11.02.2020, 17:09

План «Крепость» и мертвая хватка: рассказ адвоката, которого силой выгнали из ОВД

9 февраля в Москве задержали активистов, которые наносили грим против камер с распознаванием лиц. К задержанным поехал адвокат от ОВД-Инфо Дмитрий Захватов, но в отделе полиции объявили план «Крепость» — его регулярно используют, чтобы не пускать защитников. Захватову удалось попасть внутрь, но когда полицейские узнали, что он адвокат, его вытолкали из отдела. ОВД-Инфо публикует рассказ Дмитрия Захватова.

Дело было так. Я прибыл в ОП «Китай-город» с целью оказания юридической помощи гражданам, задержанным за «участие в публичном мероприятии».

Поскольку в ОП «Китай-город» был объявлен план «Крепость», а объяснить что-либо сотрудникам на входе, как вы знаете, возможным не представляется, я не стал представляться адвокатом на входе в отдел. Однако мне повезло, поскольку на входе в отдел один из сотрудников попросил меня побыть понятым при изъятии у некоего гражданина вещей. Я согласился, поскольку это был кратчайший путь для того, чтобы попасть к моим доверителям.

Меня проводили в отдел без досмотра и без проверки документов (не осмотрели даже сумку, Крепостники!) Завели в комнату, и — о чудо! Гражданин, у которого с понятыми изымались вещи, оказался моим доверителем, к которому мне и нужно было попасть. Я сразу же представился, сказал, что я адвокат и прибыл для защиты именно этого гражданина.

В ответ на это один из сотрудников полиции издал страшный вопль: «Вы меня обманууууулиии! Вы не мооожете быть понятыыыым!», схватил меня за руку и стал вытаскивать из кабинета. У него не получалось, и тогда на помощь к нему подоспел еще один сотрудник. Вдвоем они, преодолевая мое сопротивление, несмотря на мои возражения и указания на то, что я адвокат, вытащили меня за руки к дежурной части.

У дежурной части стояла лавка, и я, воспользовавшись тем, что один из сотрудников отпустил мою руку, мертвой хваткой вцепился в эту лавку, дабы выиграть время для возможности все же объяснить неадекватному сотруднику полиции, что я защитник, адвокат и прибыл не для того, чтобы драться с сотрудниками, а для оказания юридической помощи задержанным. У лавки в этот момент находилась другая моя доверительница, которая стала свидетелем всего этого странного действа.

Мои объяснения и уговоры не возымели действия на неадекватного мужчину в погонах, из чего я заключил, что словосочетание «юридическая помощь» и прочие умные слова он не понимает в силу отсутствия необходимого уровня образования.

С физической силой у него тоже все было плохо, поскольку оторвать меня от лавки без помощи своего коллеги он так и не смог.

В результате меня все же вывели из ОП «Китай-город», однако спустя 1,5 часа все же пропустили к задержанным. На мои вопросы о том, зачем им был нужен весь этот цирк, сотрудники полиции внятно ответить не смогли.

Хочу отметить, что адвокаты — не розовые неженки из Росгвардии, поэтому никакой чудовищной боли и жестоких моральных страданий от этих клоунов я не испытал. Но весь сюрреализм ситуации прочувствовал, в связи с чем готовлю жалобы на действия неадекватных полицейских.

За слова, самооборону и бизнес: как на брянского видеоблогера завели пять уголовных дел

Предприниматель и блогер Александр Коломейцев снимает разоблачительные сюжеты о брянских чиновниках и олигархах. В октябре 2019 года против Коломейцева появилось пять уголовных дел. В феврале он будет проходить психиатрическую экспертизу в Москве в Институте им. Сербского, куда его направило следствие. ОВД-Инфо записал рассказ Коломейцева.

Дела на меня завели потому, что я вступил в спор с губернатором [Брянской области Александром Богомазом]. Я как депутат пять с лишним лет назад пришел к нему с вопросами: что можно сделать, почему депутаты «Единой России» голосуют вопреки нормальным решениям?

В восьми километрах от Брянска, в поселке Глаженка начальная школа в деревянной избе, наверное, года 50-го, туалет на улице. Две печки — зимой их топят учителя, родители заготавливают дрова сами.

Рядом с Брянском поселки Ивановка, Нетьинка перед выборами, нарушая бюджет, раскопали [траншеи], чтобы показать, что туда проводят водопроводную воду. Водопровода там нет до сих пор, а из скважин вода — ржавая. В поселках нет дорог с твердым покрытием, освещение улиц вообще отсутствует. И это в восьми километрах от Брянска, что же говорить о дальних деревнях?

Закончилось все руганью: губернатор начал меня оскорблять в кабинете, я тоже сказал, что о нем думаю, и ушел. Я тогда был депутатом Брянского районного совета, губернатор дал команду, и депутаты проголосовали и лишили меня статуса депутата. Это нонсенс: меня не депутаты избирали. После этого навалились на мой бизнес, мою семью. Я — отец четырех детей, предприниматель. В моих торговых центрах отключили отопление, я вынужден был их продать. Мою гостиницу решили снести — вот уже три года мы судимся.

Мой сын с пяти лет хоккеем занимался, дали команду в 11 лет выгнать его с хоккея. Моих дочерей начали полоскать на подконтрольных ресурсах в интернете. Я несколько раз просил: отстаньте от меня. Нет, возбудили уголовное дело, как будто бы я крал тепло. Дело год продержали и закрыли за отсутствием состава преступления.

Я открыл блог «Вдребезги32», чтобы рассказывать обо всем как есть на Брянщине. [Губернатор] надергивал кусочки с моих видеороликов и отвозил в Москву — в администрацию президента, в Госдуму и Совет Федерации — превращая меня во врага народа. В результате получил отмашку: делай с Коломейцевым что хочешь.

В одной из передач я применил к нему и его заместителю [Александру] Коробко слово «ничтожество». За это уголовное дело об оскорблении завели — раз. У меня дома провели обыск. Слава богу, жена и дети были на отдыхе. В традициях 37-го года в 6 часов утра 54 минуты ко мне ворвались 14 человек, некоторые в масках и с автоматами. Я спрашиваю: что ищете? Почему мне не предлагаете что-то добровольно сдать? Они говорят: ищем орудие преступления. Какое орудие? Ролик-то в интернете, язык мой и голова — это «орудие преступления». Изъяли у меня веб-камеру, которая не является носителем информации.

В другом ролике к [губернатору Александру Богомазу] и председателю областной думы [Владимиру] Попкову я применил слова «негодяи» и «паразиты» — вот второе уголовное дело.

Я ездил, снимал ролики о том, как живут в Брянской области, делал репортажи из [поселка] Навля. Когда я приехал снимать, люди у меня просили помощи. Воды нет, бабушки, у которых пенсия 10 тысяч, вынуждены собирать дождевую воду, а зимой — топить снег. Снимал репортаж о местном олигархе [Дмитрии] Добронравове, советнике губернатора. Добронравов возглавляет агрохолдинг, ему на откуп отдан целый район. Когда я снимал там сюжет, меня обступили жители — они меня знают как блогера — говорят: посмотрите, у нас творится своеобразная Кущевка, все боятся Добронравова.

Шпалопропиточный завод, 25 гектар, он перевел в земли сельхозназначения — в центре Навли! Район несколько миллионов недополучает за землю. К заводу примыкает многовековой парк, теперь это инженерно-строительная зона, потому что Добронравову нужна дорога к зерноскладу, расположенному на заводе. За нами следили на машинах люди олигарха.

Местные жители еще рассказывали: у них церковь есть, там источник. Сделали купель, люди там окунались и пили воду из источника. У Добронравова в 2018 году умер внук, прожил всего три дня. Добронравов захоронил его прямо на улице, нарушая закон о погребении, рядом с церковью и источником. И люди перестали пить воду из источника: представляете, там могила в восьми метрах! Крест и табличка: «Лисичкин Роберт Евгеньевич».

Жители Навли подали заявления в прокуратуру и в суд, в первой инстанции захоронение не признали незаконным. Если бы вы почитали ответ прокуратуры — даже уж так не извивается.

Я взял интервью у священника, рассказал об этой ситуации и произнес такие слова: «Извини, Роберт Евгеньевич, что ты попадаешь на экран, потому что твой дедушка творит беспредел». По заявлению зятя Добронравова против меня возбуждают уголовное дело за разглашение семейной тайны. Какую тайну я разгласил? Могила же на улице.

Еще я делал репортаж о зерноскладе Добронравова: он введен в эксплуатацию без должных документов. Я шел с местным жителем по железной дороге — с нее склад виден как на ладони — нам навстречу идет молодой человек. Поравнялся с нами, попросил закурить, мы ответили, что не курим. Он ударил по лицу меня и моего спутника. Мы его скрутили, вызвали полицию, зафиксировали побои в больнице. Тот, кто на нас напал, написал на нас заявление. На меня завели четвертое уголовное дело: оказывается, это я шел и ударил этого негодяя. Якобы я причинил легкий вред его здоровью из хулиганских побуждений. В возбуждении дела против него нам отказали.

Пятым — реанимировали закрытое уголовное дело о том, что я как будто бы крал тепло.

Все эти дела в Брянске, может быть, имеют судебную перспективу, но серьезным наказанием мне не грозят. Так что они пошли по другому пути. Следователь заявил ходатайство об освидетельствовании моего психического состояния. Врачи нашего местного психдиспансера заявили, что в амбулаторных условиях не могут определить мое состояние, и попросили направить меня принудительно сразу в высшую инстанцию, на экспертизу в Институт им. Сербского [в Москве].

6 февраля я должен лечь на освидетельствование, хотя еще не было апелляции в областном суде на решение о направление меня в Институт им. Сербского. Для следователя это первый случай направления на психиатрическую экспертизу — он не знает, кто меня должен в Москву вести. Институт им. Сербского просит сделать анализы, я спрашиваю следователя: кто за анализы будет платить? Они три тысячи стоят. Следователь не знает, что ответить.

Митинг у курсов английского языка: самарский депутат о запретах уличных акций

В Самаре запрещено митинговать ближе чем в 150 метрах от церквей, больниц и образовательных учреждений — сюда входят даже любые учебные курсы. 29 января депутаты от КПРФ предложили смягчить региональный закон о митингах, но Губернская дума Самары отклонила законопроект. Абсолютное большинство самарских парламентариев — единороссы. Депутат от КПРФ Михаил Матвеев рассказал ОВД-Инфо, как в Самаре не разрешают митинги.

Я лично за последние лет пять в думе вносил три-четыре похожих законопроекта о снятии надуманных запретов в региональном законодательстве на проведение публичных мероприятий.

Например, я пытался внести поправку о том, что ограничение на проведение мероприятий ближе определенного количества метров от школ, религиозных и других учреждений действуют только в часы их работы. Складывается абсурдная ситуация: большинство образовательных учреждений 1 мая не работают, это государственный праздник. Но проводить мимо них шествие все равно нельзя. Где-то в глубине квартала находится частный детский садик, который не работает в выходной день, и на площади, где с советских времен проходили митинги, больше собираться нельзя.

Я запрашивал статистику в МВД — две трети митингов и демонстраций в Самарской области проходит в выходные и праздники, людям так удобно. В эти дни большинство социальных объектов, о посетителях которых якобы заботится закон, не работают.

В прошлом году отклонили мой законопроект, где я предлагал сократить расстояние до объектов, рядом с которыми нельзя проводить публичные мероприятия. По региональному законодательству митинговать нужно в более 150 метров от образовательных учреждений. В то же время продажа алкоголя и сигарет разрешена в 100 метрах от школ. Мы предложили уменьшить расстояние, на котором можно митинговать, по аналогии с алкоголем до 100 метров. Этот вопрос также не прошел.

Все это укладывается в общую запретительную логику закручивания гаек в отношении публичных мероприятий. В свое время «Коммерсант» публиковал карту — чуть ли не с вашим правозащитным агентством разработанную (имеется в виду проект «Территория нельзя» — ОВД-Инфо) — крупных городов России, где были помечены места, где нельзя проводить мероприятия. Я распечатывал в цвете эту карту Самары, демонстрировал ее депутатам на заседании. Показывал, что в центре города почти нигде нельзя провести митинг. Но региональный закон еще ужесточили: добавили в список запретов учреждения, где проходят учебные курсы — например, английского языка. В каком-то здании сидит какая-то фирма, которая проводит курсы — значит, проводить публичные мероприятия там больше нельзя.

«Единая Россия», которая контролирует [самарский региональный] парламент, четко стоит на своем: надо защищать права не только тех, кто хочет митинговать, но и тех, кто хочет свободно проходить мимо. Я очень часто пытался обжаловать в судах отказы в проведении публичных мероприятий. Вплоть до Верховного суда мы боролись по многим таким нелепостям.

Например, нам запрещали проводить демонстрацию по маршруту всего 150 метров, потому мы что мы должны были пройти мимо цирка в выходной день. В этом цирке через два часа после проведения нами публичного мероприятия должно было начаться представление. Цирк находился в ста метрах от этой улицы. Якобы демонстрацией мы препятствуем гражданам, которые за два часа до представления приедут и захотят перейти дорогу. В суде я представлял данные о [предполагаемой] скорости движения колонны мимо цирка. Речь там шла даже о секундах, а не минутах, когда колонна должна была пройти мимо пешеходного перехода, — бесполезно, [демонстрацию не разрешили].

[Нынешний] законопроект был обречен на отклонение. Но вносить такие законопроекты нужно, чтобы обозначать несогласие с запретительными нормами.

Не важна политическая направленность мероприятия. Акции запрещают левым, правым, демократам. Вспоминаю, как у нас запретили «Русский марш» по безлюдному широкому тротуару вдоль Московского шоссе. Запретили, потому что в 150 метрах — через железнодорожное полотно и огороженные забором автостоянки — находится больница. Туда в принципе пройти невозможно, там колючая проволока. Суд подтвердил отказ. Были случаи, когда на другой стороне очень оживленной магистрали находится церковь, и в митинге отказывали. Несмотря на то, что сама по себе дорога с плотным потоком машин отсекает социальное или религиозное учреждение от публичного мероприятия.

Мне отказали в проведении мероприятия на площади Куйбышева — центральная в Самаре, крупнейшая площадь в Европе — на ней всегда проходили митинги. Через два квартала, в 150 метрах от площади Куйбышева находится больница, с другой стороны — учебное заведение, а с третьей — управление самарской епархии. Богослужения там не проходят, там офис митрополита. Я пытался это обжаловать: суд первой инстанции вынес курьезное решение: якобы управление епархии является «объектом религиозного поклонения». Только в областном суде поняли, что объектом поклонения для верующего может быть икона, святыня, церковь, но никак не офисное здание. Областной суд, оставив в силе решение [о запрете митингов], эту строчку убрал.

Само понятие площади — публичное, вечевое — это незастроенное пространство, где граждане могут собраться и для ярмарки какой-нибудь, и для обсуждения каких-то вопросов. Больше ни для чего площади не существуют.

При этом власть не обращает внимание на свои же запреты, просто устраивает не митинги, а «культурно-массовые мероприятия». Профсоюзам согласовывают первомайское шествие, которое идет мимо всех этих больниц, школ, техникумов, детских садов. Перекрывается полгорода. Они выходят на эту же площадь Куйбышева, там их встречает губернатор и [областное] правительство на трибуне, все машут шариками. Такое культурно-массовое мероприятие имеет все признаки демонстрации: например, транспаранты с надписями. Коммунистам проводить демонстрации по тому же маршруту не разрешают.

Это отработанный конвейер, эшелонированная система, начиная от депутатов, блокирующих попытки либерализовать законодательство о митингах, заканчивая судьями, которые закрывают глаза на все.

Когда отклоняли законопроект [29 января], была сказана замечательная фраза председателем комитета по законности, бывшим прокурором Юрием Шевцовым. Когда выступавший с докладом депутат [от КПРФ] Алексей Краснов сослался на решение Конституционного суда по Республике Коми от ноября прошлого года (о том, что нельзя запрещать акции только из-за формального нарушения регионального запрета устраивать их вблизи каких-то объектов — ОВД-Инфо), Шевцов сказал: решение Конституционного суда на нас не распространяется. Я даже сделал ему замечание, что в устах юриста такая фраза довольно сомнительна. Он поправился, сказал, что решение Конституционного суда по Коми не обязательно означает, что надо менять законодательство в Самарской области. Как юрист, пусть и заочник, считаю это однозначно неправильным.

Сама инициатива фракции КПРФ во многом и была основана на решении Конституционного суда [по Коми]. Было принято решение о том, что неудобства, которые могут вызвать публичные мероприятия, не являются аргументом для отказа в проведении. Об этом же ранее было штук пять решений Конституционного суда и еще больше — Европейского суда.

За отклонение законопроекта проголосовало абсолютное большинство депутатов. Против — КПРФ, видимо, ЛДПР, у нас есть один депутат от «Справедливой России», не готов сейчас сказать, [как он голосовал].

«Имплицитное оправдание терроризма»: избиение в Калуге за комментарий во «ВКонтакте»

Житель Калуги Иван Любшин написал комментарий во «ВКонтакте», где назвал взорвавшего себя в ФСБ Михаила Жлобицкого «героем недели», подразумевая, что тот — «герой новостей». Позже Любшин удалил комментарий. Но спустя год на мужчину завели уголовное дело и избили при задержании. Он заявил об избиении, но жалобы ни к чему не привели. ОВД-Инфо поговорил с Любшиным.

Я устроился на работу администратором в магазин в Калуге. Это должен был быть мой первый день на работе. [15 октября 2019 года] я вышел из дома около семи утра. ФСБ-шники ждали меня возле соседнего дома. Ко мне подошел парень, попросил телефон: типа, очень срочно нужно вызвать такси. Я дал телефон. В это время из припаркованного рядом микроавтобуса темно-синего цвета выбежали двое или трое человек в масках.

Мне заломали руки, положили на асфальт, затем потащили в микроавтобус. Положили лицом вниз, на пол микроавтобуса, обыскали, надели наручники. Немного прессанули меня. Один из них снял маску и крикнул: «Узнаешь меня»?

Я узнал: это сотрудник калужского ФСБ, он представлялся Дмитрием Сергеевичем Волковым. Хотя его удостоверения я никогда не видел. Когда я приходил к нему в ФСБ, просил позвать Дмитрия Сергеевича Волкова, подходил именно этот человек. Дмитрий Сергеевич Волков фигурирует в документах по моему [первому] делу. (В 2017 году Любшин был осужден по статьям об экстремизме (ч. 1 ст. 282 УК) и реабилитации нацизма (ч. 2 ст. 354.1 УК) из-за постов во «ВКонтакте» — ОВД-Инфо).

Отец мой нашел в «Одноклассниках» и «ВКонтакте» Дмитрия Волкова из Калуги, распечатал его фотографии и его друзей и показал мне. Сам Волков — это не тот сотрудник ФСБ [который мною занимается], но среди друзей [калужского Дмитрия Волкова из соцсетей] он был. В соцсетях этот оперативник ФСБ не Волков, а Евгений Шкуратов. Через соцсети нашелся его отец, Олег Шкуратов. Олег Шкуратов родом из Донецка, российский военный, был одним из руководителей калужского СИЗО.

Когда меня затаскивали в микроавтобус, я думал, это вообще не моя история — может быть, берут парня, который у меня телефон попросил? Потом подумал: может, это пригожинцы? Были случаи, когда они избивали людей, поджигали машины. Но потом я увидел Волкова-Шкуратова.

Он спросил: «Ты догадываешься, откуда мы?» Я ответил, что да. Он угрожал, что отвезет меня на Донбасс, а там таких, как я, убивают. Начал меня бить и применять электрошокер. Микроавтобус поехал. Куда — я не знаю, я лежал лицом в пол. Но явно не на Донбасс, ехали мы минут 40. Наверное, чтобы не на людях все это было, не у меня во дворе.

Волков-Шкуратов спросил, какой у меня пароль на телефоне. Я сказал — 2004, это год рождения моего старшего сына. Он решил, что 2004 — это 20 апреля, день рождения Гитлера. Он стал бить меня еще и за это. Я осужден по статье об оправдании нацизма — я его не оправдывал, но экспертиза так решила.

Сопровождая все это избиением:

— Ты нацист!

— Я не нацист.

— Какая у тебя статья?

— 354.1.

— Как статья называется?

— Оправдание нацизма.

— Значит, ты нацист!

Угрожал, что убьет и закопает в лесу. Мне было некуда бежать: я был в наручниках, в микроавтобусе непонятно где. Он спрашивал, почему у меня в друзьях польский журналист Томаш Мацейчук. Как я с ним познакомился, при каких обстоятельствах встречался. Я говорю: я его знать не знаю, он у меня в друзьях во «ВКонтакте». Еще он бил меня за то, что я репостил тексты об Александре Литвиненко.

Волков-Шкуратов сказал, что меня задержали за оправдание терроризма, объяснил, по какому случаю, и требовал, чтобы я признался, что оправдывал терроризм. Я репостнул новостную публикацию о случае с Михаилом Жлобицким в архангельском УФСБ.

Еще он спрашивал меня, почему я поддерживаю Украину и Литву. Я ответил, что просто изучал историю Великого княжества Литовского, потому что у меня родственники в Беларуси. Может быть, это в его голове не умещалось: [нынешняя] Беларусь входила в Великое княжество Литовское.

Он спрашивал, зачем я ездил в Беларусь. Во-первых, у меня там родственники. Он заставил перечислить родственников, кто где работает. Он говорит: а ты там еще и просто ездил, фоткал что-то, с кем-то встречался. Я говорю: у меня в 2016 году был долг, еще до уголовного дела я был невыездной. Все отдыхают в Турции или Египте, а я поехал на экскурсию в Беларусь. Я фотографировался с двумя людьми: один друг в фейсбуке, другой — «ВКонтакте». Они оба живут в белорусском городе Лида, я с ними встречался.

Волков-Шкуратов говорил, что я не патриотичен — видимо, вбивал в меня патриотизм кулаками, ногами и электрошокером. Спросил, воевал ли мой дед. Я сказал, что нет, ему было 13 лет, [когда началась Вторая мировая]. Спросил, служил ли я в армии.

Еще в ходе пыток он спрашивал меня об ИПЦ. Истинно православная церковь — это христианская конфессия, не принадлежащая Московскому патриархату. У меня друзья в одной из таких церквей, Российской православной автономной церкви. Спрашивал, оплачивается ли их деятельность из-за границы — об этом я ничего не знал. Он бил меня за то, что я и эти мои друзья критиковали РПЦ.

Спрашивал, зачем я ходил к язычникам. Ну, люди интересные, ходил к ним на праздник. Спрашивал, почему я развелся. Люди разводятся, я развелся благополучно. Просил, чтобы я [об избиении в микроавтобусе] никому не рассказывал. Иначе будут неприятности, в тюрьме меня накажут.

Спустя четыре часа меня привезли к следователю в Следственный комитет Калуги. От него я узнал, что дело возбудили 14 октября [2019 года]. На допросе вину я не признал, сказал, что никогда не оправдывал и не оправдываю терроризм, воспользовался 51-й статьей Конституции (дает право не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо).

Дело возбудили за репост с комментарием годовой давности. Хотя я этот пост сам давно удалил: они год хранили эти данные, а что пост удален — не важно, он же был публичным. Пост они исследовали 27 марта. В заключении написали, что в посте содержалось имплицитное оправдание терроризма. Имплицитное — как бы скрытое, неясное. Я назвал Жлобицкого «героем недели как минимум», я подразумевал, что он стал героем новостей. Это подтянули, будто бы он «вообще герой».

Меня отправили в ИВС (изолятор временного содержания — ОВД-Инфо), на суде следователь попросил не СИЗО, а домашний арест. 25 декабря меня отпустили под подписку о невыезде. Следствие уже закончено.

Кровь в ванной и записка от ФСБ: рассказ жены арестованного по делу «Хизб ут-Тахрир»

18 и 19 ноября в Тюменской области и Татарстане у предполагаемых сторонников «Хизб ут-Тахрир» прошли обыски и задержания. Один из задержанных в Тюмени, Фаррух Махкамов, через адвоката рассказал о пытках током и сексуальном насилии. Жена Махкамова Джамиля Магомедова рассказала ОВД-Инфо, что происходило во время обыска и после него.

19 ноября в шесть часов утра их (Фарруха Махкамова и еще несколько человек — ОВД-Инфо) взяли. Время, когда [силовики] пришли к нам, я узнала от соседей. Соседи тоже были в шоке. Говорят, такой шум был.

В первые дни я вообще не была в курсе, что происходит. Только, что кровь была в квартире, обыск, все перевернули. Я в тот момент была в другом городе. Так как уже было время родов, а прописка у нас в другом городе, я туда уехала.

Где-то девятый час был [19 ноября], на связь муж не выходил, и я начала беспокоиться. Тем более там уже кипиш был в городе, что кого-то [в связи с причастностью к Хизб ут-Тахрир] взяли. Потом родственника попросила, чтобы пришел в квартиру, посмотрел, все ли у мужа хорошо.

Когда родственник пришел, на двери была прикреплена записка, что проводился обыск от ФСБ. Я тогда поняла, что у нас тоже были обыски, что мужа забрали.

[В квартире] все было перевернуто. Родственник сказал, что в мусорном пакетике салфетки с кровью лежат. И в ванной была кровь, и в раковине. Конечно, я сразу поняла, что было насилие при задержании уже.

Всю литературу забрали, начиная с Корана. Любую литературу, даже книжки про воспитание детей. Диски забрали: свадебные диски, детские диски. Я не знаю, зачем они нужны [силовикам], там ничего не было запрещенного.

Когда я родила, в тот же день я приехала в Тюмень. Это было 27 числа. Сразу взяла адвоката, попросила, чтобы зашли к нему, увидели его состояние.

Адвокат зашла, увидела следы на нем, что были пытки. Он сказал, что его пытали и заставили дать показания на одного из тех, кого задержали в тот день.

В дальнейшем адвокат перестала отвечать на звонки. Видимо, ей не понравилось, что я начала это оглашать. Потом попросила через другого адвоката: пусть он скажет, напишет, что с ним происходило в тот день. И муж по порядку описал:

«Они пришли очень рано, даже не помню, как открыл дверь. Зашли и сразу на пол. Меня держали на полу в наручниках почти три часа, пока проводили обыск. Потом посадили в микроавтобус на пол и связали глаза.

Потом мы куда-то приехали, предположительно в РУБОП (вероятно, имеется в виду подразделение МВД по борьбе с организованной преступностью — ОВД-Инфо) и ЦПЭ (Центр по противодействию экстремизму — ОВД-Инфо). Меня занесли в помещение и связали руки к ногам, я лежал на животе. Спустили носки, приложили бумагу, потом намочили и привязали шнур от электричества к ноге.

Потом почти каждые 30 секунд пускали напряжение и с каждым разом увеличивали силу тока. Когда я получил ожог, они сняли с ног и присоединили на левую руку. Пытали на левой руке около полутора часов, и так же на руку получил ожог.

Потом спустили штаны и подключили шнур на половой орган. Там не дошло до ожога, я не выдержал и стал терять сознание. Они испугались, что сердце может не выдержать, и убрали шнур. Издевались током около пяти часов. Ушли, оставив в таком положении где-то на час или больше.

Потом вернулись и начали угрожать насилием. Я сначала принял это за угрозу и просил развязать руки, так как уже их не чувствовал. Тогда они снова сняли брюки и начали чем-то мазать задний проход и говорить: «Мы сейчас тебя почистим, а потом поимеем по очереди». Когда вставили какой-то предмет, я согласился подписать то, что они просили изначально. Я сожалею об этом, но в тот момент я подумал, что мне нужно сохранить свою честь».

Искали экстремизм в бирке с размером футболки: рассказ редактора проекта moloko plus

В сентябре 2018 года в Нижнем Новгороде полицейские сорвали презентацию альманаха moloko plus, задержали нескольких человек, изъяли журналы и футболки. Изъятое отправили на экспертизу: силовики пытались доказать, что на презентации распространяли экстремистскую литературу. ОВД-Инфо поговорил с редактором moloko plus Пашей Никулиным о том, как специалисты искали экстремизм даже на бирках с размером футболки.

Moloko plus — это независимый журналистский проект. Один из способов встретиться с нашими читателями, в том числе потенциальными, рассказать о себе, продать альманахи, мерч — это презентация.

Мы не страдаем такой москвоцентричностью, снобизмом Садового кольца, мы часто ездим в регионы. Чаще всего мы катаемся в ноль, потому что сколько мы зарабатываем на презентации, столько нам выходит проезд. Но мы все равно ездим, потому что мы считаем, что раз у нас есть какая-то аудитория, которая готова запариться, что-то нам организовать, значит мы должны не зазнаваться и должны пойти навстречу. Собственно, такая история была в Нижнем Новгороде.

Нам написали наши друзья из Комитета против пыток — говорят «приезжайте». Наши знакомые левых взглядов тоже говорят «приезжайте». И мы такие: «Да, конечно, приедем». Мы очень боялись, у нас тогда вообще не задался год. Мы боялись, что на нас нападут-либо менты, либо какие-нибудь нацисты.

На презентации ничего не предвещало беды. У нас началась вступительная речь, мы планировали поговорить о журналистике, продавать альманахи и потом дружно потанцевать. Но пришли менты, случился полный хаос, презентацию нам сорвали.

Полицейские назвали причину своего визита: к ним поступило заявление о совершении преступления. Они не говорили, от кого, скрывали это от нас, но мы все равно узнали. У нас записано имя этого человека, это лидер местного полуживого НОДа (Национально-освободительного движения — ОВД-Инфо).

Полицейские сказали: вы распространяете экстремистскую литературу. Это очень забавно, потому что, вообще-то, распространение экстремистской литературы — даже не преступление, это правонарушение. Они вызвали неких понятых — мы проверили, они не живут по тем адресам, которые назвали. Изначально пришел Центр «Э» (Центр по борьбе с экстремизмом — ОВД-Инфо), затем оперативный полк и криминалисты. Еще следовательница пришла, которая, конечно же, орала на меня: «Я не следовательница, я следователь».

Итак, полицейские изъяли футболки, альманахи, книги бара «Подсобка» (где проходила презентация — ОВД-Инфо), газовые баллончики и еще питьевую воду.

Половина мусоров мне [во время изъятия] говорила: уходи отсюда, ты нам мешаешь проводить следственные действия, а вторая говорила — останься. Кто-то требовал документы, кто-то не требовал. В общем, я был в абсолютном замешательстве, когда увидел, что на пороге стоит адвокат, Алексей Матасов. Я сказал полицейским: «Смотрите, тут все очень просто, вот адвокат, и давайте через него общаться». И они расценили это как неповиновение законным требованиям сотрудников полиции, потому что я не показал паспорт. Меня отвезли в отдел. Из отдела я вышел только через два дня.

Дальше полицейские начали проводить доследственную проверку. Я уже вернулся в Москву, когда мне позвонил растерянный участковый, на которого это все спихнули. Он разводил руками и говорил: «Я вот не знаю, что делать». В итоге полицейский отправил изъятое на экспертизу, а экспертиза длилась год, потому что вместе с альманахами изъяли целую библиотеку.

Я особо не переживал о результатах. К тому моменту статью 282 УК декриминализировали (с января 2019 года уголовная ответственность за «экстремизм» наступает, только если нарушение совершено не впервые — ОВД-Инфо), про Жлобицкого (анархист из Архангельска, взорвавший себя в приемной местного управления ФСБ — ОВД-Инфо) мы ничего не писали, поэтому вряд ли попали бы под оправдание терроризма. Тем более изъятые номера были о революции. У нас всегда очень интеллигентный дисклеймер перед альманахом: «Наша задача — поговорить о чем-то, а не призвать к чему-то». Это действительно наша позиция, у нас нет цели выразить свое мнение.

Материалы экспертизы / Фото из телеграм-канала moloko plus

В октябре 2019 года, спустя год после назначения экспертизы, мы узнали через адвоката о ее результатах: эксперты экстремизма не нашли. Еще через месяц нам пришли сами материалы. Несколько месяцев полицейские готовились отдать текст, собирались с духом. Я их понимаю: ощущение школьника, ты написал полную лажу в сочинении, надо сдавать, и тебе стыдно. Потому что людям, которые делали нашу экспертизу, должно быть стыдно.

После этого я понял, зачем люди становятся кандидатами наук и живут в маленьких городках, где нет никакой научной деятельности. Чтобы становиться подментованными экспертами. Корочка кандидата наук, оказывается, нужна для того, чтобы сказать: «Знаете, это книга, в ней буквы, они на моем языке, страницы пронумерованы, текст на двух сторонах». Дальше эксперты просто пересказывают своими словами, что видят: «Да, это текст, это размышления».

Они даже футболки исследовали как текст. Единственная буква на наших футболках — это название размера. Что они исследовали? В материалах экспертизы есть такой вывод: футболки нескольких размеров, значит содержащаяся на них информация может быть распространена среди широкого круга лиц. Я очень жду, что в следующий раз мои татуировки подвергнут экспертизе и скажут, что вот изображено на запястье лезвие «Спутник», значит призываю кого-нибудь к суициду.

04.12.2019, 16:44

Суды встали на сторону организаторов 600 митингов в Махачкале: рассказ заявителя

В Махачкале добились решения о смягчении местного закона о митингах. Закон запрещает проводить акции у органов власти и разрешает митинговать только в трех местах. Активисты обратились в Конституционный суд после того как им около 600 раз отказались согласовать митинг. Суд признал, что местные нормы противоречат Конституции. ОВД-Инфо поговорил с одним из заявителей, журналистом издания «Новое дело» Идрисом Юсуповым.

Дагестанский закон о проведении массовых мероприятий, как мы считаем, ограничивает права граждан на мирные собрания. А в отдельных случаях — противоречит федеральному. Попытки провести митинги на самые разные темы, в том числе по проблемам экологии, городской среды, предпринимались, но согласовать их очень трудно.​

​Постановлением правительства Дагестана в Махачкале жестко определены три площадки, на которых можно проводить митинги. Они попытались сделать по аналогии с Москвой, где можно собираться в гайд-парке без уведомления [властей], но в Махачкале ограниченное количество площадей, на которых можно проводить митинги. По крайней мере, так это постановление трактуют чиновники.​

​Еще в региональном законе была норма, что нельзя проводить массовые мероприятия в тех местах, где находятся органы государственной власти. Махачкала — республиканская столица. Здесь куда ни пойди, всюду органы государственной власти — федеральные, республиканские, местного самоуправления.

Федеральным законом запрещено митинговать только у судов. Как мы видим, в Москве и других городах у органов власти проходят митинги, и никаких проблем не возникает.

Несколько лет назад предпринимались попытки провести митинг против застройки парковой зоны у озера Ак-Гель. Люди хотели устроить мирное массовое мероприятие, но им не дали.

​​Еще у нас есть громкая история: в горах были убиты молодые ребята, братья-пастухи Гасангусейновы. Сначала их пытались выдать за террористов, потом власти признали, что их убили по ошибке, но за эту ошибку никто ответственности не понес.

​Несколько лет отец убитых братьев пытается добиться справедливости. Он подавал, по-моему, порядка 40–50 заявок на митинги, ему отказывали под разными предлогами.​

​Мы занимаемся делом журналиста Абдулмумина Гаджиева. Он и еще десять человек проходят по делу о якобы организации и финансировании терроризма. Абдулмумин Гаджиев — известный в республике человек, журналист, специалист в области исламского бизнеса. Мы, его коллеги, знакомые, убеждены в абсурдности этого дела. Мы проводили пикеты в его поддержку, пытались организовать митинг и демонстрацию — власти этому противятся. Как в специально отведенных местах, где митинги официально разрешены, так и в других — например, на центральной площади города. Но нам отказывают.

Первый отказ обжаловали в суде, суд тоже встал на сторону власти, Верховный суд Дагестана оставил решение в силе. ​Поводы для отказов были самые разные: нет возможности, проводятся другие публичные мероприятия, у организаторов митинга якобы «критические настроения, и мероприятие способно дестабилизировать ситуацию». Стандартная отписка — «в связи с напряженной ситуацией в республике, есть террористическая опасность». Очень разные отписки, но их цель — показать, что у граждан нет права на мирные собрания.​

​Мы подали до 600 заявок. Минюст Дагестана отказывал в проведении мероприятий, суды подтверждали отказы. Обжаловали мы не все отказы — порядка 180-ти. Подавали заявки не только на митинги. Мы думали: если митинг не разрешают, может быть, разрешат демонстрацию? Заявки на демонстрацию тоже отклоняли.

Только в одном случае Ленинский районный суд Махачкалы вынес решение в нашу пользу, но на следующий же день Минюст [Дагестана] обжаловал решение в Верховном суде [Дагестана], и Верховный суд отменил это решение.​

​Сейчас введен новый порядок оспаривания решений судов по административным делам, и мы подали одну из первых жалоб в Пятигорск (город находится в Ставропольском крае — ОВД-Инфо) — в Пятый кассационный суд. Мы думали, что на уровне федерального округа или Москвы должны добиться справедливости.

В одном случае пятигорский суд уже признал правоту за нами и неправоту Минюста, районных и Верховного суда Дагестана. Уже назначены заседания по другим таким делам. Если ориентироваться на первое решение, далее будет под сотню отмененных решений Верховного суда Дагестана, а это испортит всю статистику [судебной системе Дагестана].​

Видимо, поэтому [пятигорский] суд предоставил нам время для примирения: ответчики могут пойти с нами на мировое соглашение на взаимовыгодных условиях, чтобы остальные жалобы не рассматривались. Правда, [власти Махачкалы] уже снова отказали в митинге против застройки у озера Ак-Гель.​

​Параллельно мы подали жалобу в Конституционный суд Дагестана на запрет митингов у органов власти, рядом с остановками общественного транспорта, автомобильными дорогами и тротуарами — чтобы оспорить саму эту норму закона. Заседание Конституционного суда было месяц или полтора назад. Судьи очень долго готовили решение, но вот оно [было озвучено] 18 ноября. Конституционный суд Дагестана признал неконституционным пункт о запрете проводить митинги у органов власти и дал указание Народному собранию Дагестана внести изменения в закон.

Нужно отметить, что одиночные пикеты по делам братьев Гасангусейновых, делу Гаджиева проходят регулярно. Люди подходят, интересуются. Проведению одиночных пикетов в различных частях города власти не препятствуют.

19.11.2019, 17:20

Люди в масках и анкеты о «криминальных связях»: задержания на антифашистском турнире

В Москве 17 ноября люди в масках и бронежилетах ворвались на антифашистский турнир по единоборствам «Не сдавайся». Они погрузили всех в автобусы и увезли в ОВД. Задержанных сфотографировали и раздали им анкеты — в которых спрашивалось, например, об их криминальных связях. ОВД-Инфо поговорил с Ириной, посетительницей турнира.

Для турнира сняли спортивный зал. По моим ощущениям, в зале было человек 60–70. Прошел первый бой, примерно в 13:20 ворвались штук 20 мусоров. В черной форме с надписью «полиция», черных масках, бронежилетах, во всей экипировке. Кто они, почему ворвались, естественно, не сказали. Потребовали, чтобы все встали по стенам и положили руки на стены, заткнулись и стояли. У кого с собой средства самообороны, нужно было скидывать в определенное место. Многие, конечно, спрятали их и не отдали.

Один мусор был без маски, высокого роста. Видимо, он был главным: он командовал, затыкал всем рот. Один человек был против того, чтобы выполнять эти собачьи команды. Насколько я поняла, его ударили по ногам, и одного из первых силой утащили в автозак. Потом в сети выложили его фотки со следами от рук на шее. Еще одна девчонка потребовала у ментов объяснений, на нее наорали, отобрали у нее телефон, угрожали ей.

Чувак с дистро (лоток с печатными изданиями, музыкальными дисками и антифа-атрибутикой — ОВД-Инфо) начал собирать свои книжки, до него докопались: а что это ты убираешь улики и вещдоки? Я сказала ему: стой у своего рюкзака, а то неизвестно, чего они тебе подложат. В итоге он застегнул свой рюкзак, не знаю, что с ним дальше было.

Большинство стояло в офигении и ожидании непонятно чего. Почему все это происходит, куда нас повезут, нам не говорили. Потом объявили: по 24 человека, начиная с левой стороны зала, пакуемся в автобусы.

Менты объяснили все это установлением лиц, которые могли участвовать в «беспорядках 27 июля» в центре Москвы. И непонятно, это была формальная или настоящая причина задержаний.

Я оказалась в первой партии. Мы поехали в ОВД «Сокол», всего с турнира увезли людей в четыре отдела. В ОВД «Сокол» нас не обыскивали, ничего не сказали, но со всех собрали паспорта. Часа полтора мы стояли на холоде на улице у входа в ОВД — не знаю, было ли это сделано специально. Когда замерзли, мы сами заходили в ОВД, ходили туда в туалет.

Нас вызывали по одному-двое. Всем давали однотипные непонятные анкеты и говорили, что отдадут паспорт только после ее заполнения. Я спросила: это что вообще за анкета и почему мы должны ее заполнять? Мне ответили, что для некоего электронного каталога. Что это за каталог, не стали объяснять.

Анкета — просто лист бумаги, там были графы: рост, вес, ФИО, телефон, адрес, образование, работа. А также какие-то бредовые графы — например, связи с криминальным миром. Никаких строчек для сотрудников полиции, чтобы они это как-то визировали, не было. То есть надо было записать в чуть формализованном виде свою биографию. Кого-то еще заставляли сдавать отпечатки пальцев, и всех фотографировали. Фотографировали с номерком из четырех цифр, написанными от руки.

Я попыталась им объяснить, что они нарушают закон, но мне ответили, что паспорт не отдадут, пока я все это не сделаю. Типичный разговор с мусорами: не будешь фотографироваться, не получишь паспорт. С нами было двое несовершеннолетних, за одним приехала мама, другому отдали паспорт, и он уехал сам. На излете этой переписи — длилась она часа три — приехал адвокат. Был бы адвокат сразу, возможно, обошлись бы без анкет. А так, почти все их заполнили в «Соколе», в других ОВД некоторые отказывались.

Часов в шесть-семь вечера все опять собрались в спортзале, турнир продолжился. Провели бои и награждение. Когда менты только ворвались, то сказали: ребята, мы вас всех просто перепишем, и вы продолжите. Мы в это, конечно, не поверили, но так и получилось. Видимо, менты хотели показать: вы у нас под колпаком. Рядом со спортивным клубом ничего криминального не происходило, поэтому никаких поводов врываться на турнир у ментов, конечно, не было.

19.11.2019, 14:20

В Башкирии 20 раз за два месяца не согласовали экологический митинг: рассказ активиста

Рядом с Нефтекамском хотят открыть полигон для утилизации опасных отходов. Жители выступают против полигона. За два месяца они подали 20 заявок на митинг, но ни одну из них не согласовали. Власти каждый раз утверждают, что активистов опередили другие организаторы — которые при этом так и не провели ни одного митинга. Александр Литой записал рассказ Айдара Баянова, активиста инициативы «Стоп Камбарка — Нефтекамск» и члена «Яблока».

Камбарка — это маленький город на границе Удмуртии и Башкортостана. Камбарка находится от нашего города, Нефтекамска, в 15 километрах. Рядом с Камбаркой решили перепрофилировать завод, который перерабатывал химические вещества. Сейчас будет не только химический завод, но и полигон по утилизации отходов первого и второго класса опасности: отходов, содержащих ртуть, нефть, а также батарейки и другое.

Говорят, в год будет перерабатываться 50 тысяч тонн отходов. Это огромная цифра. Есть вероятность, что отходы будут просто сжигать, что очень вредно для окружающей среды. Кроме того, рядом с заводом течет Кама. Если отходы будут попадать в реку, пострадают многие регионы.

Первые митинги были в июле в Камбарке и Нефтекамске. Инициативные группы против этого завода также появились в Ижевске и Сарапуле. Первый митинг по проблеме завода в Камбарке у нас в июле согласовали без проблем. На митинге выступал глава Нефтекамска, говорил, что он солидарен с позицией жителей, выступает за то, чтобы завод не угрожал экологии.

Но затем мы двадцать раз подавали в сентябре и октябре уведомления на митинги по этой проблеме, и каждый раз наши заявки отклоняли. Якобы каждый раз раньше нас подавали заявку на митинг в том же месте в то же время. Заявки на акции подавали люди из ООО «Индустрия», тесно сотрудничающей с администрацией Нефтекамска. Если городу нужны какие-то строительные работы, тендер, скорее всего, выиграет «Индустрия».

Мы заявляли митинг против перепрофилирования завода в Камбарке, а люди из «Индустрии» — митинг по теме мусорной реформы. «Индустрия» с заявкой на митинг всегда оказывалась якобы раньше нас, потому что у нас не ставят входящий номер на принятом уведомлении о митинге. Говорят, регистрация уведомления о митинге осуществляется в течение дня. Это дает возможность чиновникам утверждать, что кто-то в тот же день, но якобы раньше, принес свою заявку.

В Нефтекамске 140 тысяч населения, в городе много площадей, но есть постановление нефтекамской администрации, что все митинги должны проводиться рядом с кинотеатром «Октябрь». Никаких митингов «Индустрия» не проводит, хотя уже даже в суде обещала, что проведет. Согласно недавно принятому закону, в случае отмены митинга организаторы должны об этом публично оповестить. Ничего такого сделано не было.

По проблеме Камбарки КПРФ разрешили митинг только в Уфе (столица Башкортостана — ОВД-Инфо), но не в Нефтекамске. А организатору митинга КПРФ 7 ноября в Нефтекамске пришло уведомление от правительства Республики Башкортостан о том, что завод в Камбарке, проблему с питьевой водой в Нефтекамске и пенсионную реформу нельзя обсуждать на городском митинге. Потому что это будет отклонением от заявленной темы митинга — годовщины Октябрьской революции и социального положения в России.

Темы питьевой воды и Камбарки на митинге 7 ноября в Нефтекамске все-таки затронули. Полиция этому не препятствовала, зато полицейские одному из активистов запретили надевать футболку с лозунгом против завода.

У нас в Нефтекамске к власти пришел новый клан, думаю, они боятся митингов: боятся, что создастся впечатление, что в городе не все в порядке.

UPD 15:58: Айдара Баянова ошибочно назвали организатором акции, потому заголовок материала изменен.

13.11.2019, 16:53

Рассмотрим и в полночь: как суд задержали на семь часов и все равно не провели

В пятницу в Мосгорсуде должны были рассмотреть дело о моральном ущербе за несогласованный пикет. Юрист ОВД-Инфо Максим Сорокин вместе с подзащитными прождал заседания семь часов и не дождался. За это время одной из заявительниц, Елене Санниковой, пришлось вызвать скорую. Александр Литой записал рассказ юриста.

Была заявка на пикет в центре Москвы по поводу запрета на ввоз в Россию американских лекарств. В 2018 году его не согласовали. Отказ в согласовании был обжалован. История совпала с тем, что было принято постановление пленума Верховного суда, в рамках [ответа на требование] ЕСПЧ, о том, что в России нужно совершенствовать процедуры, связанные с организацией публичных собраний.

Это постановление отразилось на ряде судебных решений, в том числе и по нашему делу. Такое бывает очень редко, но случается: в сентябре прошлого года Мосгорсуд признал отказ в согласовании пикета незаконным. Поскольку невозможно вернуться в прошлое [и согласовать пикет], единственным способом восстановления нарушенного права было обращение за компенсацией морального вреда.

Соответствующий иск был подан в Таганский районный суд, он был рассмотрен без участия сторон. Если верить протоколу, кто-то из ответчиков на суде был, но [это сомнительно]: нам не дали ознакомиться с делом. Суд отказал в компенсации морального вреда, потому как права заявителя якобы не нарушены. Хотя из практики Конституционного суда следует, что компенсация морального вреда является способом восстановления нарушенного права.

В Мосгорсуде дело стали рассматривать через шесть месяцев. В российских судах достаточно распространено, что вам назначают заседание на какое-то время, но нужно ждать два-три часа. В этом случае пришлось ждать практически семь часов. В пятницу, 8 ноября, суд должен был начаться в 15:10, а фактически начался в 22:30.

Это время люди вынуждены были сидеть, не понимая, когда же их вызовут — через час, два, три. Одной из заявительниц, Елене Санниковой, в 22 часа пришлось вызывать скорую в коридор суда. Пожилой человек, у нее проблемы с сердечно-сосудистыми заболеваниями, она много часов ждала на железной скамье в плохо вентилируемом коридоре. Медики зашли в суд, проверили, что у нее нет критического состояния, дали направление к врачу.

Другой заявительнице, Марии Рябиковой, потребовалось выйти из здания. Входя в суд, вы проходите контроль с металлоискателем, записываетесь. На вход суды работают до 16:45, после этого войти уже нельзя — при том, что суд продолжает работать. Рябикову не стали пускать обратно, ей пришлось ждать у дверей несколько часов.

Дело перенесли на 14 ноября, четверг. Сказали, нужно соблюдать пропускной режим. (Рябиковой нельзя было выходить из здания, несмотря на многочасовую задержку — ОВД-Инфо): Если бы соблюдали, мы бы и в полночь рассмотрели, а так — приходите еще раз, try again later.

Теперь дело назначено с утречка, больше шансов, что к обеду управимся.

11.10.2019, 08:57

Рассказ студента, которого вызвали в военкомат после задержания на акции 27 июля

С самого начала летних протестов против недопуска кандидатов на выборы в Мосгордуму их участникам угрожали пристальным вниманием со стороны военкоматов. Вскоре задержанные на митингах стали получать повестки. ОВД-Инфо поговорил с одним из тех, кому пришла повестка. Молодой человек сходил в военкомат, там ему предложили написать объяснительную.

Задержали меня 27 июля на Трубной, когда оцепили площадь. В автозаке я был с Марией Алехиной (участница Pussy Riot — ОВД-Инфо). Нас оформляли в ОВД «Свиблово» до пяти или шести утра, затем на двое суток отвезли в ОВД «Северное Медведково», потом присудили 15 тысяч рублей штрафа.

В самом начале августа я нашел повестку из военкомата, которая торчала в дверном косяке. Причем не в моей двери, а в двери, которая отделяет подъездную площадку от холла с квартирами. В повестке было написано, что мне нужно явиться в военкомат 1 октября для уточнения материалов воинского учета. Все правильно, но обычно такую повестку присылают в октябре: каждый осенний призыв мне нужно предоставлять в военкомат бумажку о том, что я учусь в вузе. Сама повестка правомерная, но странно, что ее принесли в августе, и непонятно, почему не положили в почтовый ящик.

Повестка / Фото из личного архива героя

Я взял справку в вузе и пришел в военкомат в начале октября. Захожу в кабинет, в который и прихожу обычно, отдаю эту справку. Называю фамилию. В кабинете сидит женщина, которая должна внести информацию обо мне в базу. Она нашла меня в базе, рядом с моей фамилией было написано: «С 1.08 на ГСП».

Я не очень понял, как ГСП (городской сборный пункт — оттуда происходит отправка призывников в военные части, — ОВД-Инфо) расшифровывается, но сотрудница районного военкомата мне сказала, что это городской военкомат. Я ей рассказал о повестке, которую принесли в начале августа. Она удивилась, пошла в соседний кабинет, потому что не понимала, что со мной делать. Там она спросила у какого-то мужчины, он сказал: «Так пишут тем, кого задерживали [на митингах], им надо объяснительную написать».

Далее я разговор записал — запись я вам пришлю, но вы аудио не публикуйте (есть в распоряжении ОВД-Инфо). Она сказала: «Полиция скидывает указиловки, что военкоматы должны провести какую-то работу с теми, кого задерживали на протестах». Она возмущалась: «Какого, вообще хрена?! Мы не можем проводить работу, мы военкомат — мы можем отправить или не отправить в армию».

Сотрудница военкомата предложила мне написать объяснение на имя военного комиссара. В объяснении указать, что я просто гулял с девушкой рядом с местом проведения митинга, и задержали меня случайно. Дала ручку и бумагу, показала, как составить шапку объяснительной.

Я написал в чат своего автозака. Там один из адвокатов «Апологии протеста», Александра Баева из ОВД-Инфо и другие участники чата посоветовали не писать такую бумагу. Я подумал, что, действительно, это не нужно. Женщина куда-то вышла из кабинета. Я кинул ей на стол бумаги, которые она мне дала, и из военкомата свалил. Справку из вуза я к тому моменту уже отдал.

Давайте этот рассказ опубликуем анонимно, чтобы не подставлять сотрудницу военкомата. Она, на самом деле, очень хорошая. К потенциальным призывникам относится внимательно, объясняет им, что и как нужно делать. Жаловалась мне, как к ней приходил отец одного призывника, который, как она сказала, работает на Тверской, 13 (адрес мэрии Москвы — ОВД-Инфо) и «передавал ей привет от Сергея Семеновича». Ее эта ситуация взбесила.

10.10.2019, 15:31

«Гитлер тоже рисовал»: как закрыли галерею «Дордор» за выставку в день рождения Путина

Выставка «Осень пахана» должна была пройти 7 октября в Москве — в день рождения Владимира Путина. На выставке были работы, посвященные социальным проблемам, полицейскому насилию и несвободе слова, но в галерею «Дордор» приехали сотрудники полиции, управы и МЧС. ОВД-Инфо поговорил с одним из организаторов выставки, художником Львом Нешиным, о том, как сорвали выставку и закрыли галерею.

Галерея «Дордор» работала больше полутора лет, мы сделали больше ста выставок, очень разных, в том числе вообще не связанных с политикой. Мы занимались некоммерческими выставками, последняя — мы дали площадку [паблику «ВКонтакте»] «Ахуху» для выставки «Осень пахана». На этой выставке также были представлены и мои картины.

В день выставки [7 октября], когда мы завершили монтаж [выставки], к нам сначала пришел один человек с управы [Пресненского района] — как бы просто посмотреть. Потом пришли пожарники из МЧС, проверить здание на пожарную безопасность. Еще минут через двадцать-тридцать пришла куча народу с управы, сотрудники МВД. Один из них то говорил, что он с управы, то что из ФСБ — путался постоянно.

Галерея у нас зарегистрирована как ИП, а еще есть бар, он — как ООО. У нас есть разрешения, мы зарегистрированы в системе ЕГАИС, есть касса. Единственное, чего у нас не было — уголка потребителя, там, где висит книга отзывов и предложений. Я не спорю, книга отзывов и предложений нужна, мы не успели ее сделать, но за ее отсутствие дают только небольшой штраф.

Нам же сказали, что это является проблемой, всех выгнали из помещения, отключили электричество и потребовали снять картины — около ста работ. Все это произошло за два часа до [открытия] выставки. Я спрашиваю: «Зачем картины снимать?».

Мне сказали, что из-за техники пожарной безопасности, и что картины могут испортиться. Я говорю: «Ну и ладно, это наши проблемы. Значит, проблема не с баром, а все-таки с картинами?» В итоге они признали — проблема именно в выставке.

Афиша выставки / Иллюстрация: мероприятие выставки в фейсбуке

На улице мы стали разворачивать людей, которые приходили на выставку. Приехал автобус с ОМОНом. Мне пришлось снова открыть дверь [сотрудникам управы и полиции], они там рыскали с фонариками, потому что электричество ранее отрубили — вырвали провода из счетчика на улице. При свете фонариков они сфотографировали все работы и бумажки с подписями — кто автор и как называется картина.

У меня есть аудиозапись, там плохо слышно, но если прислушаться, все понятно. На ней тот самый сотрудник то ли управы, то ли ФСБ говорит, что у всех [участников выставки] психические расстройства, что карательная медицина в СССР — это было очень хорошо. Он сравнил всех художников [работы которых были представлены на выставке] с Гитлером, потому что Гитлер тоже рисовал. Говорил, что всех надо лечить или сажать.

Работы сфотографировали, мы выходим. Вроде бы все закончилось, но нет: через десять минут привезли сварочный аппарат, и стали заваривать дверь. Я попытался остановить [сварщика], но меня отпихнули. Никаких бумаг все это время не показывали.

Весь следующий день мы ждали, когда нас пустят [в галерею], вели переговоры с управляющим территории [где находился «Дордор»]. В итоге нам написали соседи [по арендуемому помещению] о том, что нас будут отворять. Мы бегом туда, успели. Там был человек с управы и рабочий, который размуровал дверь. С нами были люди из «Ахуху», они успели забрать картины, человек с управы так и не показал никакие документы, акты. Нам дали минут двадцать. Мы успели взять какие-то свои личные вещи. Там же еще у нас были мастерские, где мы работали как художники.

«Ахуху» повезли картины на «Бумажную фабрику». Через 25 минут после того, как было объявлено, где пройдет выставка, на «Бумажку» приехала куча сотрудников полиции и пояснила, что выставки не будет.

9 октября [в «Дордор»] была пожарная проверка, прокуратура собиралась, но не приехала. Пожарники, конечно, выявили кучу нарушений, которые касаются не нас, а собственника помещения. Например, окна заложены кирпичами, но это было сделано до нас, лет пять назад. Нарушения предъявляют собственнику, но если мы хотим там остаться, исправлять их должны мы. Собственнику выгодно, чтобы мы уехали: мы проблемные арендаторы, а он отдаст это помещение под какой-нибудь склад.

Заново продолбить окна, согласовать конструкции, заменить двери, соблюсти все требования пожарников — все вместе выйдет примерно больше десяти миллионов, у нас таких денег нет. Еще управа пообещала, что, если мы снова откроемся, они вызовут в бар санэпидемстанцию, которая все что угодно найдет. Также в управе нам обещали отключать свет, электричество и воду: то есть работать у нас не получится.

Илья Федоров, основатель «Дордор», потеряет [от закрытия] почти два миллиона. Полгода назад мы с ним решили открыть бар, и лично я теряю тысяч 500–600. Сейчас мы надеемся добиться возможности хотя бы спокойно вывозить вещи — у нас оплачен месяц аренды — у нас там много вещей, куча картин, красок, оборудования.

30.09.2019, 16:34

«Соблюдения закона требует?»: как задержанному в метро приписали участие в протестах

На акции против недопуска в Мосгордуму независимых кандидатов 3 августа задержали как минимум 1001 одного человека. Среди них — задержанный в метро, которому приписали участие в протестах, проходивших в это время на улице. Сотрудник СК изъял у него телефон по уголовному делу о «массовых беспорядках». Молодого человека уже оштрафовал Бабушкинский суд, в начале октября у него апелляция в Мосгорсуде. Рассказчик пожелал остаться анонимным.

Я собирался встретиться на метро «Чеховская» с близким человеком. Без нескольких минут пять мы выходили из метро, и еще не успели выйти, как у турникетов перед эскалаторами к нам подошли пять или шесть сотрудников полиции, попросили документы. Я поинтересовался, в связи с чем. Полицейские ответили, что, возможно, я со своим близким человеком нахожусь в федеральном розыске, и они должны это проверить. Меня такой ответ не очень устроил, но я подчинился их требованиям. Прошел с ними в стеклянную будку, она на выходе из метро.

Мой товарищ оставался снаружи будки: он не задавал им вопросы, и потому особо их не интересовал. Я дал полицейским паспорт, они посмотрели, ни в какой базе, естественно, меня не нашли. Затем они захотели проверить мои вещи на сканере, какие стоят в метро. От этого я вежливо отказался, сославшись на приказ Минтранса — есть такой — обязывающий ограждать досмотровую зону, чтобы посторонние люди не видели, что на экране сканера, в вещах у других людей. В метро эти зоны не огорожены.

Я сказал полицейским, что от досмотра не отказываюсь, у меня ничего запрещенного с собой нет. Но тогда давайте составлять протокол досмотра. Это их нереально выбесило: они ответили, что никакой протокол составлять не будут и это вообще не досмотр. Просто на сканере посмотрят.

Мне начали предлагать подписать уведомление о каком-то митинге, который, оказывается, проходил на улице, и что я обязуюсь в нем не участвовать. Я спросил: «Что, я подпишу и меня отпустят?» Мне ответили: «Ну да».

Я обратил внимание: за мной на лавке сидели парень с девушкой лет 25-ти, спокойные, абсолютно вменяемого вида. Я поинтересовался, что они делают в полиции. Они ответили, что их точно также задержали, только я выходил из метро, а они входили. Им дали такую же бумажку подписать, ничего не предъявляют, но и не отпускают. Я понял, что даже если подпишу эту бумагу, которая не имеет никакого процессуального статуса, меня не отпустят.

Женщину-полицейского, у которой был мой паспорт, я попросил представиться. Я не знал ни как ее зовут, ни ее должность, а закон обязывает полицейских представляться. Ее очень удивило, что я знаю какой-то закон и требую от нее закон соблюдать. Она ответила мне что-то вроде: «Называйте меня старший лейтенант».

Это был восьмой отдел полиции на метрополитене. Я просидел в стеклянной будке около часа. Никто из полицейских — кто-то приходил, кто-то уходил, постоянно их было около пяти — не мог мне ответить, что я там делаю. Затем пришел, по-моему, майор и сказал: «Это тот умный, который соблюдения закона требует? Давайте со всеми с улицы доставим его в ОВД, откатаем ему пальчики и будем проверять по всем базам».

Откуда-то с улицы пришли другие сотрудники, сказали, что можно нас выводить. Почти ко входу в метро подкатили автозак ради нас четверых. Мой товарищ все это время стоял за стеклом будки. В автозак нас вели пять-шесть полицейских, часть из восьмого отдела метрополитена, а часть — ОМОНовцы или кто-то еще.

Грузили в автозак нас в районе шести вечера. Я спросил, на каком основании. Мне ответили: «Там всё объяснят». В автозак нас погрузили без применения силы. Когда мы заходили, других задержанных в нем еще не было. Автозак отъехал от метро и проехал на бульвары, где проходили основные протесты. ОМОНовцы прямо закидывали в автозак протестующих, некоторых били головой об автобусы. От митингующих я не видел никакого сопротивления.

В том числе задержали журналистов МБХ.Медиа, причем они были с камерами, удостоверениями и редакционными заданиями, из автозака вели трансляцию на youtube. В какой-то момент в автозак закинули сотрудника, по-моему, МГТС. Он был в форме, с сумкой с какими-то своими проводами и инструментами. Он явно шел на вызов — вроде линию связи наладить.

В какой-то момент автозак набился, и мы поехали. Нас привезли в ОВД. На выходе из автозака моего товарища отпустили, меня — нет. Почему — не объяснили. Он ждал меня за забором, передавал воду в отдел. Двух сотрудников МБХ.Медиа тоже отпустили на входе в ОВД.

Нас доставили около семи вечера. Собрали в актовом зале. Пришел начальник ОВД, на удивление был очень вежливым, отвечал на вопросы. На мой вопрос, почему я задержан, он попросил подождать полчаса. Сказал, что затем надо будет какой-то протокол подписать, и меня отпустят. Было уже около восьми или девяти. Мы сидели там несколько часов без составления документов.

Меня вызвали первым — как человека, который больше всех возмущался. Я очень удивился, прочтя в протоколе, что я задержан по части 5 статьи 20.2 [КоАП], за нарушения на митинге. Я спросил, как так, мне ответили, что протокол составлял какой-то другой сотрудник. Я потребовал его позвать, мне ответили, что он уже ушел домой. Свое задержание в метро я почти полностью на телефон снял на видео.

Судя по рапорту полицейских, в 17:40 я находился не в метро, а у памятника Пушкину на улице и кричал «Допускай!», «Путин нехороший» или что-то такое. Хотя в этот момент я находился под надзором кучи камер и кучи сотрудников полиции восьмого отдела на метрополитене, еще двух задержанных в метро и моего знакомого. Рапорт был распечатан на принтере, и там было оставлено место, чтобы ручкой вписать фамилии задержанных.

Затем приехал следователь из Главного [управления] Следственного комитета по особо важным делам. Каким боком я их мог заинтересовать? Время было уже около 11-ти вечера. [Следователь] сказал, что я прохожу свидетелем по уголовному делу. Какому еще делу? Оказывается, по митингам 27 июля. В те выходные я находился в 100 километрах от Москвы, этому есть свидетели. Следователь мне отвечает: «Я вам не особо верю. Хотите вы или нет, я вас буду фотографировать. Будете сопротивляться — позову сотрудников полиции, и они будут вас держать». Ну, что делать: он меня сфотографировал.

Затем следователь изъял у меня телефон, положили в конверт, запечатал его, я расписался на месте склейки. Записал, что телефон я выдал добровольно: хотя доброй воли моей никакой не было.

Время было около двенадцати, хотелось приехать домой и забыть об этом всем.

19.09.2019, 19:11

«А тебя-то за что?»: рассказ о мигранте из Киргизии, задержанном на акции 10 августа

Дилмурат Тойчу уулу — штукатур из Киргизии. Его случайно задержали в ходе акции против отказа зарегистрировать кандидатов в Мосгордуму 10 августа. Несмотря на то, что Тойчу уулу плохо говорит по-русски и его имя и фамилию неправильно записали в протокол, Зюзинский райсуд оштрафовал его на 10 тысяч рублей. Апелляция в Мосгорсуде пройдет 2 октября. Общественный защитник Елена Фельгенгауэр, работающая с ОВД-Инфо, рассказала о деле.

Он приехал в Москву в июле из Киргизии. Зовут его Дилмурат, а фамилия у него сложная: Тойчу уулу. Уулу означает «сын», то есть это можно перевести как Дилмурат, сын Тойчу.

Нашел он в Москве себе заработок — на ремонте Политехнического музея взяли его штукатурить. В субботу 10 августа он тоже штукатурил, часов в шесть собрался домой. Ровно у входа в метро «Китай-город» Дилмурата взяли. (В этот день основное противостояние демонстрантов и полиции происходило недалеко от Политехнического музея — ОВД-Инфо).

Ни слова ни говоря, засунули его в автозак. Как я понимаю, после этого с ним никто не разговаривал. Он — гражданин Киргизии, миграционная карта у него на руках. Он сохранил посадочный талон на самолет, на котором прилетел в середине июля. По-русски он плохо говорит. Никакого резона участвовать [в протестах] у него не было. Если бы [в автозаке] его спросили: «Парень, ты кто такой?», то отпустили бы без протокола.

В рапорте, в протоколе — так бывает, если что-то написали, это кочует копипастом везде — написано «Тойлу У.Д.». То есть Дилмурат превратился из имени в отчество. Процессуально это другой человек. В Зюзинском районном суде на это указывала [юрист] Лида Аносова, но судья это никак не воспринял. Сначала дело Дилмурата вела Лида, но она заболела, и я его подхватила.

В постановлении суда имя и фамилия уже указаны правильно. Ему выписали штраф в 10 тысяч рублей. 10 тысяч для него — как для меня миллион. Самое главное, ну видно же — двадцатилетний паренек, совершенно забитый, глазки не поднимаются. Чуть что, отказывает голос, по-русски перестает разговаривать.

В Мосгорсуде наша судья заболела, поэтому дело передали другому судье, [Антону] Лашкову. Мы зашли к нему, он говорит: «Я вас буду переносить». Ему тогда назначили слишком много дел. Лашков взял дело [Дилмурата], посмотрел и ахнул: «Батюшки, а тебя-то за что?» Видя такую реакцию, я говорю судье: «Может быть, вы нас все-таки послушаете?» Он: «Нет-нет, я вас слушать не буду».

Рассмотрение жалобы перенесли на 2 октября. Мы будем бороться до конца, не теряем надежды.

18.09.2019, 08:56

«Вот неймется тебе, Илья»: разговоры Ильи Яшина с полицейскими во время ареста

Незарегистрированного кандидата в Мосгордуму Илью Яшина за месяц арестовывали пять раз подряд. Первый раз его отправили в спецприемник 29 июля, а окончательно освободили 7 сентября. Находясь под арестом, Яшин публиковал в фейсбуке выдержки из разговоров с полицейскими. ОВД-Инфо собрал его рассказы.

18 августа

Час назад меня взяли на выходе из спецприёмника, и вот я доставлен в отдел полиции Троицка. Дежурный дотошно оформляет задержание перед тем как отправить меня на двое суток в камеру до суда.

«Так… Шнурки, телефон, карта „Тройка“, — раскладывает он на столе содержимое моих карманов. — Вроде всё?»

Конвой указывает направление к камере.

«Стоп, стоп, — вмешивается наблюдавший за процессом оперативник. — А ремень-то? Ремень забыли».

И правда забыли. Без ремня плохо, но делать нечего: я подчиняюсь. Дежурный замечает моё недовольство.

«Такие правила, — ухмыляется. — Вдруг вы там захотите повеситься на решётке».

«Это вряд ли, — раздражаюсь я. — Не дождётесь».

На этих словах встрепенулся старший офицер, прибывший для контроля из Главка. Крупный лысый дядька.

«Здесь вы не правы, Илья Валерьевич, — покачал он головой. — Мы вообще не заинтересованы. Представляете хоть, сколько нам бумаг писать придётся, если с вами тут что-то произойдёт?»

«Вы прям как Путин, — говорю. — Помните, как он доказывал свою непричастность к убийству Политковской? Мол, мёртвая она ему больше проблем доставила, чем живая».

Офицер гордо расправил плечи.

«Слышал? — кивнул он дежурному. — Я как Путин!»

24 августа

Конвоировали в Мосгорсуд меня вчера красиво. Пятеро полицейских во главе с майором, наручники на обе руки, а в автозаке — кинолог с собакой. Матёрая такая овчарка с умными глазами.

Трясёмся по дороге на заседание.

«Зачем собака-то? — спрашиваю. — Наркотики, что ли, искать будем? Или оружие?»

«Не, — объясняет кинолог. — Это же конвойный пёс. Натаскали ловить беглецов».

Смотрю на старшего офицера с недоумением. Ему, похоже, и самому неловко.

«Ну, а я-то чего? — разводит руками. — Это начальство считает, что вы склонны к побегу, и требует усиления мер. А я бы сейчас вообще лучше дома на диване сидел».

Я вот что хочу сказать.

Дорогое полицейское начальство! Вы там совсем умом тронулись? Какой ещё побег? Много чести бегать от вас.

А в автозаке душно, между прочим, и пёс мучается. Прекращайте над животными издеваться.

28 августа

«Видимо, до встречи», — дежурный офицер возвращает мне личные вещи, поглядывая в окно. Там уже ждет автозак, и несколько полицейских переминаются с ноги на ногу.

Иду к выходу.

«Не спешите», — встает в дверях начальник спецприемника.

Смотрим друг на друга.

«В чем дело-то?» — спрашиваю.

«Вы же в 14:20 освобождаетесь, верно?» — уточняет он. Киваю.

Начальник показывает часы: 14:18.

Ждем.

***

На пороге бойцы в черной форме 2-го оперполка МВД. Старший бодро докладывает, что я задержан за призывы к митингу, и почему-то все время улыбается. Я снимаю его выступление на видео и публикую в соцсетях.

Через час мы уже в отделе полиции, и тот же боец по-свойски садится рядом со мной на стул.

«Почитал ваш фейсбук, — говорит. — Ну где вы меня выложили».

«И как? Понравилось?»

«Чему там нравиться? Я просто улыбался, а там хай такой. И прям оскорбляют».

Смотрю на него с интересом: похоже, и правда переживает.

«Расстроился?» — спрашиваю.

«Да блин, не улыбаешься — плохо, улыбаешься — опять плохо, — жалуется боец. — Американские фильмы видел? Там полицейские все время улыбаются, никто их не оскорбляет. А я улыбнулся, и понеслось: лыбится, животное…».

«Не грусти, сержант».

Обаятельная капитанша Мария в ОВД «Тверское» знакомит меня с материалами дела. Читаю рапорт: «Собравшиеся кричали «Путин… !" и не подчинялись полиции.

«Это что за лозунг такой? — уточняю. — Путин и многоточие».

«Ну там вроде кричали, что Путин вор. Пропущено просто», — смущается Маша.

«Так давай допишу», — беру я ручку.

Мария хватает бумаги.

«Нельзя, вы что!»

***

«Вот неймется тебе, Илья», — качает головой оперативник у двери КПЗ, где мне предстоит ночевать.

«В смысле?»

«Ну отсидел бы спокойно и гулял уже на свободе».

«Я разве беспокойно сижу?»

«А что, спокойно? Про выборы что-то писал, за коммуниста какого-то впрягся, которого снимать пришлось после этого…».

Открывает дверь камеры.

«Тебе прям как будто нравится злить начальство», — хмурится опер.

Честно говоря, да: нравится.

***

Камера крошечная: ни окон, ни кровати. Чувствуешь себя, как в каменном мешке. Зато на стене гордо красуется надпись «Ингуши сила!».

«Ты что, совсем тупой?!« — орет за дверью дежурный. Кто-то отвечает ему, путая русские и, кажется, узбекские слова.

«А я тебе еще раз говорю, — психует офицер. — Пока штраф не оплатишь, будешь сидеть в клетке».

«Нет денег, командир…»

«Держи телефон. Звони землякам. Шегельме-бегельме, твою мать».

***

Ближе к ночи в соседней камере начинают стучать в дверь. Просят поесть: «Вторые сутки не жрали…» Дежурный орет, что здесь не ресторан, терпите.

Минут через 20 он заходит ко мне и просит расписаться за матрас. Спрашиваю про соседей.

«Да там трое киргизов сидят, не обращай внимания, — отмахивается полицейский. — Я им галеты дал из сухпая, с голоду не помрут».

У меня в камере три пакета с едой от сторонников: гораздо больше, чем я могу съесть. Собираю воду, хлеб, нарезку — прошу передать. Дежурный нехотя соглашается.

«От души, брат! От души!» — кричат через стену киргизы. Поужинав, они начинают петь. Сотрудники отдела сначала злятся и долбят в дверь, чтобы те заткнулись; но в итоге смирились.

Поют-то киргизы душевно.

***

«А ведь вы меня так и не вспомнили, да?» — улыбнулась утром капитан Маша, провожая меня в суд. Рассказывает, что оформляла меня в 2010 году после митинга оппозиции. А еще знакома с Навальным и Удальцовым.

«Я вот с тех пор уже двоих родила, — говорит Маша и поглаживает живот. — Третьего жду».

Всюду жизнь.

4 сентября

Обычно на апелляции в Мосгорсуд меня возил автозак. Это неудобно: сидеть приходится на деревянной скамейке, и каждый ухаб отзывается ударом по спине.

Во вторник же прислали легковой автомобиль с мигалкой и парой интеллигентных конвоиров. Очень вежливые парни.

«Илья, до суда еще есть время, — сказал один из них. — Не возражаете, если мы коллегу по пути выручим?»

Коллегой оказался прапорщик, у которого сломалась машина. Надо было захватить его у автосервиса и высадить у отдела полиции по дороге на заседание.

«Здорово, я Женя, — приветствовал меня прапорщик, устраиваясь на переднем сиденье. — Смотрел твои ролики на ютюбе».

«И как тебе?» — интересуюсь.

«Положительно! — одобрил Женя. — Тоже Собянина не одобряю. Мы с тобой… как сказать-то?.. однополчане!»

«Может, я тебе тогда свою шконку в спецприемнике уступлю, однополчанин?»

Поржали. Прапорщик оказался общительным. Лет пятьдесят на вид, нос картошкой, морщины и солнечные очки «Рэй Бэн», создающие странный контраст с его полицейской формой.

«Ну хорошо, вот уйдет Путин, — пошел он с козырей. — И кто тогда?»

Обсудили Навального. Прапорщик ему симпатизирует, расследования смотрит. Но опасается: вдруг это новый Ельцин? Тот, мол, тоже в начале демократ был и на трамвае ездил, а потом «вон как все обернулось».

«У меня вот все знаешь, за кого? — говорит. — За Грудинина! Но он куда-то делся после выборов…»

Я описал ему вкратце, куда именно после выборов деваются все эти кандидаты, и сказал, что важнее не кто вместо Путина, а что.

«Главное контроль за президентом и сменяемость, — объясняю. — Ты любого на это место посади, хоть Грудинина, хоть тебя. Каждый без контроля в путина превратится. Понимаешь?»

Женя задумчиво чесал подбородок. В этот момент автомобиль резко перестроился в автобусный ряд и, включив сирену, рванул вперед. У прапора слетела с головы полицейская кепка.

«Костя, твою мать, давай без второй космической скорости», — ругнулся он на водителя. Тот беззлобно огрызнулся: достали со своей политикой.

«Ну, а как их сковырнуть-то? — снова обернулся ко мне Евгений. — Ну вот Сечин тот же. Там деньги-то какие. Так и будут вас разгонять и закрывать».

«Ты же сам мент, — говорю. — Вот и скажи, сколько можно разогнать? Ну десять тысяч, да? Ну пятьдесят? А если окончательно народ допекут и миллион выйдет, можно его будет разогнать?»

«Миллион вряд ли, — согласился прапорщик. — Но я к тому времени, надеюсь, уже буду на пенсии».

Машина остановилась недалеко от полицейского отдела.

«Вы когда к власти придете, про полицию-то не забудьте», — сказал Женя, натягивая кепку.

«Ну еще бы, — отвечаю. — Полиция про нас вон как помнит. Так что и мы не забудем».

«Ага, — засмеялся он. — Особенно про оперполк и омон».

Прапорщик вышел на улицу и бодро зашагал в своих нелепых очках «Рэй Бэн».

Душевный дядька.

Увольнение и допрос в полиции за фото 10-20-летней давности: история из Магнитогорска

Екатерина Конопенко (Катя Ганеши) преподает кикбоксинг в Магнитогорске, публикует сборники стихов в России и Индии. В 2018 году произошел конфликт при объединении нескольких детских клубов, в одном из которых она работала, в центр «Максимум». Конопенко рассказала, как в ходе него ее уволили, а теперь проводят доследственную проверку из-за фотографий 10-20-летней давности.

Конфликт, начавшийся с птиц

Администрация «Максимума» сочла возможным уничтожить единственный в городе Центр помощи раненым птицам, который действовал на базе нашего клуба около 30 лет, помимо кикбоксинга. Педагогический смысл был такой: дети занимаются жестким видом боевых искусств, а чтобы параллельно развивать у них добросердечие и понимание ценности жизни, мы лечили и затем отпускали на волю выздоровевших птиц.

Птиц вывезли, мы даже не знали, где их искать. Двух мы нашли выброшенными на улицу у клуба. В ходе конфликта с новой дирекцией к нам постоянно вызывали то Росгвардию, то вневедомственную охрану, то участковых — все время какие-то люди в форме. В детский клуб приезжала Росгвардия с автоматами, понимаете? Правда, в клуб с автоматами они не стали заходить.

(Подробнее — в видеоматериале, снятом сотрудниками «Черного Дракона». За ситуацией также следит магнитогорский портал «Верстов.инфо»: 1, 2, 3 — ОВД-Инфо).

Затем, «Черный дракон» лишился своего зала. Нам обещали, что 1 сентября 2018 года мы с детьми вернемся в свой зал после ремонта, потом перенесли дату на 15 ноября. Единственным залом в шаговой доступности для нас оказался хореографический класс. Мне урезали зарплату. Что такое сейчас 12–17 тысяч? Они надеялись, что я уйду, но я оказалась упрямой.

Вмешательство сверху

К концу мая 2019 года в нашем зале, наконец, доделали ремонт, но я понимала, что он планировался не для моих воспитанников. В мае уполномоченный по правам человека по Челябинской области Маргарита Павлова приехала в Магнитогорск. Я пошла к ней на личный прием и написала заявление, что детей фактически вышвырнули из зала.

Местные власти не любят, когда в их дела вмешиваются сверху. Меня вместе с родителями пригласили на встречу с начальником городского управления образования. Там нам сказали, что 2 сентября мы возвращаемся в наш зал. Я выхожу 12 августа из отпуска, прихожу к директору, говорю: давайте я буду готовить зал к началу занятий, после ремонта. Мне говорят: нет, вы туда не пойдете, там еще ведутся работы.

Видимо, они долго думали, что со мной делать. В результате, прокуратура вынесла представление центру дополнительного образования «Максимум» о том, что в сети размещены мои фотографии якобы порнографического содержания, и от учреждения требуется это устранить.

О каких фотографиях конкретно идет речь, мне не говорят. В ознакомлении с материалами проверки прокуратуры мне отказали в письменной форме. На моих страницах в соцсетях контента, о котором они предположительно говорят, нет.

Фотографии 2000 и 2010 годов

Полагаю, обвиняя меня в порнографии, они имеют в виду городской культурный проект. В 2000-м году я участвовала как поэтесса и одна из моделей в арт-проекте «Эксперимент». Есть передачи, которые о нем снимали местные телекомпании, есть публикации в газетах.

Были изданы фотоальбомы (один в 2000, другой — в 2010 годах) в Магнитогорском доме печати, самом крупном издательстве в городе. Об «Эксперименте» были публикации в центральных СМИ, НТВ снимало нас. Все это было 20 лет назад.

В 2010 году был издан сборник моих стихов, и там тоже есть фотографии, но это эротика в чистом виде. Я в курсе, чем отличается эротика от порнографии.

От уполномоченного — в прокуратуру и СК

Ситуация развивалась так. Уполномоченный по правам человека прислала директору «Максимума» запрос, на основании чего так прессингуют наш клуб. Директор отправила уполномоченному фотографии, выставив это в выгодном для себя свете. Уполномоченный по правам человека направила запрос в челябинскую областную прокуратуру и Следственный комитет. Областная прокуратура спустила это в Магнитогорск, в прокуратуру Правобережного района.

У меня есть дочка, пока еще несовершеннолетняя, ей семнадцать с половиной лет. Мне позвонил сотрудник инспекции МВД по делам несовершеннолетних и говорит: мне нужно вручить вам повестку, есть заявление по поводу вас. Он сказал, что в полицию заявление передали из Следственного комитета, потому что именно полиция занимается делами о насилии в отношении несовершеннолетних (статья 156 УК).

Он показывал мне материалы, по которым проводится проверка. Там фотографии моей дочки, когда она была маленькой, лет шести — то есть они сделаны больше десяти лет назад. Одна работа из этого цикла была опубликована в «Независимой газете» как иллюстрация к статье. Там у ребенка в руках травматический револьвер, и это оценивается как жестокое обращение — девочке в руки дали оружие. В документах, которые показывал инспектор, была фотография, где моя дочь с серьезненьким личиком держит сувенирный макет меча — который ничего не режет, — подносит к своему животику, и в фотошопе пририсована кровь.

3 сентября я с дочерью ходила на беседу в полицию. Полицейский мне говорит: рассказывайте, какой был умысел по поводу ребенка, кто был автором. При этом он сам ранее говорил, что получил характеристику на мою дочь в школе, что она почти идеальный ребенок. Полицейский говорил, что понимает, что никакого влияния эти фотографии на ребенка не оказали.

И я, и дочь взяли 51-ю статью Конституции (дающей право не свидетельствовать против себя и близких — ОВД-Инфо) — нам так юрист посоветовала.

Полицейский вежливо убеждал меня: уголовного дела нет, все хорошо, только проводится доследственная проверка. Этим фотографиям больше десяти лет, срок давности для уголовного преследования уже вышел. Но, как я понимаю, возбудить уголовное дело можно все равно, и запретить мне заниматься педагогической деятельностью. 4 сентября полиция опрашивала наших соседей по лестничной клетке, 5 сентября меня уволили за «аморальный проступок» — из-за представления прокуратуры.

Мне до сих пор не известно, о каком «аморальном проступке» идет речь и не понятно, почему от меня скрывают материалы прокурорской проверки, почему мне не обеспечили возможность дать пояснения.

Подобная формулировка — увольнение за «аморальный проступок» — практически лишает меня возможности найти работу по педагогическому профилю. Как «волчий билет». То есть меня оставили без возможности зарабатывать на содержание себя и своего ребёнка.

30.08.2019, 16:48

Спектакль с провокаторами: режиссер Театра.doc о попытке срыва представления

Премьера спектакля «Выйти из шкафа» состоялась в 2016 году. Это документальная постановка про каминг-ауты молодых людей и их отношения с родителями. На этой неделе, спустя три года после премьеры, участники прокремлевских движений SERB и НОД попытались сорвать спектакль. Режиссер Театра.doc Анастасия Патлай рассказала ОВД-Инфо о том, как вела себя полиция и кто устроил драку.

Начало спектакля в восемь вечера. У нас был практически продан полный зал. Когда зрители приходят, они сначала показывают билеты администратору, потом на входе в зал ещё раз проверяют билеты и дату рождения в паспорте. Зрителям объясняют, что спектакль предназначен для зрителей старше 18 лет.

Перед началом я обратила внимание на двух молодых людей, которые странно себя вели. Один из них был крупный, другой выглядел молодо. Когда они вошли в помещение театра, то сразу ринулись в туалет, это было чуть-чуть странно.

Потом они вроде бы купили билет, я им сказала: «Идите, там проверят паспорта на входе». У них проверили паспорта, потом почему-то один из этих парней вернулся в администраторскую, стал говорить, что потерял билет. Стал шарить по карманам, по портфелю, потел, краснел. У меня это вызвало подозрения, и я ещё раз попросила показать его паспорт. Он говорит: «Ой, у меня нет оригинала паспорта. Вот моя копия».

У него в копии стояла дата — 2000 год рождения. Очевидно, что ему должно быть не меньше 18 лет. Тем не менее он довольно молодо выглядел, но мы приняли решение его пустить. Дальше все зрители зашли, перед началом спектакля мы традиционно говорим: «Уважаемые зрители, у нас спектакль про гомосексуалов. Там есть нецензурная лексика. Если для вас это неприемлемо, вы можете покинуть помещение театра. Спектакль предназначен для зрителей старше 18 лет, поэтому мы у вас у всех проверяли паспорта. Надеемся, что вы показали свои действительные документы».

После того как спектакль начался, мы ушли с администратором Светой обсуждать наши дела. Через 15 минут мы услышали какой-то грохот в зале, и с этим грохотом оттуда вышли эти два молодых человека. Тот, который покрупнее, с воплями: «Что вы мне показали?» Я им сказала, что их предупредили, о чём этот спектакль. Того, который с копией, я прошу показать ещё раз документ. Он как-то, видимо, растерялся и мне его в руки дал. Мы его успели сфотографировать, вот я просто чувствовала, что мне понадобится доказательство, что он 2000 года рождения.

Вдруг тот, который большой амбал, ушел сначала из помещения, а потом вернулся с 10 или 12 другими людьми. У них у всех были камеры на селфи-палках, они снимали себя, потом начали снимать меня.

Они говорят: «У вас пропаганда гомосексуализма для несовершеннолетних. Мы хотим это всё прервать, мы не допустим». Я им объяснила: «Друзья, у нас нет несовершеннолетних в зале. Идёт спектакль, давайте вот здесь с вами поговорим или выйдем на улицу». Они меня не послушали, говорят, что вызывают полицию. На моё предложение подождать полицию на улице снова не отреагировали и прошли в зону сцены, которая отделена от холла только занавесом.

Я объяснила зрителям ситуацию, тут же на сцену вывалилась толпа с селфи-палками. И они стали кричать зрителям оскорбительные фразы. Потом я побежала выглянуть снаружи, есть ли полиция, и увидела чувачка с флагом с желто-черными полосками и плакатом «Театр. Док — гнездо ЛГБТ-разврата». И я поняла, что это не просто провокаторы по собственной инициативе, а некая политическая сила.

Зрители и мои коллеги узнали на фотографиях [представителей прокремлевских движений] SERB и НОД, и они потом сами об этом и заявили.

Минут через 15 приехала полиция. Они выглядели как партнеры этой всей банды, потому что полицейские не собирались восстанавливать порядок и защищать зрителей от вторжения непонятных людей. Полиция сразу сказала, что у нас несовершеннолетний, [спросила], кто тут организатор. Потом со слов этих погромщиков, будем их так называть, полиция стала у меня требовать какое-то прокатное удостоверение. И они все стали кричать: у вас нет прокатного удостоверения, вы незаконно показываете.

Я отвечаю, что это же не кино, какое прокатное удостоверение, это театр. Это мой спектакль, я его создала — хочу и показываю. Потом в присутствии полиции эти люди устроили драку, то есть они её организовали. Одна женщина [из числа провокаторов] пригрозила зрителю (это был Антон Ткачук — ОВД-Инфо), что она сейчас его побьёт или ударит. И он, видимо, эмоционально, испугавшись, взял её то ли за плечо, то ли за шею, чтобы блокировать возможный удар. И в этот момент, как только он до неё дотронулся, раздались крики, что женщину бьют, и тут же на этого зрителя накинулись три-четыре человека из этой банды. Они моментально его лицом на пол положили, и тут же подоспел полицейский, который надел на него наручники. Антона увели в полицейскую машину, при этом никого из этих [провокаторов] не арестовывали, не опрашивали. Хотя это они его били.

Полицейский говорит мне: «Пойдемте для дачи объяснений». Я сказала зрителям, что мы уедем и спектакль возобновится, и попросила полицию, чтобы они вывели этих погромщиков из здания театра.

Большая часть зрителей осталась, администратор изнутри закрыла дверь. В полиции у меня взяли объяснение. Я уже потом поняла, когда приехал адвокат из ОВД-Инфо, что это объяснение я дала инспектору по делам несовершеннолетних.

Мы вместе со зрителями написали заявление о хулиганских действиях в театре, получили квиточки. Антон получил штраф за мелкое хулиганство. Как я понимаю, суда никакого не будет. Он и так, бедняга, попал в передрягу: шел на спектакль, а попал на какое-то другое представление.

30.08.2019, 10:27

Почему я хожу в суды: дневник защитницы по «митинговым» делам

Координатор волонтеров ОВД-Инфо Александра Баева рассказывает о том, почему важно помогать в судах задержанным на акциях и как устроена работа общественного защитника.

Один

Макса хватают за развернутый флаг России. Мишу хватают прямо из толпы. Лешу хватают за съемку на телефон. Сашу хватают уже не первый раз. Катя везет передачку в Таганский отдел полиции. Кирилл везет передачку в Марьину Рощу. Последние сообщения в чате — у задержанных отбирают телефоны, всех на ночь, никого не отдали.

5 мая 2018 года в Москве задержали 719 человек. Среди них было много моих друзей. Утром 7 мая всех встречаем у суда. Автозаки за автозаками, из них выглядывают знакомые лица. Очень волнуемся, не знаем, будет ли суд и будет ли на нем защитник. Хватаем юристов за рукава, просим рассказать, как защитить своих друзей на заседании. Такое ощущение, что тебе рассказывают про логарифмы, когда ты только выучил таблицу умножения.

В тот день никого судить не стали, суд все дела вернул обратно в отделы. Но тогда я решила, что больше не хочу оказаться в ситуации, где другу нужен защитник, а я не могу помочь.

Два

Мне в инстаграм одно за другим приходят уведомления:

 — Извини за скомканное сообщение. Пишу быстро

 — Попытался найти помощь, но ппц. По нулям

 — Хотел позвонить в УСБ, но там трубку никто не взял

 — Извини, просто надо написать это человеку, которому я могу это написать

Я не видела Ярика три года, он звонит мне из отдела полиции, я что-то бормочу про 51-ю статью Конституции. Правой рукой листаю конспекты с лекций, левой рукой разворачиваю КоАП. «Где это вообще смотрят-то? Что делать?» Пытаюсь сохранить ледяное спокойствие, но не выходит.

 — Три протокола должны составить, Ярик, три протокола. Не подписывай их, если не дадут прочитать!

Ярика отпускают спустя три часа под обязательство о явке. Ему дали 19.3. Мы не виделись три года и вот встретились в здании суда.

Три

Товарищ Якорев невысокий, коренастый, выглядит как обычный мент. Полицейская форма придает ему уверенности и веса, но когда он ее снимает, становится совсем щуплым. В суд он приходит без формы, держится уверенно.

Заседание сразу начинается с конфликта с судьей. Она сначала пытается рассадить нас с Яриком по разные стороны. Потом запрещает закрыть окно. На улице февраль. Мы спрашиваем судью, можно ли нам вообще дышать. Судья разрешает. Глубокий вдох: ходатайство о вызове прокурора, ходатайство о ведении протокола, ходатайство о вызове свидетелей со стороны защиты…

Судья начинает допрос Якорева, задает простые вопросы, полицейский легко на них отвечает. Наступает наша очередь. С каждым вопросом Якорев все больше смотрит в пол, его нижняя губа тянется вниз, он становится все меньше похож на полицейского и все больше на разбившего окно мячом школьника.

 — Так мой подзащитный был задержан или нет?

 — Я вел его в отдел.

 — Так он был задержан или нет?

 — В отдел шли.

 — Какое у вас образование, товарищ Якорев?

 — Среднее специальное.

 — А вам с таким знанием законов не страшно ходить на работу?

Судья вскакивает, кричит, что это не относится к существу дела! «Страшно», — тихо бормочет под нос Якорев.

Четыре

Хочется соврать, что это мой с ним диалог, но нет. В середину моего первого процесса входит знакомый адвокат и помогает допросить Якорева. Судья так от нас устала, что отложила оглашение до утра следующего дня. На оглашение не поехал никто, потому что все боялись ареста. Судья Пищукова решила оправдать. Пишу в фейсбуке пост, что выиграла первый процесс. Основатель «Руси Сидящей» Ольга Романова добавляет в друзья. Успех.

Пять

Не пошла на один из согласованных митингов, даже не знаю, почему. На нем задержали десять человек. В том числе девочку Катю. Ее при задержании ударили о ступеньки автозака и вызвали скорую. Увезли в НИИ Склифосовского. Она мне звонит, спрашивает, что делать.

 — Документы при тебе?

 — При мне.

 — Тогда попробуй сбежать!

Приезжаю к ней. Внизу больницы двое сотрудников Центра «Э». Предлагаю ей выйти через черный ход, едва его находим. Стоим, смотрим в потолок. Катя уходит на приличное расстояние. Мы все переглядываемся: «Ну, что? Пошли?» — «Пошли». И уходим. Оставляем сотрудников в недоумении, они начинают кому-то звонить, мы идем в ближайший «Макдональдс».

Шесть

Уезжаю на Кавказ, чтобы встретить Оюба Титиева из тюрьмы. Вечер в чеченском селе, старая кухня, пьем сахар с чаем, Магомед учит маленького Ибрагима уворачиваться от ножевого удара. Раздается звонок.

 — Привет, я Катя из ОВД-Инфо, вы не хотели бы защищать для нас людей в судах по 12 июня?

 — Да, хочу! Но я не скоро вернусь, суды, наверное, закончатся.

 — Нет, не закончатся, — говорит Катя.

Семь

Суды не кончились. Встречаю задержанных по 27 июля, привозят девочку лет 18. Двое суток она ночевала в отделе. На ней короткие шорты, топик и порванная полицейскими куртка. Ее свидание с парнем превратилось в столкновение с государством.

Она все снимала в инстаграм: вот они фоткаются в парке, вот в кафе зашли, вот с мороженым идут. А вот ее парня уже винтят, а ее саму за то, что снимала, как его винтят. На Трубной площади они успели провести четыре минуты.

Железобетонно доказываем их непричастность к акции, судья смотрит все видео, приобщает. В душе теплится надежда, что мою девочку оправдают. И так живо теплится, что когда судья озвучивает решение, я едва сдерживаю слезы.

Восемь

Утро, задержанных должны везти по судам. Вечером знакомые никак не могут найти своего друга, просят позвонить в отдел, выяснить. Забиваю в поисковике: «Черемушкинский отдел полиции», первый номер телефона в строке, звоню и со всей своей яростью обрушиваюсь на них: «Сегодня должен быть суд, а моего подзащитного еще не привезли! Где он? Куда вы его дели?»

 — Девушка, — звучит дрожащий голос в трубке, — я смотритель библиотеки Черемушкинского монастыря. У нас нет никакого суда.

 — Простите, ради бога, — кладу трубку, краснею. Парня находим спустя семь минут.

Девять

Гелашвили не успел сбежать. Мы ему говорим: «Вали, у тебя статья арестная, еще сутки вкатают». Гелашвили не бежит. Приставы загоняют нас в зал. Судья спрашивает: «Гелашвили здесь?» Гелашвили молчит, смотрит в пол. «Здесь Гелашвили?» Судья строго смотрит на нас. «Здесь», — тихо произносит Гелашвили.

Веду процесс и думаю: «Вот черт, если сейчас ему сутки дадут, как жить-то?» Судья уходит в совещательную комнату. Предлагаем Гелашвили снова уйти. Он не уходит, стоит, смотрит в пол. Повисает гробовая тишина. Судья выходит и оглашает решение: «Виновен. 20 тысяч штрафа». У Гелашвили светлеет лицо: «Спасибо-спасибо».

 — Смотри, какие все счастливые, когда штраф получают, — замечает мой приятель. Гелашвили бежит из суда.

Десять

В Мосгорсуде моего бывшего подзащитного защищаю не я, а достаточно известный адвокат. Напрашиваюсь слушателем в процесс. Идем к судье, у которого я уже в тот день отвела два заседания. «Будут ходатайства?» — спрашивает судья Павлов. Достаточно известный адвокат отвечает, что прикладывал ходатайства к апелляционной жалобе. «Но их здесь нет», — отвечает судья. Тогда адвокат просит заседания отложить. Судья звереет, выгоняет адвоката за дверь. Я в шоке, мой подзащитный тоже. Сую ему листок бумаги для ходатайства.

 — Что вы ему суете во время процесса, — взвизгивает судья. — На каком основании вы подсовываете ему бумаги? Почему вы вообще с ним разговариваете? Пришли тут и развели цирк!

 — Почему вы меня отчитываете? — я совсем в шоке.

 — Развели цирк потому что! Хотите, чтобы я вас тоже удалил? Я хочу как лучше. Чтобы всем было хорошо. Чтобы процесс прошел корректно и быстро.

 — У нас с вами одни цели, поверьте.

 — Ходите на митинги, — обращается к подзащитному. — Небось на своих митингах и защитников себе ищете. Непрофессионалы! Если бы тот (про достаточно известного адвоката) был адвокатом, я бы жалобу на него написал! А то ходят тут защитники с паспортами!

Одиннадцать

Только я вышла с работы — сообщение с горячей линии ОВД-Инфо: «Задержание прямо сейчас. Что делать?»

Перезваниваю задержанному. Молодой парень. Подошли менты, говорят, мол, подозрение на наркотики, пройдемте. История, конечно, не политическая, но раз уж мы разговариваем, надо же как-то помочь. Объясняю парню, что да как. Сотрудники просят его выключить телефон, говорят: «Потом перезвонишь». Прошу поставить на громкую связь. И сотрудники огребают за весь мой сегодняшний день.

«В смысле перезвонит? На каком основании вы задержали моего подзащитного? В смысле, в отделе расскажете? Это вы при задержании должны рассказывать! В какой отдел везете? Я сейчас приеду! У вас вообще есть бумаги по оперативно-розыскным мероприятиям?»

Номер сбрасывается. Я нервничаю, думаю, сейчас увезут парня. Перезваниваю. Он берет трубку спокойно, говорит: «Менты резко тачку остановили и отпустили меня».

Проверяем вместе с ним сумку, куртку, вещи на предмет подброса. Его уже успели досмотреть. Без понятных, конечно.

Утром приходит смс: «Даже не знаю, как вас зовут».

Имена героев публикации были изменены по их просьбе.

27.08.2019, 16:50

Отпуск в спецприемнике: дневник Алексея Полиховича, задержанного за речь на митинге

Участник ОВД-Инфо Алексей Полихович отсидел 13 суток административного ареста за речь на митинге 10 августа. Ему вменили мелкое хулиганство за фразу «Они охуели». Полихович рассказывает о днях под арестом, обществе, которого нет, и о том, чем спецприемник отличается от СИЗО.

11 августа

 — Пройдемте, полиция.

 — Мы тебя тут заждались, пидор.

 — Да он охуевший!

Начинаю кричать: «Помогите». Надеюсь, что коллеги услышат и поймут, что меня задерживают.

 — Щас поможем тебе.

 — Чо, допизделся на своем митинге?

Мне заламывают руки, надевают наручники. Точечное задержание — это всегда адреналин, а тут я еще и не до конца понимаю, по какой именно причине меня винтят. Понятно, что за выступление на Сахарова, но что конкретно они там придумали? В голове отстукивает маятник: административка или уголовка? Административка или уголовка? И где-то там же второй маятник: менты или ФСБ? Менты или ФСБ?

Заталкивают в машину. Смотрю на водителя — он в зеленой жилетке, то есть ППСник, это уже лучше. Наличие реального полицейского в форме успокаивает.

 — В «Красное село» его везите, — говорит один из ментов, оставшихся на тротуаре.

То есть, в отдел полиции «Красносельский». Получается, еще и по территориальности правонарушения — проспект Сахарова явно относится к этому району. Тут я расслабляюсь еще чуть-чуть.

В «Красном селе» меня передают на руки дежурному. Снимают с меня наручники, позвонить не дают: боятся, что инспектор, которая будет вести дело, не одобрит. Устраивают на ночлег в камере. Здесь мне предстоит провести удивительный уикэнд, наполненный людьми из другого мира, полного мата, негатива, усталости и смирения со своей судьбой.

Уикэнд в «Красном селе»

Утром ко мне подселяют двух бедолаг. Первый — бездомный в кроссовке и тапочке, одна нога перебинтована. Второй бедолага побит и опух. Судя по целым носкам на ногах, у него есть дом.

Приходит инспектор, дает мне позвонить. Кажется, меня не хватились. Сообщаю, что как и где задержан, какая статья. Затем приезжают Таня (моя бывшая жена) с Ксюшей (участница ОВД-Инфо и моя подруга), делают передачку. Таня манифестирует прибытие звонким: «Здравствуйте, хочу сделать передачу своему мужу!» Ксюша, кажется, волнуется. «Муж, объелся груш», — так Таня все время говорила, пока предлагала в 2013-м мне брак в «Бутырке», пока собирала передачки и собиралась на длительное свидание в Рязань, пока впадала в депрессию и с болью, травмами и чувством вины — уходила. Круг замкнулся.

Ночью в «Красном селе» наступает время приключений. Сначала привозят парочку не очень трезвых людей. Мужичок — маленький, как хоббит, не издает вообще никаких звуков.

А вот спутница его — титан. В коричневой безрукавке, с пучком выбеленных волос и в светлых камуфляжных штанах, она устраивает настоящий бенефис. Ее отводят дальше по коридору давать объяснения из-за того, что какой-то друг ее пламенного сердца написал на нее заявление о воровстве и побоях.

Объяснения она дает громогласно и торжественно. Потом ходит по коридору и начинает интересоваться у полицейских, когда ее отпустят. Ее не отпускают. Тогда она взрывается: орет то на постового на входе, то на дежурного, то на еще каких-то невидимых сотрудников, кроет их матом и требует выпустить. Затем уходит передохнуть в глубину коридора, включает музыку с телефона и громко, на весь отдел, подпевает. Возвращается к дежурке и с новой силой набрасывается на ментов. Когда и этот наскок оборачивается неудачей, она начинает плакать и причитать о своей нелегкой судьбе.

Кажется, полицейские и сами рады бы ее отпустить, но пока оформляются документы, не могут этого сделать. В итоге ее все же выпускают.

12 августа

Суд в понедельник. Как обычно, суд — повод увидеться с близкими, достойного разбирательства я от него не жду. Пришло довольно много людей, человек 30. Пресс-секретарь суда производит приятное впечатление: четко говорит приставам, что они должны обеспечить присутствие всех желающих на заседании. Конвойные полицейские тоже производят приятное впечатление: шутят, что вместе со мной прославятся, и поправляют кепки на головах, чтобы скрыть лица.

Судья строго следует букве закона. А согласно ей — «явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью». Камон, что это за такое мифическое общество у вас в КоАП? Общество скандировало вместе со мной. Реальное общество на Сахарова. А ваше мифическое общество из статьи 20.1 — чушь и формализм.

Общаясь с залом, говорю, что хотел бы 13 суток — и получаю 13 суток. Когда судья зачитывает это, зал взрывается смехом.

13 августа

Спецприемник в Мневниках — лучшее учреждение из тех, где я сидел или служил. Готов поставить ему положительные оценки во всех приложениях и сервисах.

Во-первых, тут классный прогулочный дворик — просторный, как четыре дворика в «Бутырке». Во-вторых, тут неплохо кормят и дают чай с сахаром. Сотрудники расслабленные и в большинстве своем безобидные. Раз в день легально дают телефон позвонить на 15 минут, запрещая, правда, выходить в интернет. Из минусов — скудная библиотека, отсутствие розеток, а значит — отсутствие кипятка и новостей. Слушаем радиоприемник, а кипяток набираем каждый прием пищи в столовой, оборачивая скукожившуюся бутылку в одеяла, сумки и теплую одежду — это наш термос.

Сидят, в основном, водители, лишенные прав или пойманные в нетрезвом виде за рулем. Сроки — 5–7 суток. Сидят здесь и политические — встречаю в коридоре Яшина (незарегистрированный кандидат в депутаты Мосгордумы), с ним же в хате сидит Степанов (координатор московского штаба Навального), а потом — Золотаревский (глава штаба Ивана Жданова), которого задержали на митинге 10 августа, где я и выступал.

У нас в хате есть старший по камере. Это Саныч — бородатый мужик шестидесяти лет, рассказывающий истории про тысячелетнюю историю государства русов, критикующий Навального и травящий байки.

По поводу оппозиции и государства русов мы с ним спорим, но мне импонирует его стремление к организованности: уборка в камере раз в два дня, обязательный накорм вновь поступивших, в целом дружелюбное и отзывчивое отношение к новеньким. С тюрьмы привык относиться к таким людям без предрассудков. Да, русы строили подземные дороги семь тысяч лет назад, да, Навальный живет на деньги Госдепа, ну, бывало и пострашнее. В конце концов, ненависть и недоверие к властям всех мастей (кроме Путина) разделяет.

15 августа

К нам в хату подселяют большого весельчака, муниципального депутата Костю Янкаускаса. Он сидит уже третий административный арест подряд. Выходит из спецприемника — его задерживают, оформляют новый протокол и снова дают арест. Я рад его видеть, он бодр и не унывает.

Костя сидеть, конечно, устал, но виду не подает.

17 августа

Травим анекдоты. Мой любимый про гречку.

Выходит собака в понедельник к миске: «Вау! Гречка!» Выходит собака во вторник к миске: «Круто! Гречка! Люблю гречку». Выходит собака в среду к миске: «Класс, снова гречка. Что может быть лучше!» Выходит собака в четверг: «Хм, гречка что ли? Ну, а ничего другого нет?» Выходит собака в пятницу: «Тьфу, снова гречка, сколько можно жрать одну гречку?!» Выходит собака в субботу: ничего. Выходит собака в воскресенье: ничего. Выходит собака в понедельник к миске: «Вау! Гречка!»

Про всех нас история.

20 августа

Свидание с Таней. Вообще удивительно, как это слово означает сейчас исключительно встречу в дисциплинарном учреждении, а не дейт из тиндера.

Таня в белых гетрах до колен и «ньюбэлэнсах», я — в тапочках на босу ногу. «Чулки взяла?» — шучу ей в ухо, когда обнимаемся в первый раз. Это отсылка к свиданиям в зоне, когда она приезжала ко мне на три дня с баулами еды, книг и любовного стафа. Смеется, говорит: «Пахнешь, как обычно, тюряжкой». Нам вернули наш 2012-й — передачи, суды, свидания, созвоны на 15 минут.

Мы уже давно не вместе, но со стороны, наверное, так не кажется. Таня шутит (или не совсем шутит), что наш брак, развалившийся фактически еще в тюрьме, — далеко не самый худший брак из возможных. Мы можем обсуждать все на свете, смеяться и обниматься, многие ли пары могут похвастаться таким?

21 августа

Я видел это множество раз: в школе, в армии, в тюрьме. Находят слабого, беззащитного. Теперь это худосочный мужичок неопределенных лет, как-то особенно неуверенно, неустойчиво семенящий по прогулочному дворику.

Он снимает футболку и подставляет острые ключицы солнцу. Из потрепанных джинсов торчат синие трусы. Время от времени мужичок что-то бормочет, иногда выступает с отдельными репликами невпопад. Идеальная мишень для острот.

Во дворик загнали сразу несколько хат. Люди подкалывают мужичка, ржут, многозначительно улыбаются друг другу. Зажигалка нужна? Вон на двери, залезь, посмотри. Чо стриптиз устраиваешь? Ты что, потерялся? Куда едешь?

Тоскливо не столько от ватаги злых людей с режущими улыбками и не столько от этого потерявшегося в жизни мужичка, сколько от повторяемости формата. В школе — шутки над ботаниками и задротами. В армии — над толстяками и маменькиными сынками. В тюрьме — над опущенными, козлами, слабыми. Смех как оружие, шуточки как стигма. Тоскливо, что эта модель словно висит в облаке, ее все время можно скачать (и скачивают), установить и начать глумиться.

22 августа

Вывозят на апелляцию. Я готовлю огненную речь про «революционную пену», но судья постоянно меня перебивает и хочет заставить говорить только о законности. Мат был? Значит, неуважение к обществу. К тому самому обществу из КоАП, которое никто никогда не видел.

Потом стоим с конвойными, которые меня привезли и которые сейчас будут меня увозить обратно в спецприемник, курим. Они курят прямо под табличкой «Курить запрещено». Немного матерятся. Я предлагаю им заехать ко мне домой «по пивку». Отшучиваются, что не пьют на работе. Разговор перетекает в обсуждение чешского пива.

24 августа

Вот то, что с административки освобождают минута в минуту, немного бесит. По уголовке тебя освобождают на один день раньше срока, а если освобождение выпадает на выходной, то и еще раньше. А тут — задержали в полвторого ночи — отпустим в полвторого ночи.

Пока иду с сотрудницей к воротам, женский голос из-за них кричит: «Яшин, выходи!» Янкаускас тоже кричит: «Яшин, ты следующий!» Из ближайшей к воротам камеры им в ответ кто-то ругается: «Заткнись! Заткнись! Выйдет твой Яшин! Ты нормальная?!»

Меня освобождают на три минуты раньше положенного срока. Снаружи в меня утыкаются камеры мобильных телефонов. Человек 20 стоят полукругом, кричат, смеются. Корреспондент «Медиазоны» Сковорода подходит и передает мне стеклянную бутылку с вином. Другой корреспондент «Медиазоны» Швец подходит следом и угощает вином из пластиковой бутылки.

Звоню отцу, говорю, что меня не завинтили на выходе. Чувствую тоску, какая возникает при просмотре старого любимого фильма, который уже не вызывает сильных эмоций. После трех лет в СИЗО и зоне 13 суток в не самом плохом спецприемнике ощущаются как нелепый косплей. Я косплею сам себя образца 2015 года. Следственный комитет косплеит сам себя образца 2012-го. Россия для грустных, уставших косплееров.

13.08.2019, 12:36

Четыре часа на полу и удар берцем в пах: рассказ об обыске в студии «Навальный Live»

YouTube-канал «Навальный Live», относящийся к кандидату в Мосгордуму Любови Соболь и Фонду борьбы с коррупцией, уже несколько лет ведет трансляции с крупных протестных акций. Последние трансляции — 27 июля и 3 августа — собрали по 1,3 миллиона и 900 тысяч зрителей.

На прошлой неделе в ФБК прошел обыск по делу об отмывании денег. Во время следственных действий изъяли всю технику в Фонде, включая оборудование для трансляций из студии «Навальный Live».

Во время согласованной акции 10 августа ОМОН пришел в центр сбора подписей Соболь, а на резервную студию «Навальный Live» — СОБР и полиция. По-видимому, это связано с тем, что Соболь звала своих сторонников на несогласованную акцию после митинга на проспекте Сахарова. Из-за следственных действий трансляция так и не началась.

Задержанных сотрудников (всего их было десять) YouTube-канала сделали свидетелями по делу о массовых беспорядках. У них изъяли всю личную технику, несколько часов держали на полу, не пускали адвоката из «Апологии протеста». К некоторым сотрудники Росгвардии применили силу.

Один из задержанных и пострадавший от действий полиции Алексей Шупляков рассказывает, как происходил обыск.

__________

На трансляции я должен был мониторить социальные сети и оперативно находить контент — видосы, фотографии и тому подобное.

Трансляция должна была начаться в час тридцать, но у нас были перебои — мы вещали из съемной квартиры, потому что в студии из-за обысков не было техники. Поэтому мы решили начать в два.

Съемные квартиры мы иногда используем для трансляций — не всегда как студию, иногда для технических вещей. Но это первый раз, что к нам ворвались. Адрес квартиры знали только те десять человек, которые были внутри — его мы передавали через секретные чаты в телеграме. Как оперативники узнали адрес, неизвестно, но у нас подозрение, что за кем-то был хвост.

Оперативники ворвались к нам где-то за десять минут до начала трансляции. Пока они ломали дверь, я написал друзьям, что сегодня могу дома не ночевать, и удалил телеграм и другие социальные сети, выключил телефон, заблокировал компьютер. В этот момент они сломали дверь и ворвались с криками «всем лежать, руки за голову».

Дверь в штаб трансляции «Навальный Live», куда пришёл ОМОН / Фото: телеграм-канал Апология протеста

Я не оказывал сопротивления: лег на пол и положил руки за голову. Видимо, потому что в первой комнате было мало места, меня схватили за ноги и потащили по полу в другую комнату. Меня не одного так волокли. Я ударялся о мебель. Из-за этого я поднял голову и — видимо, за это — оперативник ударил меня берцем по промежности. Мне никогда в жизни не было так больно. Настолько больно, что я на время перестал понимать, что вообще происходит. Сейчас у меня на теле остались ссадины и припухлость в области паха.

СОБРовцы начали просить у всех паспорта. В это время они отпускали шутки, звучало примерно так:

— О, смотри, у него фотография в паспорте с длинными волосами.

— Да он пидрила.

— Ничего, по кругу будут пускать.

— А у него разноцветные носки, точно заднеприводный.

В какой-то момент СОБРовец толкнул диван, его ножка попала мне на руку. Я инстинктивно вскрикнул, что мне больно, а оперативник подошел ко мне, сказал завалить ***** [рот]. Потом трепал мне волосы на голове, приговаривая: «У-у-у какая неженка».

Они все время нас унижали — шутили про геев, пинали. А девочек из-за татуировок называли блатными.

Всё это время мы лежали лицом в пол, с руками за головой. В этом положении мы провели четыре с половиной часа. Руки затекли и заболели. И все это время к нам не пускали адвокатов (и никакой медпомощи).

Потом, как я понимаю, СОБР уехал — приехали следователи и простые полицейские. Они забрали у нас телефоны, начали поднимать нас и обыскивать. Они задавали вопросы — например, «где учишься?» Многие брали 51 статью (статья Конституции, позволяющая не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо), а в ответ оперативники шутили про пытки. Говорили: «Как ты отреагируешь, если мы тебе электрошок пустим?»

Когда пришла моя очередь, из-за удара СОБРовца я не мог стоять или сидеть на корточках. Они досматривали мой рюкзак при понятых, но я не знаю, были ли это настоящие понятые или их знакомые. Изъяли макбук и даже тетрадку для заметок с жидкостью для протирки ноутбука. У всех изъяли все банковские карты. Предложили подписать протоколы, но мы отказались подписывать их без адвокатов.

Потом нас вывели — в автозаке я все еще не мог сидеть и поэтому лежал.

В ОВД нас анкетировали. Угрожали, что если мы будем отказываться, то нас повезут в Следственный комитет. Потом нас повели на фотографирование и взятие отпечатков пальцов, но мы отказались. Приехали следователи из квартиры, записали наши мобильные номера.

Нас отпустили уже после десяти часов вечера — адвокаты сказали, что следственные действия после десяти проводить нельзя.

Сейчас мы проходим в качестве свидетелей по делу о массовых беспорядках — следователи смотрят нашу технику на предмет «улик».

12.08.2019, 19:23

«Незаконная агитация» из автомобиля: задержание на протестах 10 августа в Петербурге

В ходе протестов 10 августа в Санкт-Петербурге были задержаны 80 человек. Одному из них, Никите Зарецкому, повезло не попасть в автозак на пикетах, но затем его задержали сотрудники ГИБДД за плакаты и флаг в машине. В отделе полиции у Зарецкого интересовались, действительно ли оппозиционеры будут выслеживать детей полицейских. ОВД-Инфо записал его рассказ.

Я поехал поддержать мероприятие, которое было заявлено штабом Навального. На стекле в машине у меня была табличка со ссылкой на «Умное голосование» (одна из кампаний, инициированных Алексеем Навальным — ОВД-Инфо), из окна висел ингерманландский флаг, а сзади была надпись «Против Беглова» (врио губернатора Санкт-Петербурга — ОВД-Инфо).

Я припарковался со всеми этими табличками — все было в порядке. Оставил машину, ходил, смотрел, участвовал [в акции]. Пытался пробраться на второй этаж Гостиного двора — меня охранники побили, я от них еле убежал. Потом покатался по городу. В пробке меня окрикнули: «Мужик, за тобой менты едут! Убирай флаг».

Я начал убирать флаг, справа по автобусной полосе меня объехал гаишник с серьезными погонами — правда, я в погонах не разбираюсь. Но такой серьезный пухлый дяденька, на обычной частной машине, без спецсигналов и чего-либо еще.

Он говорит мне с вопросительной интонацией:

— Постоим?

Я:

— Нет, на каком основании?

Он, уже чуть ли не крича:

— Постоим!

Ну ладно, постоим. Уже начали скапливаться машины. Я встал на аварийке на автобусной полосе, меня облепили [полицейские машины]. У меня забрали водительское удостоверение и свидетельство о регистрации транспортного средства. Паспорт у меня взял ППСник, которого они дождались чуть позже.

Меня заставили выйти из машины, все показать и дать сфотографировать. Уже минут через 40 привели двух понятых и составили протокол об осмотре транспортного средства. Поначалу мне предъявили оскорбление представителя власти, а также сказали, что подозревают меня в экстремизме. Они сфотографировали [мою машину] и отправили через телеграм каким-то специалистам по экстремизму. Да, гаишники пользуются телеграмом — но, если я не ошибаюсь, гаишники не самых низких рангов.

Пока мы стояли, я звонил в ОВД-Инфо, читал статью об идеальном задержанном, гаишники же пытались развести меня на разговорчики, чтобы я себя как-то выдал. Шутили, беседовали на отвлеченные темы: например, где грибы лучше собирать, какой дождик — грибной.

— Что же вы так советскую власть не любите! — сказал мне один из них. Вместо того, чтобы представиться: удостоверения мне никто не показал. Я старался не лезть на рожон — честно, я очень сильно испугался.

Спустя около получаса я подошел к ним с телефоном, чтобы снять, и спросил, задержали меня или нет. Мне сначала сказали, что я задержан, потом — что не задержан. ППСник оскорбился на то, что я его снимаю. Видимо, они поняли, что делают что-то не так, и все они отказывались меня оформлять. Слышал, как по телефону кто-то отказался приехать меня забрать. В итоге меня оформляли гаишники, которые и задержали.

Меня остановили в семь с чем-то, в отдел полиции мы поехали в восемь с чем-то. В отдел я ехал в сопровождении четырех машин ГИБДД. Впереди меня одна машина, со спецсигналом, но без звука, сзади три машины. Я чувствовал себя не меньше, чем депутатом Заксобрания, едущим на дачу.

В отделе полиции описали мои плакаты, нашли статью [КоАП] 5.12 часть 1 (незаконная агитация в период подготовки и проведения выборов — ОВД-Инфо). Это — фэйл, мой случай под нее не подходит. Они у меня изъяли полутораметровый ингерманландский флаг, за который мне больше всего обидно, и картонные плакатики, которые я рисовал краской от руки. Ни то, ни другое не является печатной продукцией.

Выпустили меня в районе половины одиннадцатого вечера. Проверили мою тачку, не в угоне ли она. Гаишники спрашивали меня, правда ли, что [оппозиционеры] хотят ловить их детей и мучить. Это меня спрашивали всерьез, с холодным потом на лице. Сотрудник, составлявший протокол, постоянно отвлекался: мы поговорили с ним про зарплаты, о моей работе. Мне пожали руку и пожелали удачи на дорогах.

09.08.2019, 16:46

Ограбили в ОВД: задержанный 3 августа добивается, чтобы ему вернули изъятый телефон

Рассказ задержанного 3 августа о том, как он пытается вернуть телефон, который изъяли у него следователи на допросе по делу о «массовых беспорядках» 27 июля. Во всех структурах СК признают, что действия сотрудников были неправомерными, но как получить телефон обратно, никто не отвечает. Нашлась даже юридическая фирма, в которой предложили помочь вернуть телефон из СК за деньги.

Третьего августа я встретился со своей старой подругой, мы фотографы. Мы не знали о митинге, вышли из метро «Кузнецкий мост», зашли в фотолабораторию, пошли в сторону Трубной. Увидели, что там происходит замес, начали уходить оттуда. К нам подошли двое сотрудников полиции, заметив висящие у нас на шее камеры, и спросили:

— Вы пресса?

Мы ответили «нет», нас увели. Меня доставили в ОВД «Красносельский», туда приехали сотрудники Следственного комитета (СК) (для проведения допросов по делу о «массовых беспорядках» 27 июля — ОВД-Инфо). Они не предъявили документы, не назвали свои должности и отделы, в которых работают. Их было двое: мужчина в камуфляже с шевроном Следственного комитета и девушка в гражданском. Нас допросили. Вопросы были вроде «Откуда вы узнали о несанкционном массовом мероприятии?», «Как вы там оказались?». По каждому вопросу я брал 51-ю статью.

Перед нами поставили условие: мы можем покинуть отделение и получить свои личные вещи только когда сдадим телефоны. Мы не уточнили на каком основании изымают телефоны — все были очень уставшие. В итоге с нас взяли расписки, которые следователи забрали себе же, а по выходу не выдали копии протоколов об изъятии. Следователи уехали. Мы тут же на месте написали заявления о том, что телефоны изъяли без протоколов. То есть, по факту, их просто украли.

На следующий день я стал звонить во все инстанции, дозвонился, насколько я понял, до московского Следственного комитета. В трубку мне поахали, поохали: «Как так можно!» Перенаправили, как мне сказали, в отделение СК. Может быть, я что-то не так понял, но когда я приехал по адресу — там оказалась юридическая компания «Арта». В «Арте» тоже поахали и поохали. Воскликнули: «Как же так можно!». И предложили помочь мне забрать мой телефон «тысяч за 45», «потому что это СК, и все жестко». Я отказался.

Затем я дозвонился в Главное следственное управление СК (ГСУ СК), там мне сказали, как зовут девушку, которая допрашивала нас в ОВД «Красносельский»: Калмыкова Инна Игоревна. Там же мне сказали, что она работает в межрайонном следственном отделе «Мещанский». Затем я приехал туда, и следующие часов шесть ждал, когда со мной сможет поговорить начальник. Он мне сказал, что изъятие было неправомерным и мне нужно ехать в первое управление расследования особо важных дел ГСУ СК.

Адрес сказали найти в интернете: это сделать не получилось. Я опять позвонил в СК: ни на одной линии не брали трубку Дозвониться удалось то ли по линии защиты детей, то ли бизнеса. Там мне дали адрес 1-го УРОВД ГСУ СК. Я приехал туда, но на проходной развели руками: «Не знаем мы, где ваши телефоны, что с ними».

Я написал еще одно заявление о неправомерных действиях сотрудников, подал его там же. Мне сказали положить его в стопку бумаг, похожих на макулатуру. Поеду туда еще, буду добиваться встречи с начальником 1-го УРОВД ГСУ СК.

У меня есть приятель хороший, он работал в органах. Я рассказал ему эту историю, он говорит, что мой телефон, скорее всего, пропал. Я говорю: «Ладно, если бы я один, но задержанных тысяча человек!»

Он мне говорит: «Прощайся с телефоном». Но нет! Меня хлопнули [ограбили] в отделении полиции, это совсем произвол, я подобного вообще не понимаю.

07.08.2019, 19:25

Гимн России, прокурор Москвы и фальшивые подписи: рассказ отбывшего 7 суток за 27 июля

27 июля Александра Кукина несли ОМОНовцы по Трубной площади, а он пел: «Ты неси меня река». Через несколько дней его арестовали на семь суток за участие в акции. После выхода из спецприемника он рассказал ОВД-Инфо о том, как понятые в ОВД «Филевский парк» сфальсифицировали протокол, судья за два часа получил разрешение от прокурора Москвы на его арест и как отпугивать ОМОН гимном России.

Меня задержали на Трубной площади в районе половины девятого вечера, когда уже все оцепили и начали всех задерживать. Была очень тягостная атмосфера, нагоняли страх немотивированные задержания: ты стоял и ждал своей очереди. Хотелось сделать хоть что-то: сначала с друзьями мы запели гимн России. Пока мы его пели, никого из нас не задерживали, но задерживали людей рядом.

Что петь дальше, мы не придумали, в конце концов [росгвардейцы] добрались и до нас. Задержали нескольких моих товарищей, а потом и меня. На площади оставались мои друзья, я решил их подбодрить, спев песню [группы «Любэ»], начинающуюся со слов «ты неси меня река».

Меня отнесли к автозаку, обыскали, телефон сказали убрать в сумку. Наши вещи в автозаке ехали отдельно от нас, поэтому мы сразу не могли связаться с ОВД-Инфо, и даже в отделении [«Филевский парк»] вещи начали отдавать спустя пару-тройку часов.

Кому успели начать оформлять протоколы в течение трех часов после задержания, писали статью 20.2, часть 5 [КоАП, нарушение установленного порядка проведения акций]. По прошествии трех часов начали писать часть 6.1 (нарушение порядка проведения акции, сопряженное с перекрытием транспортных путей, в отличие от части 5, предполагает возможность административного ареста — ОВД-Инфо). Соответственно, [тех, кого начали оформлять позже] оставили [ночевать в полиции] и развозили в ОВД, где были свободные места в камерах.

Протокол мне оформили одному из последних, на 48-м часу задержания. Мне не дали его прочитать и сфотографировать. Полицейские в ОВД «Филевский парк» не хотели, чтобы я фотографировал протокол — именно поэтому мне не дали его прочесть.

Также в итоговом протоколе сказано, что я отказался его подписывать в присутствии понятых. Это не так. У меня есть диктофонная запись, на которой я прошу дать мне ознакомиться с протоколом. Кто были понятыми — не знаю, но у них был очень запуганный вид. Причем, в моем присутствии они подтверждали, что я не отказываюсь ознакомиться с протоколом, но потом поставили свои подписи [под тем, что я отказался с ним ознакомиться].

В районе девяти [вечера 29 июля] меня привезли в суд, в 21:50 началось заседание по моему административному делу. Поскольку адвокат был занят в других процессах, я ходатайствовал о переносе заседания, его тут же удовлетворили. Рассмотрение назначили на следующий день.

Суд мне назначили на 9 утра, я приехал (ОВД-Инфо рекомендует не ходить в суд на рассмотрение дела, если вменяемое административное правонарушение предусматривает возможность ареста — ОВД-Инфо). Всем из автозака, куда я попал, по части 6 статьи 20.2 выносили штрафы. У меня было наивное убеждение, что в моем случае все тоже закончится штрафом. Плюс, к сожалению, прийти посоветовал адвокат от ОВД-Инфо: насколько я знаю, его за это уже пожурили.

Начался суд только в районе двух часов дня. Я являюсь членом [избирательной] комиссии с правом решающего голоса (ПРГ) в Измайлово (членам ПРГ можно выносить наказание по административным правонарушениям только с санкции прокурора — ОВД-Инфо). Одно из ходатайств адвоката было о том, что требуется разрешение прокурора на вынесение мне административного наказания. Судья отложила заседание еще на два часа, за это время спокойно получила разрешение от временно исполняющего обязанности прокурора Москвы и вынесла мне семь суток административного ареста.

Наказание я отбывал в спецприемнике «Мневники» в небольшой камере на семь человек, четверо [из них] были после митинга. В целом, туда попадают обычные люди, а не уголовники. По крайней мере я с какой-то опасностью в спецприемнике не столкнулся. Очень здорово отлажена помощь правозащиты, в том числе хорошо сработали люди, которые делают передачки.

06.08.2019, 16:28

Мать арестованного по делу о «беспорядках»: мы были на акции, имеем на это право

22-летнего нижегородского либертарного левого активиста Владислава Барабанова задержали 27 июля в Москве. Ему присудили административный арест, а 3 августа на выходе из спецприемника увезли в СК. Через два дня Владислава арестовали на два месяца по обвинению в участии в «беспорядках» 27 июля в Москве. Елена, мать Владислава, рассказала о том, чем ее сын занимался в своем городе и что происходило с ним в Москве.

Мы живем в Нижнем Новгороде. Он поехал в Москву просто на акцию. И я там тоже была, мы имеем на это право! Потому что возмутительно то, что произошло с выборами в Мосгордуму.

В Нижнем Новгороде он занимался активностью, но не такой, за которую можно вешать уголовщину. Он ходил на пикеты по делу «Сети», «Нового величия», выступал на митингах в поддержку политзаключенных. Может быть, какие-то органы им интересовались, но реального повода для этого не было.

В прошлом году во многих городах были протесты против пенсионной реформы. У нас в Нижнем Новгороде есть пешеходная улица, Большая Покровка, по ней было шествие. Я, много моих друзей принимали в нем участие.

Мы дважды перешли дорогу по пешеходному переходу, потом был митинг на площади. Там есть памятник на возвышении, на ступеньках стояли люди, в том числе Влад. Внизу ходила девушка [сотрудник полиции], давала указания, кого фотографировать, Влада тоже сфотографировали.

Есть такой Павел Никулин, у него альманах moloko plus. Он ездит по городам с презентациями альманаха. Никулин приехал к нам в Нижний Новгород, Влад был на презентации. В помещение, где они собрались, пришли силовики. Там Влада опознали по фотографиям [с протестов против пенсионной реформе], присудили ему обязательные работы. Поэтому, когда его задержали в Москве, ему присудили повторное нарушение [установленного порядка] участия в акциях.

Беспорядки [в Москве] организовали Росгвардия и ОМОН, они лупили [людей] дубинками, мы все этому были свидетелями. Но машину [уголовного дела о беспорядках] уже запустили, теперь им надо найти организаторов, как вчера сказала судья (на суде по мере пресечения — ОВД-Инфо). [Владислав] сказал в суде: «Знайте, если я что-то против себя скажу, ко мне применялось насилие». Известно, как выбиваются показания, и каждый человек может не выдержать.

Я знаю своего ребенка, чем он жил, занимался. [Следствию] зацепиться вообще не за что. 27 июля в Москве Влада задержали на Трубной площади. Он ничего не делал: участвовал в пешей прогулке. Он был с голыми руками, ничего, кроме телефона, с собой у него не было. Какое свержение конституционного строя? Вчера на суде сказали, что он пытался скрыться [от ОМОНа во время задержания 27 июля] — никуда он не убегал! А что тут скрываться? Его задержали, это административный арест.

Владислав Барабанов / Фото предоставлено друзьями

В день, когда Влад должен был выйти, я звонила защитнику, у меня были опасения [что с ним может что-то случится]. Он ответил: «Его? Да за что? Забирайте его и езжайте домой». Я телевизор не смотрю, мне рассказали, что параллельно его аресту показывали какие-то [изъятые] баллончики, что [задержанные] хотели подорвать конституционный строй: это бред, ничего такого не было.

В субботу, 3 августа, мы с друзьями приехали его встречать. Я звоню в спецприемник:

— Влада отпускаете?

— Да, отпустили.

— А где тогда он?

— Он, наверное, шнурки завязывает, — отвечают мне в спецприемнике

И тут друзья заметили, что Влада сажают в машину. Это был обычный легковой автомобиль, стоял рядом со спецприемником с включенными фарами: видно, ждал сигнала, когда его выпустят. Открылись ворота, автомобиль заехал [на территорию рядом со спецприемником], мы этому не придали значения.

Влад выходил с вещами, два человека его посадили в машину, машина уехала, мы ничего не смогли сделать. Ничего не было сказано. Разве было сложно выйти, показать бумаги, сказать: да, мы отвозим его на допрос в Следственный комитет? Но никто ничего не сказал: нас за людей уже не считают вообще.