровергнуть эту информацию. При этом стоит отметить, что Бесолов не рассказал, как его задерживали на народном сходе — сказав, что не хочет говорить о том, как его «отрезали от акции». Пока достоверно не известно, был ли Бесолов 20 апреля во Владикавказе.

После моего освобождения 22 января, в начале февраля я пришла на свою любимую работу в больницу со спокойной душой. Думаю, какие проблемы могут быть, если приговор отменен, ко мне не применены вообще никакие ограничительные меры? Мое дело направлено на новое рассмотрение. Пока шло следствие (в конце 2019 года — ОВД-Инфо), я продолжала работать, это вопросов не вызывало.

У меня очень хорошие отношения с коллегами. Когда я пришла в больницу, все были очень рады, что я могу работать, я очень нужна. Я приступила к работе, но, как выяснилось, чтобы работать в детской больнице, в моем случае нужно разрешение от комиссии по делам несовершеннолетних при администрации области. Для этого разрешения надо взять справку об отсутствии судимости.

Пока я заказала и получила ее через госуслуги, собрала другие необходимые документы, прошло время. Пошли заседания нового состава суда (дело о манге «ВКонтакте» рассматривается повторно — ОВД-Инфо), на апрель было намечено три заседания, но все они отложены на неопределенное время из-за карантина. Я пошла в эту комиссию по делам несовершеннолетних, но у меня даже заявление не приняли. Секретарь комиссии минут тридцать мне объясняла, что мое заявление не могут рассмотреть, пока нет окончательного решения суда.

Мы успели раздать суп 20–30 людям, на это ушло примерно полчаса. Полицейские подошли сзади, когда мы хотели начать разливать чай. Они стали требовать разойтись, но мы хотели закончить раздачу чая. Это заняло бы еще минут десять, ничего страшного бы за это время не произошло, полицейским об этом сказали. У нас еще была запланирована раздача нижнего белья, это успели сделать. Чай раздать уже не удалось. Участникам акции пришлось уйти.

Мы не очень ожидали, что «Еду вместо бомб» будут разгонять: полицейские могли войти в наше положение, помочь организовать очередь. Хотя мы и сами старались, чтобы люди соблюдали дистанцию: один наш человек расставлял людей, другой обрабатывал им руки антисептиком.

Нас было девять человек, забрали двоих. Один человек снимал на видео раздачу еды еще до приезда полиции, потом начал снимать самих полицейских. Его задержали и угрожали «записать организатором акции». Я и еще одна участница пошли к полицейской машине разбираться, за что его забрали. Они не объяснили, за что забрали, не представились — это было грубо.

Полицейский начал спорить со мной о бездомных. Говорил, что они все алкаши и побирушки (это про бабушек), мы занимаемся фигней, кормить их не нужно. В том числе, полицейский говорил, что «бездомные должны сидеть дома» и «пусть идут воровать в магазины, как они обычно это делают». Говорила с полицейскими в основном я, поэтому меня решили тоже забрать.

Нас отвезли в ОВД «Басманный», там раздали всякие бумажки-протоколы. Я подписала, но теперь понимаю, что не надо было этого делать. Протоколы на нас составили за нарушение самоизоляции.

На соседней с нами лавочке медики из «Дома друзей» оказывали бездомным медицинскую помощь. В этот раз они тоже привезли еду, готовую, в контейнерах. Их тоже прогнали. (Но потом «Дом друзей» продолжил раздачу — ОВД-Инфо).

В ОВД «Басманный» карантинные меры я не особо заметила. Полицейские ходят в масочках, но дистанцию не соблюдают. Для меня это второе задержание в жизни. В первый раз в туалете отдела полиции было значительно чище, чем сейчас: наверное, теперь уборщица реже к ним ходит, мусорное ведро реже меняет.

Некоторые бездомные тоже ходят в масках, но в основном к коронавирусу относятся спокойно: у них есть куча других проблем и рисков. Кроме того, многие организации, которые их кормили, где они могли помыться, закрылись.

Мы пока думаем, продолжать ли раздачу еды бездомным. «Еда вместо бомб» — незарегистрированная инициатива, я не вижу пока вариантов, как мы можем получить разрешение на работу с нуждающимися. Даже просто безопасно выходить на улицу, чтобы раздавать еду в пакетах.

14 марта я решил прийти на акцию, которая была посвящена солидарности с политзаключенными. Также была другая повестка — бойкотирование правок в Конституцию и вообще той Конституции, которая была принята ельцинскими танками в 93-м году. Я успел выйти из метро и поздороваться со своими знакомыми и товарищами. Услышал, как полицейские сказали в громкоговоритель, что акция запрещена. Хотя эта акция имела право быть, так как это обычные одиночные пикеты.

В итоге меня сразу же задержали, также как и моих друзей, с которыми я успел только поздороваться.

Пока меня вели к автозаку, мне скрутили руку до такой степени, что я услышал хруст. Также меня ударили дважды головой о панель машины. Затем меня кинули в автозак, также как и других. В машине один из полицейских в маске сказал, что если среди нас есть студенты, то они могут считать, что исключены из вузов.

Пока мы ехали в отдел полиции, водитель несколько раз резко останавливался. Я думаю, что он делал это специально, чтобы мы все внутри падали друг на друга. Ехали мы долго из-за пробок, останавливался он раза три. Потом часа два сидели в автозаке перед Басманным отделом полиции.

Затем мне пришлось еще ждать инспектора по делам несовершеннолетних. У меня уже много было комиссий ПДН, я вывел закономерность: каждый следующий инспектор отвратительнее предыдущего. Инспектора звали Екатерина. Меня тошнило и в целом мне было плохо. Пояснения инспектору я давать не мог. Она, как я понял, вызвала скорую помощь, мне без моего разрешения вкололи две дозы обезболивающего. Мне стало еще хуже. Я старался описать события, рассказать, что мы имеем право непосредственно выражать свои политические взгляды мирным путем.

Инспектор не хотела записывать в объяснительную, что мне чуть не сломали руку и били головой об машину. Она пыталась написать, что это был массовый митинг, а не пикеты, и что я был организатором.

Потом на скорой помощи меня забрали все-таки в больницу. Екатерина поехала со мной, была со мной на обследовании, а потом уехала. Она написала письмо, которое запрещало кому бы то ни было выпускать меня из здания больницы. Приехала моя мама, но забрать она меня не могла из-за распоряжения инспектора. Ей пришлось прождать всю ночь.

После этого к двум часам следующего дня мы поехали в отдел полиции для составления протокола. Теперь инспектор Екатерина была спокойнее, даже не кричала на меня. Составили протокол по части 5 статьи 20.2 КоАП (нарушение порядка проведения акции — ОВД-Инфо). Я указал, что не согласен с ним и вину не признаю.

Я зафиксировал повреждения и сейчас ищу правозащитников, которые могли бы мне помочь. Чувствую себя плохо: у меня смещена костяшка пальца и сильный ушиб плеча, я не могу писать, у меня сотрясение головного мозга, все время тошнит. До сих пор сохраняется частичная амнезия. Жду бандаж на руку.

Кроме того, на меня пытаются сфабриковать уголовное дело по статье об экстремизме. Ко мне домой часто приходили люди из Центра противодействия экстремизму. В позапрошлом году я создал первую организацию в России, которая защищает интересы учеников — профсоюз «Ученик». В ноябре прошлого года мы проводили забастовку в моей гимназии в Петербурге, добивались отмены «Юнармии» и выполнения других требований. После частичной оккупации нами актового зала директриса гимназии написала характеристику на меня, где указала, что я призываю к экстремистской деятельности и в целом моя деятельность деструктивна. Она передала ее в ЦПЭ. После этого у меня было много комиссий по делам несовершеннолетних, где решался вопрос о последующем суде по этой статье. Суда пока не было.

Я увидел сменяемый одиночный пикет у ограды Медного всадника, вокруг толпились зрители и полиция. Люди никак не нарушали закон: вокруг не было никакого иного пикета, не использовалось звукоусиление. В текстах плакатов не было призывов к экстремизму. Не было агрессии к сотрудникам полиции. Никто не мешал проезду транспорта или проходу горожан.

Однако пикетчиков хватали и волокли в автомобиль с надписью «полиция». Делали это люди без знаков различия, [указывающих] принадлежность к какой-либо спецслужбе или к конкретному подразделению. У них были бронежилеты, шлемы с защитными щитками, оружие, дубинки в руках.

На пикет встала дама в возрасте. Как потом оказалось, Валерия Гнусарева, 1941 года рождения. Ей, получается, 78 лет. Она стояла на Сенатской площади, у ограды, где фотографируются молодожены — за спиной остается Петр I на вздыбленном коне.

Приятная дама вышла с плакатом, на котором было написано что-то вроде «Спрутин запустил щупальцы в Верховный суд и в Конституционный суд». Она стояла совершенно без признаков экстремизма. Вокруг были люди, она тихим спокойным голосом говорила, что мы живем в ужасное время, нужно иметь совесть… Ни возгласов, ни призывов никаких она не делала. Подошел полноватый майор без бронежилета — он есть на всех видео. По его указанию на даму напали двое с дубинками, рациями и в спецобмундировании.

Других пикетчиков тоже утаскивали за руки и за ноги, хотя ничего ужасного они не совершали, никак не провоцировали сотрудников полиции. Хотя это были одиночные пикеты, полиция приняла решение, что все они — участники незаконного массового мероприятия. Кого-то тащили за руки и за ноги лицом вперед, у кого-то по асфальту ноги волочились.

Непонятные космонавты в присутствии сотрудников полиции нападали на мирных горожан, без всякой причины применяли физическую силу, валили граждан на землю, волочили, намеренно причиняли боль, оскорбляли.

Днем [14 марта] задержали 50 человек, в том числе там был [правозащитник] Лев Пономарев, которого избили полицейские, и много моих знакомых, друзей и товарищей. Днем я не смогла приехать и в знак солидарности решила объявить пикетную очередь на Манежной площади — поддержать людей и выступить против поправок в Конституцию, за свободу политзаключенным.

[Когда] я пришла на Манежную площадь, там уже стояли нодовцы (активисты пропутинского Национально-освободительного движения — ОВД-Инфо), которые тоже решили резко пикетировать в восемь часов вечера. Мы ушли на Никольскую улицу и встали [с пикетом] там. Начался сильный снегопад, подошли уже человек 10, мы стояли с ребятами, общались, и нам пришла идея пойти к [зданию ФСБ на] Лубянке и устроить пикеты там.

За нами ходили все это время двое каких-то очень странных юных эшника (сотрудники Центра по противодействию экстремизму — ОВД-Инфо). Мне надоело, что они за нами ходят уже битый час, и я решила подойти, выяснить, почему они за нами ходят. Другие ребята услышали, что они общались по телефону, докладывали обстановку: «Их 20 человек, они стоят по очереди в пикете». Когда мы подошли, они стали материться, быковать на нас, предлагали выйти разобраться — мы были в подземном переходе.

Затем мы дошли до ФСБ, я решила встать в пикет. До этого постоял мальчик недолго, а я решила после него. Встала с плакатом, на котором было написано «Лутин Пох». Сотрудники второго оперативного полка просто скрутили мне руки и затащили в автозак.

Я думала, отвезут меня в отдел, пробьют по базам и отпустят. Я бывала в отделах полиции. Но этот раз стал нонсенсом. Меня начали обыскивать в автозаке. Угрожали мне наручниками. Запрещали мне пользоваться телефоном. Это было не настолько сильно и жестко, как в отделе полиции потом, но и не настолько любезно, как это бывает обычно. Нашли у меня плакат с надписью «Мусора хуже говна». Начали до него докапываться. Я говорю: «Ребят, он лежал в рюкзаке». Они хотели его забрать, очень он им не понравился. «Почему вы про нас такие гадости пишете?» — спрашивают. Я отвечаю: «Почему вы решили, что это про вас? Я считала вас сотрудниками полиции, а не мусорами».

Тут в автозак завели второго человека, Васю, который встал в пикет в знак солидарности со мной, решил со мной завинтиться. Я безумно ему благодарна за это.

Сначала хотели везти нас в Троицк. Но потом решили ехать поближе — в отдел полиции «Китай-Город». Лучше бы уж мы поехали в Троицк.

Сидим на лавке, Васю отводят обыскивать и изымать все вещи. У меня пытаются телефон отобрать прямо в дежурной части. Говорят: «У вас есть право на один звонок». Я отвечаю, что ищу контакты, куда мне позвонить. Начинают мне руки выкручивать.

Васю досмотрели, забрали у него все вещи, отвели его в камеру. Меня отводят в кабинет. На меня сразу начал орать молодой мент Александр. Он орал, чтобы я вещи все отдала и пошла в камеру, иначе они будут применят физическую силу. Они матерились, такие вещи говорили, что моему уму непостижимо. «Вы отказываетесь выполнять законные требования сотрудников полиции?» — твердят. Я говорю, что не отказываюсь, а требую привести двух понятых и правозащитника, который у входа в отдел стоит. А они опять: «Вы отказываетесь? Вы отказываетесь?» Минуты три они со мной быковали, а я просто хотела соблюдения своих прав.

«Знаете, мы все равно сделаем все, что нам надо», — и начинают мне скручивать руки, заламывать, скручивать меня. Там было пять сотрудников. Один всё из рюкзака доставал, другая, женщина, с меня потом шнурки снимала, задирая ноги мои. Еще был вот этот самый неадекватный Александр. Я такой неадекватности, честно говоря, не видела. По глазам видно, что у человека не все в порядке. Начали мне заламывать руки, а корпусом давили на лицо, я стала задыхаться. Боль невыносимая, когда тебе руки за спину заламывают. Там стояли стулья в кабинете, в какой-то момент меня повалили на них и я ударилась об стену затылком. Я бы не сказала, что я сопротивлялась, скорее просто не понимала, что происходит.

Мне застегнули наручники. Я старалась поглядывать на свои вещи, а то вдруг там окажутся пять килограмм героина внезапно. У меня началась паническая атака, я начала задыхаться и реветь — из-за морального и психологического давления, неприятная ситуация, я не ожидала этого. Я знаю, что у нас происходит в отделах полиции, но я не ожидала, что это произойдет со мной сегодня, когда я стояла в пикете и вежливо, культурно с ними разговаривала, между прочим.

И вот я сижу с наручниками на руках за спиной и чувствую, что руки мокрые. Пытаюсь развернуть свои руки кое-как, чтобы увидеть их — обе руки окровавленные, как будто я кого-то только что убила. У меня вообще кровь не течет так сильно, она густая довольно, но тут просто обе руки в крови. Прошу снять наручники и дать влажные салфетки из рюкзака. Они отвечают, что только после того, как опишут вещи. Одним глазом я пытаюсь понять, что случилось, откуда столько крови, а другим — смотрю на свои вещи, чтобы там ничего лишнего не оказалось, запишут ли телефон и наушники — довольно ценные для меня вещи.

Потом снимают все-таки с меня наручники. Прошу мента достать мои влажные салфетки из рюкзака, потому что я уже не могла это сделать — у меня просто кровь с рук стекала. Я им весь стол кровью замарала. Оказалось, у меня палец разодран чуть ли не до кости. Мне достали пачку влажных салфеток, я протерла руки. Там такая гора окровавленных салфеток. У меня истерика, слезы градом льются, я ничего не вижу, у меня в глазах двоится, троится, мне плохо. Мне дают опись на подпись, я не стала подписывать, потому что толком ничего не понимала.

И тут уносят рюкзак с моими вещами. Плакаты в опись не вписали: «Мы макулатуру не описываем». А мне обидно, сама же рисовала их. Я хватаю рюкзак рукой. Опись мне дали посмотреть мельком, я ничего не поняла. Четыре сотрудника полиции… Нет, не так — четыре бандита, которые надели на себя форму полиции и думают, что они могут все, начинают мой кулак разжимать. Они начинают мне заламывать палец. Я думаю: палец мне все-таки нужнее. Ну и отняли мою руку.

Говорят, надо снимать кольца с пальцев. А у меня руки опухли, давление поднялось. Я кладу руки на стол: «Снимайте! Ломайте пальцы». У меня истерика уже.

Потом меня волочат в камеру, я схватилась за стулья. Это момент прострации, ты не соображаешь, что происходит. Какой-то ****** [ад] вокруг тебя. Они меня схватили вдвоем, пытаются оторвать от стульев.

Заводят в камеру, там Вася довольный сидит, он не знал, что надо требовать себе защиту и понятых. Я ему предлагаю устроить митинг на двоих. Ну и мы митинговали. Пытались добиться, чтобы нашего правозащитника допустили. Когда какой-то мент выходил [и открывал дверь отдела], мы видели ребят, стоявших в предбаннике, мы им кричали, что происходит. Другого контакта у нас не было.

Выпустили в туалет. Я хлопнула нечаянно дверью туалета, открывает дверь мусор: «Еще раз хлопнешь, твоя голова будет в унитазе». Что-то в таком духе. Я не могу это процитировать, потому что это такой мерзопакостный гопнический язык, я так не выражаюсь. Мне угрожали открыто, что мне сейчас и по лицу ударят — «будешь со своими друзьями так разговаривать». Первое время я очень культурно с ними [полицейскими] разговаривала, но когда они стали так по-хамски общаться, стала хамством на хамство отвечать.

Потом приняли передачку. Ну как приняли — пустили на территорию отдела. Ее отнесли к дежурной части. Мы сидим в обезьяннике, видим наши пакеты с водой и печеньками, я прошу воды. Я четыре часа не пила воду. Я болею. Просила дать мне воду, не их воду, а ту воду, которую мне передали. Они отказали, сказали, что сами все съедят. Я видела, как они рылись в моем рюкзаке, что-то там искали.

Около двух часов ночи Васю отпускают, а потом и меня. Я иду к дежурному просить протокол о доставлении и задержании. Он говорит, что протокола о задержании не будет. Я спрашиваю: «Я все это время была не задержанная?» Мы начинаем диалог о жизни, я пытаюсь воззвать к его совести, а он в ответ жалуется мне на тяжкую долю, какой он бедный и несчастный. Говорит, что им кто-то позвонил и приказал нас отпустить. Я спрашиваю кто, он отвечает: «Может быть, когда-нибудь узнаешь». Я там еще час просидела, написала заявление, требовала ксерокопии протоколов. В конце концов мне и Васе выдали обязательство о явке на 17 марта в отдел для составления административного протокола.

Я вышла из отдела полиции в три часа ночи. Мне максимально плохо. Я подумала, что надо снять побои и поехала в [НИИ скорой помощи имени] Склифосовского. Там мне делают рентген рук и компьютерную томографию мозга. Затем приходит врач и говорит: «Девушка, вы в обморок точно не падали? А должны были. Вас нужно госпитализировать на две недели». Я звоню маме, плачу, рассказываю, что меня кладут в больницу на две недели. Меня отводят в палату отделения нейрохирургии. Анализов не делают, таблеток не дают, сижу там до часу дня.

Очень хочется курить. Я выхожу на улицу покурить, выкладываю сторис в инстаграм. На нем говорю, что тут карантин, но при этом можно через служебный вход входить и выходить, доставщики еды спокойно ходят, не больница, а проходной двор. Через час приходит врач и заявляет, что меня выписывают за нарушение правил больница и карантина. Говорит, что им позвонили «из здравоохранения» и сказали, что я что-то выложила в интернет. Меня прям гордость пробрала: «из здравоохранения» меня читают.

Собираются меня выписывать, потому что я здорова. Я говорю, что хочу знать, что со мной. Мы с ним договариваемся дождаться завтра лечащего врача, сегодня воскресенье, договорились до понедельника подождать. Ночью мне стало гораздо хуже, я просыпаюсь и понимаю, что не могу встать, у меня дико болит спина, дико болит затылок, я руками не могу двигать, плечи болят, руки болят, все болит. Всю ночь меня тошнило.

Утром начинается осмотр больных лечащим врачом. В этот момент мне звонят из отдела полиции. «Вы сегодня должны явиться для составления протокола», — говорят. Я отвечаю, что я в больнице и не могу явиться, а также спрашиваю, откуда у них мой номер. Они отвечают, что им из Склифосовского поступила телеграмма. Бузят на меня.

Приходит лечащий врач и объявляет, что мне нужно сделать пункцию спинного мозга. Я перепугалась. Пункцию спинного мозга не делают просто так, если ты здоров, если у тебя какой-нибудь маленький ушиб. Проходит час и молодой мальчик, который был с врачом, — видимо, ординатор, или как они называются — приносит бумагу на подпись, что я согласна сделать пункцию и осведомлена о возможных последствиях: что я могу не встать и вообще умереть. Я подписываю. А буквально через пять минут появляется лечащий врач и говорит: «Девушка, слушайте, все нормально с вами, мы передумали вам делать пункцию, собирайте вещи, через два часа мы вас выписываем».

Я в принципе была готова к тому, что меня, скорее всего, оттуда попрут. Не потому, что я здорова, а потому что, конечно, был приказ свыше. Я понимаю, если на них надавят, меня лечить не будут, это бесполезно.

Дают мне выписной лист, в котором написано, что у меня брали анализ крови и все остальные анализы, сердцебиение такое-то, столько-то ударов в минуту. В выписке написано, что я пострадала при задержании, ударившись об стену. Как будто я сама пошла и ударилась об стену. Хотя я называла адрес отдела полиции, и говорила, что там меня избили сотрудники.

Я пошла искать заведующего отделением. Садимся поговорить в ординаторскую, где куча врачей. Я ему говорю: «Вы подписали документы, в котором написано все, кроме правды». Он отвечает: «Вам все анализы сделали, просто вы не помните». Он говорит это на полном серьезе. При этом у него руки тряслись, когда он со мной разговаривал.

Я иду к лечащему врачу, точнее это не лечащий врач, а человек, которого я увидела однажды на 15 минут. Даю ему выписку, говорю, что у меня же на самом деле не брали анализы. Он говорит: «Это человеческий фактор, мы просто так везде пишем». Я говорю: «Вы у меня ни давление, ни пульс, ничего не проверяли, почему тут написано, что у меня давление и пульс такие-то? Язык у меня такого-то цвета, язык вы вообще не смотрели. Написали, что желудочный тракт у меня нормальный. Откуда вы все это знаете?» Он зубами поскрежетал: «Я вижу, сколько раз вы дышете в минуту, я опытный врач». И ехидно улыбается.

Я спрашиваю, кто же им позвонил. Он глазами захлопал, отвел их в сторону, руками зашевелил: «Никто, никто, никто». Не знаю как это описать, но он вел себя как человек, который врет, но который не умеет врать.

Я не могу утверждать, что им позвонили из отдела полиции. Но учитывая, что больница отправила телеграмму, можно заключить, что они общались. А полиции невыгодно, чтобы я лежала в больнице, а потом писала на них заявление.

Но я в этом уверена. На 99 процентов. Один процент оставляем на случай, если я резко выздоровела. А у меня диагноз — закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга легкой степени, перелом костей передней стенки лобной пазухи. Меня тошнит, мне плохо.

Я попросила перепечатать выписку, написать все заново с моих слов. Он согласился, ушел, а потом принес мне ту же самую бумажку, просто без некоторых строчек о том, что у меня брали кровь. «Вы же мне то же самое принесли», — говорю. Он отвечает, что ничего исправлять не будет и они меня вылечили, и подмигивает.

Я буду обращаться в другую больницу. К сожалению, на частную клинику у меня нет денег нет, но я постараюсь найти незаинтересованную больницу. И я буду жаловаться на действия полицейских, причинивших мне эту травму. Сейчас я ищу адвокатов.

По сравнению с сейчас вчера мне было относительно нормально еще, у меня был шок и я ничего не чувствовала, а сейчас мне очень больно. Голову держать на шее больно.

У меня не было умысла прикинуться больной, я прикидывалась скорее здоровой, потому что я хотела домой, к коту. Мне так неприятно от этих врачей. Я не отрицаю, что Склифосовского — одна из лучших российских больниц, но, скорее всего, им позвонили и сказали меня выписать, это очень плохо и неприятно.

Всем известно, что в Казани строится мусоросжигательный завод. В декабре мы узнали, что [к будущему заводу] начали строить дорогу. У нас был палаточный лагерь, который впоследствии был разогнан. Соответственно, с помощью пикета мы решили дать оценку работе правоохранительных органов, мы вышли на пикет за отставку министра внутренних дел Артема Хохорина. Мы считаем, что он отдал приказ о разгоне палаточного лагеря. Как-то так получилось, что это был женский пикет, участвовали четыре-пять девушек.

Мы стояли около парка Черное озеро, напротив здания МВД Татарстана в Казани. У нас был сменяемый одиночный пикет. Такие же проходят в Москве, во многих других городах, и в Казани были до и после нашей акции. Ничего нового.

Когда я подходила к месту сбора, видела, что за активистками следуют два сотрудника полиции. Когда мы развернули плакаты, полицейских стало шесть. Затем пришел участковый, нас предупреждали [о недопустимости] правонарушительных действий. Когда мы отпикетировали, подошли сотрудники Центра по противодействию экстремизму (ЦПЭ). Мы поехали в другое место в центре Казани. За нами ездила орава из ЦПЭ, человек шесть-семь, скакали вокруг нас и пытались заснять.

Никого в день пикета не задержали. Затем [участницу сменяемого одиночного пикета] Елену Изотову в январе приговорили к пяти суткам административного ареста. Я понимала, что мне может грозить что-то подобное, но меня долго не задерживали, и я расслабилась.

Меня задержали 20 февраля. У нас идут каждодневные пикеты по проблеме мусоросжигательного завода у здания кабинета министров Татарстана. Я на них присутствовала. В какой-то момент я заметила подозрительную машину, из нее выбежали сотрудники ЦПЭ, сказали: для вас есть повестка, пройдемте.

Меня отвезли в отдел полиции, протокол [о правонарушении] там был готов. Его быстренько распечатали, я все прочитала и подписала. Они такие: ну, Марина Сергеевна, чтобы вас на ночь в отделе не оставлять, поедем сразу в суд. Хорошо, что они отказались от практики выбивания телефонов. Я написала юристу и всем знакомым.

В суд приехал защитник. Заседание перенесли на следующий день на час дня, потому что я сослалась на плохое самочувствие. Я не подъехала в суд в час дня, я в это время еще была в больнице, я там находилась до вечера. Меня оттуда хотели забрать полицейские, врачи не дали. Заседание перенесли на 25 февраля. Как-то так получилось, что 25 февраля утром я тоже поехала в больницу открывать больничный лист.

На выходе из больницы стоял подозрительный молодой человек, он оказался полицейским. После больницы меня отвезли в суд и дали восемь суток административного ареста. Решение аргументировали тем, что все [участницы сменяемого одиночного пикета] находились вместе, то есть был некий сговор. Наши плакаты носили одинаковую направленность.

Судья, который рассматривал мое дело, Дамир Гадыршин, был назначен заместителем председателя Вахитовского районного суда сроком на шесть лет. Этот срок истек в октябре 2019 года. Гадыршин пожизненно назначен в другой суд, а не в Вахитовский. Непонятно, какие у него были полномочия меня судить. После того, как мой защитник на это пожаловался, упоминания Гадыршина пропали с сайта Вахитовского районного суда.

Верховный суд Татарстана оставил в силе решение Вахитовского районного суда, только зачел в счет срока [административного ареста] четыре часа, которые я провела в полиции. В Верховный суд на заседание меня не вывозили.

В спецприемнике я была впервые. Не знаю, что о нем сказать: сидишь, спишь, читаешь, ешь.

Я подавала заявление начальнику спецприемника с просьбой предоставить мне вегетарианское питание в силу моих религиозных убеждений. Через час после подачи заявления мне принесли бумагу о том, что вегетарианское питание будет предоставлено. У меня, конечно, челюсть отвисла. Обеды мне после этого носили в отдельных боксах, там было что-то вроде гречки с яйцом, но было так не каждый раз, а где-то через день. На ужин все равно давали кашу с мясом, супы с рыбьей требухой. Но они вроде как старались.

Других участниц декабрьской акции пока не задержали.