Бессрочный протест — это независимое мирное движение, в котором лидером является не личность, а народ. Мы собираемся каждый день, обсуждаем различные вещи и проводим акции. «Бессрочка» меня привлекла постоянностью — пока ты сидишь без дела между политическими акциями, в тебе успевает накопиться энергия, которую некуда девать.

7 октября где-то в шестом часу вечера мы шли от Дворцовой площади в сторону Дворцового моста. И уже у самого моста к нам подошли полицейские в форме. Они стали требовать у нас документы. Мы предъявили паспорта, но полицейские стали требовать не просто показать, а именно передать им в руки. Я отказался делать это. Полицейский сказал, что мои документы могут быть фальшивыми.

Я попросил предъявить удостоверение, на что он ответил, что его у него нет. Минуты через две к нам подошел отряд ОМОН в касках. Они окружили нас и стали по одному уводить. У нас был свернутый баннер в руках с надписью «Присоединяйтесь к бессрочному протесту», если не ошибаюсь. Что-такое.

Нас привели к белому туристическому автобусу, где ждала толпа полицейских побольше. Полицейские развернули баннер и стали его фотографировать.

Я спросил у омоновца, державшего меня за руку: «За что нас задержали? Куда нас повезут?» Один из сотрудников в штатском ответил мне вопросом на вопрос: «Закрой, блядь, пасть. Кто ты такой здесь?» Я попросил его быть покультурнее.

Передо мной в автобус заводили Василия Козлова. Если не ошибаюсь, он потребовал составить протокол изъятия вещей, которые у него отобрали во время досмотра перед автобусом. На него накинулась толпа полицейских, его заковали в наручники и отняли телефон.

Меня тоже стали досматривать без протоколов, без понятых. В какой-то момент у меня вообще отобрали рюкзак, и я не имел к нему доступа. У меня изъяли, не знаю зачем, игрушечные наручники и чехлы от них. Через какое-то время в автобус зашел полицейский и обратился ко мне: «Эй, ты, на выход!» Я вышел на улицу, меня поставили у борта машины, вокруг встали омоновцы и «эшники» с камерами — в общем, это была моя небольшая минута славы. Задерживавший меня полицейский снова потребовал мои документы. Я повторил, что могу показать паспорт, но в руки передавать его не буду. Я достал паспорт и поднес его к лицу полицейского, после чего тот с силой выхватил документ у меня из руки. Потом меня грубо стали запихивать обратно в автобус: я почувствовал удар в спину, от которого отлетел в полицейских, стоявших между мной и автобусом.

Одна из задержанных плакала и пыталась добиться от полицейских ответа на вопрос о причинах задержания. И мы спрашивали, за что нас задержали. Но полицейские не могли ответить на наши вопросы — они не знали. У многих сотрудников не было нагрудных значков, или же они были закрыты — нижнюю часть значка они прятали в карман.

После того, как мы подъехали к отделу полиции, мы еще около часа сидели в автобусе. Полицейские ходили себе за едой в столовую. Одному из задержанных было плохо — мы давали ему таблетки, которые у нас были с собой. Один из сотрудников полиции пытался запретить нам звонить и пользоваться телефонами — говорил, что мы имеем право на один телефонный звонок уже в отделе.

Нас с Васей первыми завели в отдел и отвели в актовый зал. Уже потом ребята из группы поддержки рассказали мне, что изначально сотрудники отдела говорили всем, что у них нет задержанных. И депутата Законодательного собрания Петербурга [Бориса] Вишневского даже провели в камеры отдела, чтобы показать, что в них никого нет. Но мы были не в камерах, а в актовом зале.

При составлении протокола сотрудник полиции сразу сам у меня спросил, буду ли я брать 51-ю статью Конституции. Я ответил утвердительно. Потом мы стали ждать, когда в отдел пропустят мою маму. Ее не пропускали еще час пятнадцать минут. Полицейский пытался играть в доброго копа, шутил, но время от времени менялся и начинал грубить. То я слишком сильно ручку положил на стол. То я улыбаюсь, а ему это не нравится. Еще его выбесило, что я не хотел подписывать протоколы до вручения мне копий.

На меня составили протокол по статье 19.3 КоАП (неповиновение законному распоряжению полицейского). Там смешно написано: «продолжал отказываться предъявить документы для проверки сотруднику полиции, держа паспорт в раскрытом виде на значительном отдалении от сотрудника полиции». И что-то было еще про погоду: якобы полицейский не мог определить подлинность документа, потому что было темно и был дождь.

Когда мне вернули паспорт, я все равно какое-то время не мог покинуть отдел полиции, потому что, видимо, полицейские испугались группы поддержки и ввели план «Крепость». Росгвардцейцы с автоматами никого не пропускали.

В итоге меня выпустили вторым по счету. У меня изъяли три вещи: наручники и два ножа. Понятыми полицейские пригласили быть двух фанатов футбольного клуба «Зенит». От одного из понятых пахло алкоголем. При этом понятые не были свидетелями физического изъятия у меня ножей: их принесли при составлении протокола изъятия в отделе, а отобрали их у меня еще перед автобусом. Сказали, что все вещи мне вернут после задержания. Наверное, наручники и ножи должны доказать, что я держал паспорт на значительном отдалении от глаз полицейского.

7 сентября я, мой друг и подруга — мы вместе занимаемся общественным движением ЛГБТ «Солидарность» в Ставропольском крае — подали уведомление о проведении митинга в администрацию Пятигорска, в поддержку прав ЛГБТ. «Солидарность» занимается такими проблемами в городе, подбирает юристов, психологов для тех, кто к нам обращается. С давлением наша организация сталкивается впервые. Возможно, в центре «Э» просматривали наше сообщество «ВКонтакте», но зацепиться было не за что.

11 сентября мы получили ответ от городских властей. Меня вызвали лично, пытались расспрашивать о наших планах и потом дали ответ, датированный десятым числом. В нем администрации Пятигорска не понравился мой адрес, так как я указал адрес фактического проживания, а не регистрации, хотя регистрация в соседнем городе в том же субъекте федерации.

В тот же день мы подали заявление в прокуратуру, отправили исковое заявление в суд и жалобу в Роскомнадзор. Данные об адресе моей регистрации полиция Пятигорска передала администрации — на что права не имела, и у администрации не было полномочий данные запрашивать. Закон о персональных данных, таким образом, был нарушен.

Почему власти Пятигорска сразу не сослались на закон «О защите детей от информации», как обычно поступают районные администрации — не знаю. В том месте, куда мы подали заявление о митинге, никаких учебных заведений, ничего, связанного с детьми, нет.

14 сентября меня через учебный отдел (я учусь на втором курсе) вызвали в институт, где ждали четыре сотрудника Центра по противодействию экстремизму. Они не представились, меня оставили одного с ними в кабинете. У меня пытались забрать телефон, потом заставили выключить, но часть разговора с ними удалось записать.

Они пытались запугать тем, что всем расскажут (родителям, в бывшей школе, на работе у родителей) о моей ориентации и деятельности, долго спрашивали про поддержку Навального, про то, кто нас заставил это делать, кто лидер, сколько ЛГБТ я знаю. Спрашивали, планируем ли выходить на митинг или одиночные пикеты, говорили, что защищать никто ЛГБТ не будет и так далее. После попытались заставить подписать расписку, что митинга и пикета не будет, но я ничего писать и подписывать не стал.

Сразу после я поехал к адвокату. Когда уже сидел у адвоката, эти же четыре опера беседовали с моим другом, вторым организатором, о том же самом. Адвокат пытался помочь ему, рассказать, как себя вести. После от соседей узнал, что днем, когда меня не было дома, приходил полицейский в форме, стучал, опрашивал соседей, оставил свой номер.

Второму организатору говорили примерно то же, что и мне, но он был более подготовлен. Ему сначала позвонили и, в итоге, они встречались в каком-то кафе. Третьей девушкой-организаторкой эшники не заинтересовались. Почему — не знаю. Наверное, решили, что двоих хватит.

После беседы с оперативниками центра «Э» меня вызвали в администрацию института. Поинтересовались, в чем дело, заверили, что никаких проблем по учебе, отчисления за мою деятельность быть не может. Это мне сказал замректора вуза.

18 сентября суд сначала признал незаконным отказ в проведении митинга из-за адреса, который я указал. 21 сентября получили из администрации новый отказ в проведении митинга — теперь уже на основании закона «О защите детей от информации». Будем обжаловать. Я планирую обратиться к краевому уполномоченному по правам человека из-за давления центра «Э».

Непонятные признаки

Меня обычно посылают освещать митинги. Происходившее в воскресенье было для нашего города необычно. Как в роликах, которые я видел на ютюбе: когда задерживают, хватая за руки и за ноги. Омск славился тем, что полиция вела себя корректно и сдержанно, следила за порядком, не привлекала к себе внимание.

Состоялись шествие и митинг, собралось тысячи полторы. Во время шествия кого-то из активистов выхватывали, кого-то оставляли — по каким-то совершенно непонятным признакам. Когда задерживали меня, полиция решила задержать несовершеннолетнего молодого человека. Он вел себя спокойно, совершенно адекватно — просто шел. Ничего не выкрикивал, плакатов не нес. По нему было видно, что он несовершеннолетний — спокойный тихий длинноволосый паренек.

Когда его задерживали, началась буча, люди возмущались. Полицейские пытались его увести, это им сделать не давали. Потом пришли росгвардейцы и забрали его: с ними не поспоришь. Я пытался поговорить с задержанным, но его мама не позволила: она тоже присутствовала в отделении.

Журналистку Лику Кедринскую, с ее слов, перепутали с одной из организаторов митинга. Они обе не сильно высокого роста. По ее словам, она только подошла к месту сбора, ее тут же задержали. Еще задержали Георгия Бородянского из «Новой газеты» — но он сам говорил, что помогал развернуть какой-то плакат.

Почему задержали меня, скрыто покровом тайны. Я присутствовал, когда началась буча из-за задержания несовершеннолетнего. Я ходил с камерой и снял несколько раз подполковника Вилина. Он меня остановил, спросил, по какой причине я здесь нахожусь, знаю ли я, что митинг не согласован. Я ответил, что нахожусь в качестве прессы, освещаю данное событие, у меня с собой все документы. На мне была наша фирменная футболка, НГС55 (омское медиа, где работает Александр Зубов — ОВД-Инфо), на груди, на лямке сумки, удостоверение «пресса».

Он сам взял это удостоверение в руки, но я забрал удостоверение из его рук. Показывал ему удостоверение и говорил, что не обязан давать свое удостоверение ему, а имею право просто показать. Вилин резко дернул на себя удостоверение, оно порвалось. Не то чтобы он специально разорвал — такого не было — удостоверение порвалось, когда он пытался отнять его.

Я вновь забрал удостоверение и спрашиваю его: «Что вы делаете? Я — пресса. По какой причине вы меня вообще останавливаете?» Он подозвал второго полицейского и дал команду меня задержать. Что я здесь нахожусь несанкционированно, что по поводу меня возникают сомнения, что так как несколько раз были предупреждения о том, что митинг не санкционирован, я не имею права здесь находиться и должен проследовать в отделение полиции. Я решил не разводить с ними разговоры: уже было понятно, что от меня не отстанут, один из сотрудников пытался взять меня за руку, подошли еще четверо сотрудников Росгвардии. Я просто пошел к полицейскому УАЗику. Меня в него посадили и отвезли в отдел полиции № 9.

На входе у меня переписали паспортные данные и отвели в один из кабинетов. В нем сидел сотрудник полиции, одетый по гражданке. Сразу хочу отметить, что большинство полицейских, с которыми я общался, помимо самого Вилина, со мной вели себя достаточно вежливо и тактично. Не было угроз, избиений дубинками и заламывания рук.

Стрим из автозака

Одетый по гражданке полицейский сказал, что знает, что я из прессы, что смотрит наши видео и репортажи. В том числе смотрел стрим, который я делал из УАЗика, пока меня везли. Сказал, что мне сейчас потребуется ответить на несколько вопросов и меня вроде как должны отпустить. Меня спрашивали, как я узнал о мероприятии, с какой целью я на него прибыл, являюсь ли организатором или участником. Мне на подпись мои ответы не давали: это было что-то вроде опроса.

После этого меня отвели в актовый зал отделения, затем — в специальное помещение и сказали, что надо будет провести дактилоскопию. Я не сильно был осведомлен (теперь уже осведомлен!) о том, как вести себя во время задержания. Меня не предупредили, что я могу отказаться. Меня сфотографировали рядом с рейкой с отметками о росте. Я думал, пальцы будут валиком катать, но у них был продвинутый аппарат, типа сканера. Я подносил к нему пальцы и ладони. После чего меня снова отвели в актовый зал.

Там я просидел, в совокупности, около трех часов. Там же были и Кедринская, и Бородянский. Ввели план «Крепость» и всех, кто был в отделении, включая молодого человека, который пришел писать заявление, что у него украли паспорт и какого-то мужчину, которого задержали за драку, — всех привели в актовый зал. Их так держали около часа, потом постепенно начали разводить.

Ко мне подошел полицейский, явно высокого звания, и сказал: «Александр Александрович, пойдемте, надо еще немного времени потратить». Думал, что теперь меня отпустят, но меня привели в другой кабинет, там сидел старший участковый, у него был опросник вопросов на 20. Похожий на первый опросник: откуда я узнал о мероприятии, получал ли я задание от редакции, деньги от организаторов митинга, получала ли редакция задание от организаторов митинга. На большинство вопросов я ответил отрицательно: что пришел только для того, чтобы освещать это событие.

Опять Вилин

Бумагу с ответами мне дали подписать, она называлась «объяснение». И тут опять вошел подполковник Вилин. Он снова увидел мое удостоверение, подошел, взял в руки и сказал что-то вроде: «Все-таки оно вызывает подозрения». Я спрашиваю, что именно вызывает подозрения. Сначала он сказал мне, что удостоверение просрочено, хотя там стоят даты с 02.11.2017 до 02.11.2018. Сначала он увидел только первую дату: я показал ему вторую. Тогда он сказал, что печать должна быть на двух сторонах удостоверения, а еще на печати не читается ОГРН (Основной государственный регистрационный номер — ОВД-Инфо).

Он снова взял удостоверение в руки, посмотрел, кинул на стол и сказал, что его нужно изъять для экспертизы. Я немного, выражаясь по-русски, охренел. Вилин вышел. Я положил удостоверение обратно в сумку, участковый на это никак не отреагировал и продолжил заполнять бумаги. Он тоже со мной общался подчеркнуто вежливо. Тут входит еще один полицейский, как я понял, в высоких чинах. Он спрашивает:

— Удостоверение изъяли?

— Нет, — отвечает участковый.

— Вызывайте понятых, будем изымать под видеофиксацию.

Понятыми пригласили молодого человека, который потерял паспорт, и еще какого-то мужчину. Удостоверение изъяли, подробно описали его, в том числе то, что оно имеет повреждения. Запечатали его, выдали копию протокола об изъятии, попрощались и отпустили.

Когда стало известно, что я задержан, в течение часа в отделение пришла замредактора с моим редакционным заданием, но ее не пустили. Звонили в само отделение, в пресс-службу полиции, они комментариев не давали. Мы собираемся подавать жалобу в прокуратуру. По поводу удостоверения уже дважды приходил полицейский, который занимается этим вопросом: взял копию печати и документы о том, что я действительно работаю журналистом НГС55, опросил нашего редактора.

Пока звонков больше не поступало, удостоверение не вернули.

UPD: исправлена ошибка в имени полицейского.

За день до протестов я приехал в Краснодар. У меня здесь есть дело личного характера: мне надо было навестить племянника в больнице. Заодно, если будут задержания на несогласованной акции — а я знал, что она не согласована, и всем это говорил, — людям понадобится помощь, я собирался ее оказать.

Одновременно я узнал, что в отношении меня проводятся оперативно-розыскные мероприятия. Мне был звонок от сотрудника полиции, который сообщил, что мой автомобиль в ориентировке по какой-то причине и попросил меня куда-то явиться.

Я очень удивился: с какого перепугу мой автомобиль в ориентировке? На следующей неделе я сообщил об этом в Следственный комитет, прокуратуру и адвокатскую палату Краснодарского края. Что я почему-то в разработке, и так как я знаю, что накануне акции, с 6 по 8 сентября, у нас на пустом месте задержали 11 человек, многие — мои друзья и бывшие клиенты, я подозреваю, что меня тоже могут задержать.

Потом появилась информация, что пришла разнарядка закрыть меня на 15 суток. Я об этом сообщил в адвокатскую палату Краснодарского края. После чего я сделал звонок одному из задержанных активистов — Виталию Немцеву, в отношении него уже прекратили административное дело. Буквально через четыре минуты после этого рядом со мной остановилась серая «мазда», оттуда выскочили два крепких товарища и сказали мне: «Пройдемте».

Палата, Следственный комитет и прокуратура у нас находятся рядом. В каждую из них я подготовил и сдал заявление. «Мазда» подъехала, когда я вышел из прокуратуры и пошел по улице Красной (центральная улица Краснодара — ОВД-Инфо). Я планировал подъехать к задержанным на акции, чтобы с ними работать. При адвокатах задержанных бьют чуть поменьше.

Меня стали запихивать в машину, это снимала Ира Бархатова, моя подзащитная. Я оказался в машине, вытащил телефон, чтобы сообщить, что происходит что-то странное: меня то ли похищают, то ли задерживают. Крепенький молодой человек в белой футболке стал вырывать у меня телефон. Я телефон ему отдавать не стал, на что получил очередное заламывание рук. Он стал меня душить и кидать по всей машине. Кончилось тем, что мне надели наручники на обе руки, вытащили из машины, бросили лицом на асфальт.

Я поднял голову и понял, что нахожусь на парковке УВД, потому что было много людей в полицейской форме. Потом меня протащили на третий или четвертый этаж, в кабинет уголовного розыска. Все это время меня жутко материли. Товарищ в белой рубашке бросил меня на кресло в кабинете, сказал другим полицейским выйти, после чего нанес мне несколько ударов по лицу.

Я все время требовал, чтобы он представился. Он сказал мне, что его зовут Иван, но коллеги почему-то все время называли его Димой. Из материалов дела я узнал, что зовут его Дмитрий Юрченко, он младший сержант уголовного розыска. После нескольких ударов он толкнул меня, при падении я ударился головой о сейф.

Я в начале сентября повредил ногу, хожу в специальном бандаже на колене. Я говорил, что повредил ногу. Никто не верил, всем было смешно. Меня два раза возили в больницу: диагностировали ссадины на лице, руках, шее, скуле и челюсти, кровоизлияние в левую барабанную перепонку и травматический отит.

В отношении меня составили протоколы по части второй 20.2 — призывы к несогласованному митингу — они заключались в том, что я консультировал граждан в сети об этом мероприятии, говорил, что оно не согласовано. В этом мое «правонарушение».

И по 19.3 (неповиновение законному требованию полицейского — ОВД-Инфо): за то, что я якобы на парковке у УВД размахивал ногами, бился головой о стекло автомобиля и осуществлял попытку скрыться. Хотя у меня сейчас такое колено, что это невозможно.

Наверное, меня хотели изолировать, чтобы минимизировать защиту задержанных. Либо это месть: когда активистов стали хватать до акции, с периодичностью раз в час, я пообещал в фейсбуке, что за каждого следующего задержанного буду выкладывать личные телефоны полицейских начальников и чиновников администрации края. Я выложил четыре телефона.

На мой процесс пришли человек десять адвокатов, многих я не знал: люди оказались неравнодушными.

Инициировать дело за превышение полномочий мы будем, но меня сейчас больше интересует, что мне обещали завести дело о нападении на полицейского: как обычно и бывает, когда полицейские кого-то бьют. Еще товарищ Юрченко обещал, что «опустит» меня. Я говорю ему: «Тебе нравятся мужчины? Вперед, покажи, что ты умеешь». После этого он резко сдулся.

По потенциальной 318-й (статья УК о насилии в отношении полицейского — ОВД-Инфо) приезжал следователь из Следственного комитета, я дал ему исчерпывающие показания. Хотя полицейские очень просили, чтобы я взял 51-ю (статья Конституции, дающая право отказаться от показаний — ОВД-Инфо). Следователь Следственного комитета — единственный, кто представился из тех, с кем я общался.

Полицейские со мной общались так. Подходит ко мне девочка-дознаватель, говорит:

— Я вас должна опросить, но лучше возьмите 51-ю.

— 51-й не будет, представьтесь.

— Я — сотрудник полиции, по форме не видно?

— Видно, представьтесь.

— Меня зовут Настя.

— О чем можно говорить с дознавателем Настей?

Она обиделась и ушла.

Я пять или шесть часов провел в наручниках. В наручниках меня возили в больницу. С закованными руками делали томограмму мозга. Адвоката, естественно, не пускали: говорили: план «крепость».

После больницы ко мне подходили сотрудники, спрашивали, «почему я такой борзый», расписывали, что могут со мной сделать. После следователя из СК пустили адвоката, я хотя бы получил связь с внешним миром. Ночь я провел в камере для административно задержанных, оттуда меня повезли на суд. В чем меня могут обвинить по 318 статье — понятия не имею.

14 марта в РАНХиГС проходила встреча с тогдашним главой ЖКХ города Максимом Азаровым и заместителем главы Ленинского района Александром Жбановым. Я пришел туда специально, чтобы задать вопрос о зарплате Азарова в 440 тысяч рублей в месяц со всеми выплатами. Зал аплодировал и свистел, поддерживая меня. Азаров ответил, что СМИ врут и, мол, проверяйте инфу. Я представился, и Жбанов запомнил меня. По словам других студентов, директор нашего филиала Ирина Тимофеева была недовольна моим вопросом.

Через два дня мы с волонтером штаба Навального Сергеем Куприяновым пошли раздавать листовки «Забастовки избирателей». В центре города увидели группу людей, похожих на депутатов. Один из них попросил листовку. Я дал и пожелал всего доброго. Это был Жбанов, как я понял позже.

Чуть позже нас задержали у Драмтеатра и отвезли в отдел. В отделе стали оформлять протоколы. Выяснилось, что Жбанов написал на нас заявление. Нашего защитника не хотели пускать в полицию — сначала говорили, что отдел — «режимное помещение», и нельзя, потом — что сейчас приедут из Центра по противодействию экстремизму и юриста пустят одновременно с сотрудниками ЦПЭ. Мы попросили бумагу для оформления ходатайства о пропуске защитника, но нам ее не дали. Спустя три часа на нас оформили протокол по части 2 статьи 20.2 КоАП за пикетирование.

Затем нас отправили в камеру для задержанных. Там было тепло. Откуда-то снизу доносились азбука Морзе, гудение котельной и звук воды, текущей по трубам. Ночью я услышал характерный звук моего телефона, которым он сигнализирует отключение зарядки. У меня гнездо зарядки расшатано — кабель отходит и время от времени телефон перестает заряжаться и издает этот звук. Я понял, что кто-то пытается зарядить мой разряженный телефон — мне сразу показалось, что сотрудники полиции пытаются его взломать. Спустя какое-то время звук повторился. На следующий день, когда мне вернули телефон, я заметил на экране жирные следы от пальцев, которых раньше не было, и определенный процент заряда батареи. В телефоне Сергея тоже, судя по всему, копались: чехол телефона снимали и затем надели обратно неправильно, а с телефона зачем-то удалили приложение «Сбербанк-онлайн».

На следующей день нас отвезли в суд, где судья нас оправдал. Во время суда я узнал, что моих одногруппников срочно созывают после моего случая по поводу оплаты обучения. А староста моей группы написал в общий чат, чтобы я оплатил обучение сегодня же — сфоткал чек, а оригинал принес в понедельник, иначе отчислят. Мама как главный плательщик, указанный в документах, делает перевод — я отсылаю чек.

Прихожу в понедельник в вуз, а мне вручают приказ об отчислении, датированный уже прошедшим числом. Я не спорю, что затянул оплату, но по более или менее уважительной причине. Были финансовые трудности в семье, а потом заболел отец — было не до этого. Обычно в таких ситуациях вуз идет навстречу. Правление отличается большой лояльностью к студентам. Или отличалось.

Почему я думаю, что меня отчислили несправедливо? Во-первых, один мой знакомый в личной беседе рассказал, что оплатил учебу еще позже, чем я. Но его не отчислили, и сейчас он уже окончил обучение. Во-вторых, я знаю немало других примеров, когда студенты не успевали вовремя перечислить деньги, но их не отчисляли. Потом мне написала одна выпускница, что за четыре года, пока она училась, за неоплату в срок никого не отчислили. А некоторые студенты платили прямо перед государственными экзаменами.

Тимофеева говорила мне лично, что политика ни при чем и я отчислен из-за нарушения пункта договора, — наглая ложь в лицо. Я знаю, что после моего интервью известному блогеру kamikazedead ее вызывали в УМВД, звонили из Администрации президента. Она дала преподавателям указание провести беседы со студентами. Одна из них, Моргун Т.Н., рассказывала, что моя жизнь сломана и якобы кроме листовок у меня нашли и наркотики.

На решение суда, оправдавшего нас с Сергеем, МВД подало апелляцию. 4 апреля она рассматривалась в областном суде. С 9 утра мы с защитником все время находились в здании. Но заседание прошло без нашего участия. Сначала судья отменил решение суда первой инстанции по делу Сергея. После этого ожидавших заседания по мне попросили покинуть суд, так как с 13:00 до 14:00 там обед, а заседание должно было начаться в 14:00. Мы вышли наружу и стали ждать, но в 14:00 моему защитнику позвонили из суда и заявили, что заседание уже прошло и решение по моему делу также отменено. В постановлении говорилось, что меня якобы не было в здании суда.

Логичный конец история обрела 30 мая. Мне присудили 20 часов обязательных работ за прогулку с шаром и раздачу листовок, которые избирательная комиссия Смоленской области даже не признала агитацией. Была прогулка — стал «пикет», был «пикет» — стала «демонстрация». Судья посчитала листовки «наглядной агитацией», а нашу прогулку — «демонстрацией», хотя мы ничего не скандировали, шли в произвольном направлении, не имели с собой плакатов, не собирались в назначенное время в назначенном месте. Жбанов не явился на заседание, несмотря на то что областной суд обязал его это сделать.

Как сказала одна моя коллега: «Скоро судимость по статье 20.2 станет показателем и атрибутом достоинства и патриотизма. Поколение 20.2».

Инициативная группа МГУ вместе с первичной организацией нашего профсоюза в университете долго боролись против фан-зоны, и во многом, к сожалению, безуспешно. Незадолго до начала чемпионата мира было возбуждено уголовное дело против студента МГУ Дмитрия Петелина, который «осквернил» картонный информационный стенд. Дело появилось уже после введения в действие 202-го указа президента России об обеспечении проведения мундиаля, ограничивавшего возможности проведения уличных акций. (Позже уголовное дело было закрыто — ОВД-Инфо).

Как профсоюз, да и просто как нормальные люди мы не могли не быть возмущены этой ситуацией. Мы подали заявку на проведение пикета, которую, разумеется, отклонили. Поэтому я решил провести одиночный пикет возле метро «Университет».

Пикет, позже названный сотрудниками полиции «массовым мероприятием в виде одиночного пикета», оказался кратким, но весьма красочным. Господин полицейский вырвал у меня из рук плакат и сообщил, что я должен немедленно прекратить пикет, одновременно пихая меня своим брюхом в сторону автозака. После этого к действу присоединился еще один полицейский, укоряя меня, что я злостно провожу массовое мероприятие.

Весь перфоманс длился минут пять-десять и состоял в том, что я пытался выяснить, на каком же основании меня задерживают, а два полицая своими необъятными пузами толкали меня в сторону автозака, повторяя, что мой одиночный пикет — это массовое мероприятие.

На меня составили протокол по 20.2 КоАП (нарушения при проведении публичных мероприятий — ОВД-Инфо) и задержали до суда. В КПЗ я оказался в 18 часов, вышел около 10 утра и был препровожден в Никулинский суд. В КПЗ я попал впервые и не могу не согласиться с теми, кто называет условия содержания там пыточными: комната два на два метра, с голыми стенами, не выключающимся светом на человека с более слабыми нервами, конечно, может произвести очень сильное впечатление. Особенно почти полной тишиной внутри и невозможностью даже сходить в туалет: приходится стучать в дверь по 30–40 минут. Про покурить — и говорить нечего.

Несмотря на то, что мне передали кучу еды и даже теплых вещей, почти ничего до меня не дошло. По сути, сотрудники полиции вполне банально присвоили себе все это. Всем на будущее: когда передаете что-то задержанным в ОВД, обязательно старайтесь настоять на передаче лично, из рук в руки — мне несколько раз это удавалось.

Вообще я считаю, что 202-й указ, от которого немало людей пострадало, незаконен. По сути, это такое введение чрезвычайного положения — без чрезвычайного положения.

Вполне очевидно, что одиночный пикет даже и в рамках 202-го указа не запрещен. Даже если с точки зрения полицаев мои действия нарушали законодательство, мое задержание произошло с нарушением законодательства. Особый бред — это мнение господ полицейских, что я якобы отказался прекращать одиночный пикет. У меня в руках отсутствовал плакат (который у меня из рук, повторюсь, вырвали), так что не ясно, каким образом я мог «прекратить» то, чего нет. И, уж точно, мое задержание до суда на ночь не соответствует тяжести вменяемого мне нарушения.

К сожалению, ни на суде, ни на апелляции мои доводы и доводы моего адвоката на так называемый «суд» никакого впечатления не произвели. Полицейские повторили свою заплетуху про «массовое мероприятие одиночный пикет», невнятно проблеяли, что раз меня можно задержать на ночь — значит, меня и нужно задержать на ночь. Чушь, которую они несли, даже судью заставила поморщиться. Равно как и то, что они фактически прямым текстом сказали, что переписали протокол, дабы сменить статью на арестную.

Апелляция прошла еще скучнее. Всех делов было на 20 минут. Милый разговор с судьей: я говорил, что фан-зона — это плохо, судья — что в 202-м указе содержится обязательство об уведомлении на одиночный пикет. Судья даже поразглагольствовал о неотъемлемом праве президента издавать «нормативные документы». Я рассчитываю продолжить процедуру обжалования и планирую подать соответствующую жалобу в ЕСПЧ.

Я участвовала в митинге против коррупции 26 марта (2017 года — ОВД-Инфо). Тогда никаких санкций ко мне не применили. Затем 12 июня по всей стране проходили митинги против коррупции, и я вышла в одиночный пикет. Ко мне подошли двое полицейских и попросили представиться. Я назвала свои имя и фамилию, и они сказали проехать с ними. Я отказалась, так как ничего не нарушала. Они начали звонить кому-то, спрашивали, что им делать, и зачитывали текст плаката.

Я стояла с плакатом в центре города. На плакате было написано: «Я — девочка. Я не хочу ничего решать. Я хочу кружевные трусики и чтобы Медведев ответил стране про яхты, виноградники, чушь, муть и компот».

Вечером ко мне домой пришли из органов и сказали явиться в полицию. Когда я пришла, на меня составили административный протокол о нарушении на митинге. Суд я выиграла. Далее в июле ко мне домой пришел сотрудник полиции и сказал, что на моей странице замечены экстремистские материалы.

Адрес моего проживания и имя с фамилией я сказала полиции сама, во время моего одиночного пикета. А дальше они начали отслеживать мою соцсеть. Ну и с этого все началось. Если бы я в одиночный пикет не вышла и затерялась на митинге в толпе, ничего бы не было. До участия в митингах я вела свою страницу во «ВКонтакте» и политические новости освещала, но никто мной не интересовался.

На меня составили протокол за картинку, где проводится параллель политики Путина и Гитлера. На фото присутствовала нацистская символика. Через две недели приехали четыре сотрудника полиции и забрали меня в изолятор временного содержания.

Я до последнего не знала, что там ночевать буду. Сняли отпечатки пальцев, описали все, что у меня в сумке было, сфотографировали.

Говорили что-то про то, что русский человек никогда нацистскую символику на всеобщее обозрение не выложит и что дети могут увидеть. Я отвечала, что у этой картинки смысловая нагрузка совсем другая, и если текст читать, несложно догадаться, что нацизм там как раз осуждается и что дети нацистами становятся отнюдь не в тот момент, когда где-то свастику видят. А дальше меня в камеру увели и закрыли до утра.

Утром был суд, мне присудили трое суток ареста. Далее в январе (2018 года — ОВД-Инфо) на меня ФСБ завела уголовное дело по 282 статье УК (возбуждение ненависти либо вражды — ОВД-Инфо) за картину Василия Ложкина «Великая прекрасная Россия», которую также нашли у меня на странице ВКонтакте. (В августе 2018 картина перестала считаться «экстремистской». — ОВД-Инфо).

Следователь от меня признательных показаний не добился, и вроде как дело поутихло. Но потом ко мне домой опять из полиции начали приходить (я дверь не открывала), они дверь фотографировали — наверное, для отчета перед начальством — и уходили, предварительно по соседям пройдясь. И тогда я поняла, что они от меня уже не отстанут и все равно посадят.

В мае я покинула страну. Просто купила билеты и улетела. Перспективы получить убежище есть, и, думаю, в этом плане все будет хорошо: у меня доказательств преследования много.

«ВКонтакте» выдало всю требуемую информацию по моему делу ФСБ, так что мое дело не стало исключением из сложившейся практики. Я продолжаю пользоваться «ВКонтакте», но я сейчас в безопасности. Тем, кто в России, советую быть аккуратней.

Это должен был быть музыкальный фестиваль. «Ледокол» с политикой особо не был связан. Некоторые группы, которые должны были играть, придерживаются жестко леворадикальных взглядов, но ничего, что могло бы представлять опасность, мы не планировали.

Мы организовывали фестиваль на природе, в Подмосковье, в районе Раменского. Мы ни с кем его проведение не согласовывали, но не думали, что такие проблемы возможны: сколько мои знакомые такие мероприятия проводили, все было в порядке.

17 августа я приехала на место часов в 12 дня, где-то через час подъехала гражданская машина, из нее вышли три человека, один в форме, два без формы. Через 15 минут еще одна машина приехала. Они спрашивали, что мы делаем, мы отвечали — у нас кемпинг. Но потом приехал человек с музыкальной аппаратурой, и он сказал полицейским, что будет концерт.

Эшник из Москвы приехал на электричке, прибывавшей в 12.38 — это первая электричка, которую мы должны были встречать. В соцсетях у «Ледокола» была закрытая группа. Мы в основном добавляли туда знакомых, знакомых-знакомых и знакомых-знакомых-знакомых. Во время беседы мне эшник сказал: «Вы привлекли внимание тем, что группа была закрытая».

«Мы решили не принимать жесткие меры, никакого ОМОНа. Выберете сами, кто с нами проедет и напишет объяснения», — продолжил он.

При этом на станции они фотографировали паспорта у людей. Искали какого-то белоруса, но не нашли. Московского эшника другие полицейские воспринимали как главного. Он также сказал нам, что слушать нужно только его: остальные ничего не решают.

Полицейских было три машины, восемь человек. Трое в форме, остальные без. Их удостоверений мы не видели. Главный, из Москвы, представился Сергеем. Мы поехали на гражданских машинах в 1-й отдел полиции Раменского.

Не знаю, как сложились беседы у ребят, но мне сходу сказали, что нужно подписать бумагу о «конфиденциальном сотрудничестве с правоохранительными органами» — эшник Сергей с меня требовал это целый час. Я предлагала ему написать объяснительную о фестивале, он сказал, что не надо. Спрашивал о «Народной самообороне», кого я оттуда знаю. Спрашивал о «Не сдавайся!» (турнир по единоборствам среди анархистов и антифашистов — ОВД-Инфо): Сергей сказал, что меня там видел. Спрашивал про разные акции. Я ответила, что никого и ничего не знаю.

Целый час он говорил мне: «Подпиши! Подпиши!» Когда понял, что я не собираюсь это делать, он сказал, что если еще меня где-то увидит, меня задержат и все административки, уголовное дело — что угодно — полетит на меня. Сфотографировал меня и сказал, что покажет мою фотографию своему начальнику. Когда я вышла из кабинета, он пригласил меня снова, и снова предложил подписать. Я опять сказала, что не хочу, он ответил: «Очень зря. Ты себе усложняешь жизнь, земля круглая».

Фестиваль проводить не стали, мы поехали из полиции на место собирать вещи. Вывозили вещи мы еще сутки, все это время там дежурила полицейская машина. Вроде бы никого не задерживали, но ребята рассказывали, что всех тщательно досматривали.

Когда я спрашивала, на каком основании все происходило, эшник мне отвечал, что на нас хотели напасть наци, и полиция якобы спасает нас от проблем. Но в этом я очень сомневаюсь.

Привет, Елена! Очень понравился «Кусок неба» [рассказ Нины Катерли, который Эфрос отправляла Филинкову]. Сотрудников этой колонии уже сгрузили сюда, в турму (частично). Сокамерник даже видел нескольких в автозаке. Говорит, что они даже сейчас ведут себя очень вызывающе и нагло, в том числе и по отношению к конвою. Местные тюремщики странные. Я сначала подумал, что приехал в деревню, а не в крупный, древний город. Но есть и очень милые, парочка.

Мне здесь ничего не удается, сижу (на самом деле, лежу) в ожидании этапа. Небо тут действительно не пропускают: вокруг окна короб, а над окнами — крыша, так что даже свет в окно не попадает. А над дверью в камеру — «глушилка» связи, навороченная. Спасают от нас мир, что поделать.

Этап СПб — Ярославль это отдельный анекдот: в пятницу мы выехали из Питера, сб. [субботу] простояли в Пскове, чтобы к воскресенью через Дно [город в Псковской области] попасть в Великий Новгород… И только в понедельник я приехал в Ярославль. Интересно, сколько денег отмывается такими этапами? А сколько я буду ехать до Пензы? :О Из новостей: я заболел и могу сжать эспандер 25 кг 150 раз каждой рукой. Все.

С Вадимом Осиповым есть связь? Надеюсь, его там не залечат до «невменяемости» :(А мое письмо за 7 июня дошло?

Ночь на 06.08.18

Виктор

В письме Виктор упомянул Вадима Осипова — арестованного курсанта Военно-космической академии имени Можайского. Осипова обвиняют в подготовке теракта из-за того, что у него нашли план казармы с пометками о возможных действиях по ее захвату, а также скачанную на телефон книгу «Русская кухня. Азбука домашнего терроризма», которую в России признали экстремистской.

Сам Осипов утверждает, что не планировал совершать теракт и вдохновлялся «книжками про диверсантов». В апреле его отправили на лечение в психиатрическую больницу. Интересы Осипова и Филинкова представляет адвокат Виталий Черкасов из Международной правозащитной группы «Агора».

Елена Эфрос отметила, что в один и тот же день отправила письма не только Филинкову, но и Юлию Бояршинову, еще одному фигуранту дела «Сети». От последнего она еще не получила ответ.

Конвоирование

16 июля Александра, жена Виктора, рассказала ОВД-Инфо, что ее мужа и Юлия Бояршинова собираются конвоировать из Петербурга в Пензу. Она не располагала подробностями, для каких следственных действий хотят перевести молодых людей, но уточнила, что сделать это собираются в конце июля или начале августа.

20 июля появилась информация, что Бояршинова и еще одного обвиняемого по делу Игоря Шишкина увезли из СИЗО. На следующий день члены Общественной наблюдательной комиссии подтвердили эти данные, добавив, что Виктора также нет в изоляторе.

О том, что Филинкова, Бояршинова и Шишкина конвоировали в СИЗО-1 «Коровники» Ярославля, ОВД-Инфо стало известно благодаря местной жительнице. Девушка решила проверить информацию об их нахождении в изоляторе: для этого она пришла туда, чтобы сделать молодым людям передачи. Но сотрудники СИЗО отказались их принимать — заявили, что запрещено делать передачи тем, кто едет транзитом.

Адвокат Виталий Черкасов сообщал, что первый день после конвоирования Виктора держали в транзитном отделении — в этом корпусе также содержат свиней. Там стоял «невыразимый смрад», передал Черкасов слова своего подзащитного.

Позднее Филинкова перевели в спецблок СИЗО, где кроме него находится еще четверо человек. Когда он потребовал обеспечить положенную двухчасовую прогулку, сотрудник изолятора передал его сокамернику, что за такие требования нужно разбить Филинкову очки.

Позднее член Общественной наблюдательной комиссии Петербурга Яна Теплицкая рассказала, что в СИЗО Виктору не передают лекарства — у администрации есть «специальное указание „не принимать лекарства для Филинкова“». У Виктора серьезные проблемы с печенью и с желудком, обострился остеохондроз и псориаз.

• По делу «Сети» обвиняют 11 молодых людей в Петербурге и Пензе. По версии ФСБ, они участвовали в террористической организации и якобы готовились к началу волнений в стране. Фигуранты дела рассказывали о психологическом давлении, пытках током, подвешивании вниз головой и оружии, которое сотрудники ФСБ им подбросили.
• Антифашиста Виктора Филинкова арестовали в январе. Он признал вину, однако позднее заявил, что сделал это под пытками. Члены Общественной наблюдательной комиссии Петербурга зафиксировали многочисленные следы ожогов от электрошокера на теле антифашиста. Виктор рассказывал, что один из пытавших его сотрудников ФСБ угрожал, что в случае отказа от признательных показаний антифашист поедет в другой регион «в машине со спецами».
• Другой петербургский обвиняемый, предприниматель Игорь Шишкин, о пытках не заявлял, но ОНК также зафиксировала травмы на его теле.
• Еще одного обвиняемого, Юлия Бояршинова, в СИЗО «Горелово» Ленинградской области поместили в камеру на 115 мест, где находились 150 человек. Это произошло после очередного визита сотрудников ФСБ, которые сказали Юлию: «Мы сделали тебе хуже, давай говори, а то условия содержания еще ухудшатся». Адвокат Бояршинова называл условия в камере пыточными.

ГПЗ

Я закончил Смольный институт свободных искусств и наук СПбГУ и с тех пор занимаюсь свободными искусствами и науками. Работал выпускающим редактором в журнале «Сеанс» — «журнале о кино и о времени». Сейчас работаю видеомонтажером в CSCenter — образовательном проекте JetBrains и Яндекса, еще — в Stepik, открытой образовательной платформе.

Пятого мая была акция «Он нам не царь». Он — это Владимир Путин, разумеется. 7 мая состоялась его инаугурация в качестве Президента РФ — уже четвертая. Я был на митинге на Болотной площади перед третьей — 6 мая 2012 года. Тогда это обернулось масштабным полицейским насилием, и тогда же моя жизнь поделилась на «до» и «после». Так что пятого мая я просто не мог не пойти.

Для участия в митингах я слишком «ироничный». Завидую тем, кто идет, берет флаг, что-то кричит, строит баррикады, дерется с ОМОНом — но я так не могу, не умею пока, надеюсь когда-нибудь научиться. А пока мне нужна какая-то отмазка, что ли — дистанция. Чтобы было не так страшно. Шестого мая 2012 года я был с камерой, снимал для газеты «Бумага». А в этот раз пошел как правозащитник.

В Петербурге есть Группа помощи задержанным, ГПЗ, она появилась еще в 2011-м, когда начались первые протесты после думских выборов и, соответственно, первые задержания. Потом возникла Санкт-Петербургская открытая школа прав человека. Во многом за счет ее выпускников ГПЗ расширилась и стала не просто передачки носить, а еще и оказывать юридическую помощь: объяснять людям, как вести себя в отделе полиции, как защитить свои права; выступать в качестве защитников в суде. Во время разных акций работает горячая линия (запиши телефон: + 7 (812) 987-82-31), кто-то выезжает в отдел полиции, в суд.

Есть такая роль — «наблюдатель в поле»: берешь с собой бумажки, на которых вкратце написано, что делать задержанным, куда звонить, что говорить ментам, как вести себя в суде, бланки ходатайств и жалоб… Если видишь, что кого-то задерживают, или вот-вот задержат, или прямо по лицу человека видно, что его точно сегодня задержат, то вручаешь эту раздатку — и вроде бы оказываешь юридическую помощь. Этим я и занимался пятого числа.

Я шел вместе с митингующими. Идешь и озираешься, смотришь, откуда менты появятся. Сначала по одному задерживали. Выхватят человека из толпы, ведут, заломив руки, а ты за ним бежишь, пытаешься, если у него рука свободна, отдать бумажку. Одному парню, которого менты вели, я в задний карман джинсов раздатку положил, он испугался, упал на землю, кричит: «Мне что-то подкинули в задний карман! Это не я!» Я ему: «Расслабься, это памятка задержанным». Такая работа. А если видишь автобус, в который запихивают людей, то можно постараться закинуть комплект документов через форточку, чтоб всем в автобусе было что почитать про свои права. И мы искали автобусы, не могли найти, протискивались через толпу…

Напротив улицы Марата менты уже выстраивались в цепочки, выдавливали людей назад, не пуская к Московскому вокзалу. Помните фотографию эту, где парень дорожным знаком закрывается, а на него наступают менты. Так вот, шла цепочка ОМОНа, они оттесняли каких-то людей и этого парня в том числе, я побежал рефлекторно на выручку (чем бы я, спрашивается, мог их выручить?). Пока я бежал, парень упал, они на него наступили, перешагнули через него, и я оказался один лицом к лицу с этой шеренгой.

А потом мы ушли с Марата назад, и уже у Гостинки я увидел автобус — ура, задержанные. Я подошел к автобусу, что-то жестами стал показывать, «откройте форточку», «возьмите раздатки» — не понимают. Приложил к стеклу лист: «записывайте телефоны». Поняли, стали записывать. А дальше было быстро. Я услышал крик напарницы и понял, что лежу на асфальте, а вокруг «космонавты». В общем, один выбежал слева и дубинкой мне дал по ногам — не очень больно, но эффективно: сразу падаешь, а еще десять — справа… Я их даже не видел, стоял-то лицом к автобусу. Протащили по асфальту и запихнули в этот самый автобус. То есть я оказался среди людей, которым хотел помочь.

Адреналин есть, когда в оцепление попал, или бегаешь от ментов, или еще что. Когда в автобусе сидишь, все спокойно. Митинг продолжается, а тебе, по нашим инструкциям, нужно выяснить, как зовут тех, кто сидит в автобусе, взять у них телефоны, чтобы никто не потерялся. Первая задача — познакомиться, преодолеть естественное недоверие, постараться сделать так, чтобы твои советы услышали. Поэтому не до эмоций.

Полиция

Я думаю, меня задержали без особой причины. Ткнули пальцем просто: «вон этого бери» — и всё. Как я понимаю, когда из толпы выхватывают, задерживают произвольно, за кого глаз зацепится… и по рации проще сказать: «вон того с флагом», «вон того в красной шапке». Есть особая примета — могут задержать. Я стоял один, делал что-то подозрительное, вот меня и задержали.

Меня привезли в 15-й отдел полиции, с еще несколькими людьми отделили от остальных задержанных, поместили в пресловутый «обезьянник». Потом составляли протокол. Завели в комнату, там сидят двое понятых и два сотрудника полиции: один пишет протокол, другой тебя обыскивает. Цепочку снять, шнурки вынуть, ботинки снять. Полицейский говорит: «Снимай штаны». Я говорю: «Не буду». Он говорит: «Снимай». Я говорю: «Можете с меня сами снимать что хотите, помогать я вам не стану». Они уговаривали: «Что ты стесняешься, на пляж-то ведь ходишь?», «Да нам просто телесные повреждения зафиксировать». В итоге не стали меня раздевать, хотя грозились.

Далее — камера административного задержания. Это такая бетонная клетка, свет какой-то горит условный. Бетонный пол, крашеные стены, грязища, блевотина засохшая в углу, по одной из стен скамейка — две досочки, можно прилечь, если не шевелиться особо. Я прилег на скамеечку и понял, что-то не так: кисти рук и лицо чешутся, горят — нехорошо. Сначала подумал, может, это из-за стресса, но через какое-то время понял, что меня натурально кто-то жрет. Cтал приглядываться — и вот на этой белой простыне, которую я как-то под себя подстелил, увидел, как прямо такие красные капли крови ползают: насосавшиеся клопы. Мы стали изучать эти две досочки. А там этих клопов…

И пришлось с тех досочек замечательных слезть, отодвинуться к противоположной стене, туда, где блевотина засохшая, и на бетонном полу, как-то скорчившись, спать. Туда клопы тоже доползали, но менее охотно. Еще там были какие-то насекомые неустановленной формы, похожие то ли на вшей, то ли на клещей, но слишком большие для тех и других (хотя я не специалист, конечно). В общем, мы убедили друг друга, что вши не могут быть такого размера, и как-то успокоились. В какой-то момент я открываю глаза, а передо мной ноги соседа. И я вижу, что у него по штанине ползет это насекомое, медленно, как в фильме ужасов, доползает до края и заворачивает внутрь…

Мы сказали сотрудникам, естественно, что клопы. Но им-то что. У одного из товарищей была аллергическая астма, и он почувствовал, что будет приступ: пыль, никакой вентиляции… Тем временем к кому-то из задержанных приехала «скорая», и мы тоже стали кричать: «Врача, врача». Врач пришел и сказал: «Это у вас на нервной почве. Не нервничайте, и все пройдет», — и уехал.

До суда утром из 36 человек доехало 9. Остальных ночь промурыжили и отпустили под честное слово, под подписку. Они берут подпись под бумажкой типа «Обязуюсь явиться в судебное заседание, когда меня позовут». И дают еще одну, не имеющую никакой юридической силы, мол, «рассмотрение дела тогда-то и тогда-то». Ну, ты эту бумажку потом выкидываешь и ждешь настоящую повестку. Но мы ведь такие — испытываем уважение к бумажкам.

Спецприемник

Потом нас повезли в спецприемник. Камеры все двухместные. В спецприемнике сидят два типа людей: ребята с митингов и пьяные водители. В камеру помещают, группируя по статье: политических с политическими и, поскольку в камере можно курить, то некурящих с некурящими. Пьяные водители обычно курящие.

В камере не просто грязно, а супергрязно. Все покрыто слоем грязи, стены замызганные, обшарпанные, сантехника потеряла белый цвет давно, окно тоже загажено, там голуби прилетают. Душ — самое чистое место во всем спецприемнике Ходят в душ вшестером (но мне пару раз повезло, и я ходил один). Кабинок, конечно, нет, три лейки с одной стороны, три с другой. Душ — при заселении и по субботам. Для людей, привыкших ходить в душ два раза в день, тяжело. Но даже им, я уверен, в спецприемнике будет проще. Все очень грязное, и тебе не очень надо быть чистым, ты сливаешься со средой.

Раз в день можешь сходить в библиотеку и взять книжку. Там изрядное количество книг типа «Сварог-Волколак-Ведьмак». Изрядное количество советской макулатуры… Все, что я читал за пятнадцать дней, оттуда. «Выкрикивается лот 49» Пинчона, «Гроздья гнева» Стейнбека, «Шум и ярость» Фолкнера, «Луна жестко стелет» Хайнлайна. C удовольствием впервые прочитал «Улитку на склоне», «Волны гасят ветер» и «Хромую судьбу» Стругацких — все про то, как внутри человечества возникает фактически новый вид: практически наш случай.

Все это было в тюремной библиотеке, но все в жутком бардаке валялось. В какой-то момент я предложил: «Давайте я вам разберу библиотеку, за день-два разберу, как надо». Они говорят: «Ты ж понимаешь, это никто не читает, только вы тут такие пришли, так-то это никому не надо, только книжки портят». Мент говорит: «Вот нам такую книжку хорошую, с такими картинками принесли — „Маленький принц“ — и всю ее испортили, всю изрисовали».

Как я уже говорил, в камерах очень грязно. Отличный способ поднять себе и своему соседу настроение — это там убраться. И делать это можно хоть каждый день. Можно попросить ведро, тряпку и швабру. Я и сантехнику очень хорошо помыл, она стала почти белая, в раковине стало можно стирать даже.

Мне разрешили оставить фитнес-браслет. Когда я в прошлый раз сидел в тюрьме, после семи дней, проведенных в камере, очень расслабленно себя чувствовал: лежишь, то заснешь, то проснешься; проснулся, почитал, опять заснул. И ты выходишь на свободу, проходишь сто метров — и все, тахикардия, падаешь, дышать нечем. И в этот раз я решил, что буду каждый день проходить по десять тысяч шагов. Начиная с какого-то момента реально ходил по камере: семь шагов туда, семь обратно. Вот сколько-то раз проходишь, и получается десять тысяч. И когда я вышел, такой проблемы уже не было.

Самое плохое — что ты не можешь остаться один. Туалет за загородочкой — неприятно, но тоже терпимо, а вот то, что с момента задержания и до освобождения ты ни секунды не один, — это угнетает. И в прошлый раз, когда я вышел, меня тоже встречали, какое-то количество людей с камерами. Комментарии пытались взять, и я там не наорал ни на кого, но очень был недоволен, — потому что это было как бы продолжение невозможности остаться одному.

А в этот раз я написал бумажку: «Прошу перевести камеру в статус одиночной» — надоумил кто-то из соседей. Последнюю неделю жил один, и мне стало прямо хорошо. Я ходил, сколько хотел, читал, сидел, пел песни тихонечко — сходил с ума, как мог. И когда в этот раз меня встречало очень много друзей, это было очень приятно, я с удовольствием со всеми разговаривал и чувствовал себя хорошо-хорошо.

Хотя многие говорят: «ну как это одному, невозможно, чудовищно». Несколько дней по вечерам из окон в окна перекрикивались через двор какие-то ребята, не знаю, на каком языке; и прямо столько боли было, тоски, когда кто-то кричал кому-то «где ты, где?» (я не знаю языка, но понял), было очевидно, что кому-то ну очень плохо одному сидеть. Мне было клево.

Майор

Пока сидишь, ты в таком специальном состоянии. С одной стороны, ничему не радуешься, но и унывать себе тоже не позволяешь. Такое подвешенное состояние: ты везде временно. Сначала временно в автобусе, потом временно в камере, потом временно в суде, потом временно в спецприемнике. Поэтому очень сложно сказать, какие ты ко всему этому чувства испытываешь. Какие ты чувства испытываешь, когда твой рейс задерживают на сутки? На трое суток? Вот такие примерно и здесь чувства. Ждешь чего-то вполне конкретного — что освободят. И нет объекта, к которому можно испытывать ненависть. Наверно, если сидишь в тюрьме, такие объекты есть. Какой-нибудь там садист-надзиратель или сокамерник, который тебя унижает всячески… А тут — нет.

Массовые репрессии и тоталитарные ужасы начинаются тогда, когда организованная оппозиция уже уничтожена. Пока она есть, занимаются ею. Мирных людей начинают ночью из кровати увозить в неизвестном направлении, когда некому за них вступиться. Есть такая песня у Егора Летова, ее часто вспоминают в связи с мыслью, которую я сейчас излагаю: «Мы лед под ногами майора», про хиппарей и панков: сладкий дым, цветы в волосах, «майор их передушит всех подряд, он идет… но пока мы есть, будет злой гололёд, майор поскользнется, майор упадет, мы лёд под ногами майора». Опять же, я не знаю, что из этого правда, а что из этого — самоутешения и иллюзии, что все не зря, но основные мысли такие.

Три дня назад мне принесли повестку в полицию — я должен был ознакомиться с отправлением на культурологическую экспертизу каких-то там материалов в рамках чего-то. Но на повестке не было написано ни дела, ни по какой статье все происходит, поэтому я не пошел. 3 июля повестку принесли маме. И она решила сходить.

В полиции ей продемонстрировали определение о назначении культурологической экспертизы. В этом документе написано, что на моей странице нашли материалы в свободном доступе, пропагандирующие нетрадиционные сексуальные отношения среди несовершеннолетних (часть 2 статьи 6.21 КоАП):

Для «правильного рассмотрения и принятия решения по материалу» майор полиции Нестечко Д.Н., проводящий проверку по признакам части 2 статьи 6.21 КоАП (пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений), направляет материалы дела на экспертизу.

Полицейские пытались провести опрос, но мама на все вопросы брала 51-ю статью Конституции. Спрашивали: «Знаете ли вы о том, что у Максима есть страница? Это его страница?» В определении написано, что на моей странице якобы обнаружены какие-то материалы, которые якобы пропагандируют нетрадиционные сексуальные отношения. Я посмотрел страницу и ничего подобного не нашел. Конкретики в этом определении нет, что имеют в виду сотрудники органов, неясно.

Единственная моя идея — то, что они могли сослаться на ролик «Гей-парад в Бийске». Я организовывал акцию по подаче сразу 12 уведомлений о проведении разных мероприятий в администрацию. Это единственное, что как-то связано с геями на моей странице. Нет, ну конечно, они могут признать мое лицо такой пропагандой… Но, наверно, до этого не дойдет. Я даже представить не могу, за что еще они могут зацепиться.

22 мая мы подали сразу 12 уведомлений на мероприятия второго, третьего и четвертого июля. Темы противоположные: за права геев и против легализации однополых браков, за признание Путина святым и за отставку Путина, за признание Алексея Навального агентом США и в его поддержку. Было интересно посмотреть, что согласуют, а что нет. В итоге не согласовали ничего. Зато во всех тех местах, куда мы заявлялись, власти проводили культурные мероприятия: где-то устроили картинг, где-то продавали мыло, где-то учили танцам.

Чиновники потом писали на своей страницах в «ВК» о нас. Например, начальник городского управления культуры, спорта и молодежной политики Андрей Кудинов написал большой пост про наши заявки и мероприятия, которые проводились вместо них. Смешно, что он сделал глупую ошибку: в слове «поддержать» вместо «д» написал «т». Позже он удалил публикацию, но она осталась в перепостах некоторых его коллег:

«Дорогие друзья, коллеги! Совсем несколько дней назад наш город будоражила тема проведения в Бийске некоторыми „активистами“ при поддержке своих друзей, единомышленников из некоторых штабов, митинга по защите прав геев!!! Потом поняв это пошла тема, что митинг по защите прав геев это просто одно из 12 мероприятий и, что их вообще не хотели проводить… Многие люди считали эту тему аморальной, кто-то озадачился, но не исключено, что были и другие единичные личности, кто выступал за то, чтобы потдержать, хотя бы ради того, чтобы лицезреть все это шоу… Хорошо, что в Бийске есть множество организаций и людей с позитивными идеями, устоявшимися ценностными ориентирами, которые заранее (как знали)предложили провести другие мероприятия!))))))) Естественно, что Администрация города заблаговременно поддержала, нормальные и значимые инициативы и естественно отказала разгорячившимся и заблудившимся в Сибири „активистам“ по защите прав геев. Жаль, что „активистами“ митингов по защите прав геев вместо того, чтобы придумать что-то важное и социально-значимое не пришло в голову ничего полезного, чем приписать труд искренне участвующих в жизни города людей за свою инициативу!

….. Что тут скажешь…… Это кто?.. Ответ лишь один, что город Бийск, как город с богатой историей, сильными патриотическими стремлениями, думаю никогда не будет поддерживать то, что вы („активисты данных митингов“) называете „законными митингами“… Мы все понимаем, что это лишь ведомая верхушка вашего мутного айсберга!))»

5 мая 2018-го был митинг в гайд-парке, на котором я выступал. После этого в школе начались проблемы. Меня хотели исключить, но из-за общественного давления все обошлось. Исключить они никак не могли — у меня все нормально с успеваемостью. Но просто позвонили маме и попросили забрать документы. Аргументировали тем, что у них какие-то там проблемы с департаментом образования Бийска из-за моего участия в митинге.

Сейчас меня перевели в 11 класс, все нормально. Школа, в принципе, хорошая. Одноклассники хорошие, все меня поддерживают, сопереживают. Помогали отстаивать мои права. Учителя разные, воспринимают меня либо нейтрально, либо негативно. Напрямую со мной о политике они не говорят, но в разговорах с одноклассниками убеждают не поддерживать мою деятельность. Говорят: «Его скоро посадят, он занимается плохими вещами».

В политической жизни города я участвую с марта 2017-го, а политикой стал увлекаться с сентября 2016-го. Первый раз в штабе Навального я появился 20 марта — привел друзей на встречу с Алексеем Анатольевичем. Когда начались кубы агитационные, я ни один практически не пропустил. То есть с мая 2017-го до декабря — по два-три куба в неделю.

Изначально я стал интересоваться политикой из-за роликов блогера Камикадзе-Ди. Меня это заинтересовало. Потом узнал про кампанию Навального. Сначала стал смотреть видео, потом узнал, что можно стать волонтером, подумал: «Это же круто!» Дошел вот до чего теперь.

Интерес со стороны полиции начался в январе 2018-го. Ну, я о нем узнал, возможно, был интерес и раньше, просто я его не замечал. В июне 2017 года я провел одиночный пикет у администрации Бийска. Я стоял с плакатом, на котором было написано «Пока вор сидит в Кремле, Алексей (Навальный — ОВД-Инфо) сидит в тюрьме». Приезжала полиция, брала с меня объяснения, но возбуждать они ничего не стали — мне еще не было 16 лет. Наверняка они с тех пор стали следить за моими действиями.

А в январе, когда шла «Забастовка избирателей», полицейские стали интересоваться мной уже активнее. Приходили ко мне домой, в штаб, пытались вручить мне повестку. Но и тогда со мной ничего не вышло. Административное дело завели на моего товарища Дениса, позже его оштрафовали за незаконную агитацию.

Задерживали меня три раза. Первый раз во время того одиночного пикета, потом с листовками агитационными и, наконец, в администрации города, когда на меня напал агрессивный чиновник — заместитель по работе с населением.

Ну, ничего, полицейские просто несколько часов продержали меня на улице, пока не приехали инспекторы по делам несовершеннолетних (ПДН). Большинство сотрудников ПДН меня уже знают. Вызывают к себе со словами: «Максим, надо поговорить, мы за тобой давно следим». Переубедить не пытаются. Интересуются только, почему так со мной происходит все.

Я планирую поступать на юриста или политолога. Мне нравится социальная сфера, нравится работать с людьми. Наверно, больше хочется быть юристом. После того, как я стал заниматься политикой, все эти уведомления, все эти бумажки — мне это нравится. После первого же суда, когда мы опротестовали отказ в согласовании акции, сразу захотелось понять, как это работает, увидеть, как все это выглядит. Я бы хотел заниматься юриспруденцией.

Всего я трижды участвовал в судах как заявитель иска к администрации города и дважды был слушателем на подобных процессах. Если дело о пропаганде дойдет до суда, то это будет первый раз, когда судить будут именно меня. А так я подавал иски по поводу митингов, сам писал заявления, сам себя представлял на заседаниях. Выходило неплохо.

Я почитал про дела по статье о пропаганде нетрадиционных отношений. Обычно такие дела возбуждают на ЛГБТ-активистов или организации, очень странно, что по мне решили пойти этим путем. Некоторые активисты в Бийске считают, что таким образом через меня хотят выйти на кого-то еще. Как это было в феврале с забастовкой, когда оштрафовали Дениса. Ему говорили: «Мы откроем на тебя дело, если ты не поможешь возбудить дело на вашего координатора». Может быть, тут такая же штука будет.

Хочу рассказать об уникальном примере использования административного ресурса, чтобы не дать ЛГБТ собраться и запустить в небо шарики.

17 мая 2018 года в Санкт-Петербурге в 20 часов в саду им. 30-летия Октября, одном из гайд-парков в Невском районе, должен был пройти традиционный «Радужный флешмоб», посвященный очередной дате исключения гомосексуальности из списка заболеваний.

Организаторы флешмоба своевременно информировали о нем районную администрацию. Чиновники, разумеется, попытались его запретить, кроме всего прочего, сославшись на то, что 17 мая место будет занято детским мероприятием с 17:00 до 19:30. Тогда организаторы пошли в суд, который постановил, что ответ администрации не является запретом и проводить свою акцию ЛГБТ могут. Чтобы не мешать детям, решили запустить шарики в 20 часов.

Если до 2013 года ЛГБТ-акции запрещали, не согласовывая время и место, то после принятия закона о запрете гей-пропаганды формулировка о том, что наши мероприятия его нарушат, стала основной в отказах. Суды признавали запреты законными, а если активисты выходили, их задерживали. Но вот накануне 17 мая суд Невского района Санкт-Петербурга запрета в ответе районной администрации не увидел.

17 мая 2018 года в районе семи вечера, когда я была поблизости от места сбора участников «Радужного флешмоба» — решила прийти пораньше — мне пришло сообщение от организаторов. Они писали, что на всей территории сада проходит детское мероприятие, что началось оно не в 17 часов, а только в 18:40, что к восьми оно точно не закончится. Сообщали, что полицейские грозятся всех задержать, а периметр парка охраняют непонятные дружинники. Акцию перенесли в другой гайд-парк.

Мы запустили шарики в другом месте. Полицейские сначала хотели задержать нас из-за «отсутствия уведомления». Организатор объяснил полицейским, что для выражения своего мнения в гайд-парке уведомление не нужно, а достаточно информирования органа исполнительной власти (такое информирование имелось). В итоге обошлось без винтилова.

Но эта история не о том, что организаторы «Радужного флешмоба» хорошо подготовились, а о том, что чиновники районной администрации подготовились еще лучше!

После стало известно, что как минимум 150 детей из ДЮСШОР № 1, ДЮСШОР № 2, подростково-молодежного клуба «Факел», детского театра «Реприза» и других клубов и кружков Невского района привезли в сад в 17 вечера. (Участвовавшие детские клубы перечислены на сайте администрации Невского района Санкт-Петербурга) .

Как выяснила «Новая газета» в Санкт-Петербурге, им сказали, что они будут принимать участие в квесте «Секрет здоровья», который начался только в 18:40, а до этого была некая развлекательная программа. Первый заместитель главы администрации Невского района Оверчук Сергей Иванович произнес проникновенную речь: «Мы небезразличны к спорту, здоровому образу жизни, мы противостоим всевозможным порокам, которые иногда появляются, наверное, в головах молодых людей».

Квест «Секрет здоровья» нигде заранее не анонсировался, информация о нем появилась на сайте администрации Невского района только утром 17 мая. Руководитель детского театра «Реприза» Ольга Мартемьянова, вместе с воспитанниками участвовавшая в квесте, рассказала «Новой газете» в Санкт-Петербурге, что узнала о нем день в день от заведующей клубом. Занятия в студии были отменены, всех детей собрали и повезли. Мероприятие длилось существенно дольше запланированного времени. «Затянулось все, но была хорошая погода, мы с ребятами гуляли, там развлекательная программа была. Может быть, затянулось, потому что ждали замглавы?» — предположила Мартемьянова.

Хорошо, что была хорошая погода, что дружинники только охраняли и ничего больше, что дети из кружков и спортшкол олимпийского резерва не увидели массовых задержаний геев и лесбиянок.

В первую очередь, хочу поблагодарить всех за поддержку в связи с моим незаконным задержанием сотрудниками полиции. Приятно было получить множество сообщений и телефонных звонков от вас.

Полночи продержав в заточении, меня отпустили, прилепив две статьи КоАП: часть 1 статьи 19.3 «Неповиновение законному распоряжению или требованию сотрудника полиции» и часть 5 статьи 20.2 «Нарушение участником публичного мероприятия установленного порядка проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования». Но то, что они написали в протоколе, ни в какие ворота не лезет. Такого бреда я давно не читал! И это наша «доблестная» полиция? Но обо всем по порядку.

Дело было вечером, в 20:20, никого не трогая, я возвращался домой после проведения концерта в доме престарелых, приуроченного к 9 мая. Мой путь домой лежал через Тверскую улицу. Выйдя из метро, я двигался мимо памятника Пушкина (Пушкинская площадь). Люди гуляли, радовались теплому весеннему вечеру, кто-то кушал мороженое, бабушки на лавочках вспоминали былую молодость и о чем-то шептались, молодые влюбленные пары в обнимку рассматривали облака. Но концентрация сотрудников «правопорядка» в одном месте, конечно, настораживала. Затем, весьма неожиданно, как мухи на котлеты, начали слетаться полчища людей в касках с дубинками и хватать кого попало. Досталось и влюбленным парам, и бабушкам на лавочках, и мне. Я просто шел, и ко мне из-за спины подбежали как ошпаренные люди в форме, повели в сторону автозака (автобус с решетками). Обыскав меня, вывернули карманы и завели в автобус. Я никакого сопротивления не оказывал, никого не оскорблял (я вообще в жизни никогда не матерюсь), выполнял все требования полиции. Автобус был переполнен, а люди все прибывали и прибывали в него.

Мест на всех не хватало. Многим в итоге пришлось стоять. Контингент в автобусе разный был: это и совсем молодые (лет 17–18), и довольно пожилые (под 70 лет), были и студенты (например, двое учатся в МГУ), так и люди работающие. Были люди разных национальностей, например мужчина из Дагестана лет 40–45, который стихийно попал под раздачу, как и все остальные. Большая часть людей, попавших в автозак, — это те, кто выходил либо из метро, либо из ресторана «Грабли». С нами была молодая пара (парень и девушка), у которых в это время было свидание и которые специально его назначили на вечер, чтобы не попасть на митинг. Так и их забрали! Затем нас полтора часа просто удерживали в этом автобусе. Было очень душно. Затем повезли нас в Войковский ОВД. Там же, говоря нам, что мы «помогаем Америке», фамилии задержанных, словно под копирку, вбивали в одинаковый заранее заготовленный текст.

Сам текст это просто дичь какая-то! Ложь и клевета. Вот что мне приплели:

«05 мая 2018 г. в 21 ч. 00 мин., по адресу: г. Москва, ул. Пушкинская площадь, д. 2/1, являясь участником публичного мероприятия (митинга), не согласованного с органами исполнительной власти г. Москвы, гр. Реснянский М.А. допустил нарушение установленного ФЗ № 54 от 19.06.2004 г. «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» и Законом города Москвы № 10 от 04.04.2007 г. «Об обеспечении условий реализации права граждан Российской Федерации на проведение публичного мероприятия, а именного находился в составе группы из 500 человек на Пушкинской площади г. Москвы, при этом выкрикивая лозунги: „Путин вор!“, „Позор“, „Долой царя“ привлекая внимание граждан и средства массовой информации. На неоднократные требования сотрудников полиции прекратить свои действия не реагировал. При доставлении гр. Реснянский М.А. в полицейский транспорт, данный гражданин оказывал сопротивление, а именно: упирался, толкался, хватался за форменное обмундирование, отказывался от выполнения законных требований сотрудников полиции о прекращении противоправных действий, при этом выражался нецензурной бранью и препятствовал выполнению сотрудниками полиции своих служебных обязанностей, в последствии был доставлен в территориальный ОМВД России по г. Москве».

Дело направили в Тверской районный суд города Москвы. Ни о дате судебного заседания, ни о времени меня никто не уведомил, ни в полиции, нигде. Никаких повесток, никаких звонков по телефону, никаких СМС. Приходилось искать самому информацию в интернете, когда же у меня будет суд. По части 5 статьи 20.2 суд назначили на 24 мая 2018 года на 15:00. Я, как законопослушный гражданин явился на заседание, но не тут-то было! Зал, в котором должен был идти мой процесс, был занят какой-то уголовкой: в общем, мой судья Криворучко был занят. Ладно, я решил подождать, когда закончится процесс, прошёл час, а зал занят, прошло уже полтора часа (время 16:30), судья освободился, какого-то уголовника конвой вывел из зала суда. Я решил зайти, спросить, когда же начнут меня судить? У меня вообще в 15:00 должен был состояться суд, только зашел в зал суда, как судья наорал на меня: «Молодой человек, покиньте зал!». Ладно, я вышел. В зал заводят другого человека, его судят тоже по уголовке… я снова ждал. Время 17:30 уже, и лишь после того, как я обратился к председателю суда, спохватились и пригласили в зал на процесс. Дальше начался настоящий цирк! Весь судебный процесс надо мной длился от силы 10 минут! Мне судья зачитал протокол, дальше спросил, есть ли какие-то мои возражения, я рассказал свою позицию, сказал, что у меня есть доказательства. Он отказался их принимать и удалился для принятия решения, попросил снова выйти меня из зала. Спустя 5 минут он меня подзывает и зачитывает приговор, о признании меня виновным по части 5 статьи 20.2 и назначил в виде наказания штраф в размере 15 000 рублей.

На этом дело не закончилось. Я все ждал, когда же меня будут судить по части 1 статьи 19.3? Я проверял весь четверг сайт суда, проверял всю пятницу. Написано было, что суд еще не назначен…. Но, затем, на сайте суда появилась информация, что мой процесс по 19.3 каким-то чудесным образом тоже прошел в тот же день, что и по.20.2, но только с другим судьей (Затомская), и в 14:45! И написано, что суд вынес решение о наказании. А какое именно, я даже знать не знаю. И этот суд — наглая ложь! Ибо зал № 15, в котором указано, что меня судили по части 1 19.3 тоже был занят в это время уголовкой. Но не это главное, а главное то, что я узнаю о том, что прошел суд, лишь после вынесения приговора! А это, напомню, арестная статья, по ней грозит арест на 15 суток. По идее, заочно аресты не должны применяться, но много случаев было, что за людьми выезжали люди в форме и насильно после выдачи решения доставляли в камеры временного содержания! То есть за мной в любой момент могут выехать, либо арестовать при моей явке в суд после вручения приговора!

Обо мне

Меня зовут Алексей Полтавец, я родился в Омске. По убеждениям я — анархист, антифашист и вегетарианец; выступаю против действующих властей РФ. В Омске я участвовал в зоозащитных мероприятиях — кинопоказах, митингах. В 2014 году я активно поддерживал митингующих на киевском «Майдане», вел агитацию против захвата Крыма и введения войск на территорию Украины. Я приходил на митинги, которые организовывали власти «в честь присоединения Крыма» в нашем городе, с украинским флагом и желто-синими шариками. Таким образом я хотел потроллить посетителей подобных мероприятий. За это мне угрожали и однажды даже пытались задержать сотрудники правоохранительных органов и, в частности, Центра «Э» (Центра по противодействию экстремизму), но мне удалось убежать.

В 2016 году после очередной ссоры на почве политических убеждений я решил съехать от родителей и перебраться в Санкт-Петербург — к своему другу Виктору Филинкову. С Филинковым я познакомился в Омске в 2014 году через своего брата, который учился с ним на одном курсе. Мы начали общаться, так как придерживались схожих взглядов. Вместе с Виктором мы посещали многие оппозиционные акции, в том числе против аннексии Крыма и войны на востоке Украины, а также зоозащитные мероприятия. В 2016 году Филинков уехал в Петербург, получив там работу, но мы продолжали поддерживать дружеские отношения.

Как все началось

По дороге из Омска в Санкт-Петербург я решил остановиться у друзей в Пензе, так как у Филинкова возникли временные финансовые и жилищные проблемы. В Пензу я приехал в декабре 2016 года. Мне тогда было 16 лет. Друзья помогли мне найти работу и жилье. Я общался с местными политическими активистами, антифашистами, анархистами. Был знаком с Егором Зориным, Дмитрием Пчелинцевым (обвиняемые по делу «Сети» — ОВД-Инфо), Максимом Иванкиным, Михаилом Кульковым и другими местными активистами. С ними мы играли в страйкбол и ходили в лес — убирали мусор, сидели у костра.

Примерно в конце февраля — начале марта 2017 года Зорина задержали. Его пригласил в гости знакомый, который, по рассказам Зорина, во время встречи все время выходил кому-то звонить. После одного из звонков в квартиру ворвались люди, представившиеся сотрудниками ФСБ, и «маски-шоу». Они нашли в квартире гашиш и стали давить на Зорина, утверждая, что наркотики принадлежат ему. По их словам, знакомые Зорина, находившиеся в квартире, уже начали давать на него показания. Затем ему предложили «выход из этой ситуации» — сотрудничать с ФСБ и выполнять поручения, доставать для них информацию и своевременно ее передавать. Силовики спрашивали про исламских террористов, говорили, что в вузе (Пензенский государственный университет — ОВД-Инфо), где учится Зорин, есть вербовщики. Ему дали понять, что если он согласится сотрудничать, то «дело о наркотиках в квартире» закроют; в случае отказа его обещали «закрыть по полной». Зорин согласился, подписал необходимые бумаги, после чего его отпустили.

На следующий день он встретился со своими друзьями и рассказал им о случившемся. По его виду было понятно, что он напуган и не знает, что делать. Через неделю Зорин сообщил, что сотрудники ФСБ провели с ним еще одну беседу: они встретили его около дома и посадили в легковой автомобиль. Сотрудник ФСБ задавал вопросы о левом активизме и интересовался, знаком ли Зорин с кем-нибудь из активистов. Примерно через три недели меня задержали.

Задержание

В 10 часов вечера 30 марта 2017 года я и еще двое моих знакомых — Михаил Кульков и Максим Иванкин — шли по улице в сторону дома, где я жил, после посиделок у Кулькова. Товарищи пошли меня провожать, так как я из другого города. К нам подъехала серая полицейская машина ВАЗ-2115, из которой выбежали пять человек — кто в гражданской одежде, кто в полицейской форме. Я даже не успел спросить, за что меня задерживают, как мне уже заломили руки и надели наручники. Люди в полицейской форме кричали: «Руки давай, блядь, руки, сука, дай», — в то время как человек в гражданском руководил процессом. Люди в форме поставили меня лицом к машине и кричали мне: «Фамилия, имя, быстро, блядь», — после чего кто-то из них нанес мне удар рукой по голове, от которого я ударился лицом об машину. Я назвал свои ФИО. Один из людей в форме начал обыскивать меня, достал деньги, паспорт и положил их на крышу машины. Ничего больше не найдя, он положил все обратно в мой карман. После этого тот же человек прижал мою голову к машине и не давал смотреть в сторону. Как раз там, куда нам не давали смотреть, один из людей в гражданском (сотрудник ФСБ по имени Илья, как я узнал позже) обыскивал рюкзаки Кулькова и Иванкина. Когда я пытался повернуть голову, чтобы посмотреть, что делают люди в штатском, или спрашивал: «За что меня задерживают?» — сразу же получал удар кулаком в область почек. Через несколько минут Илья (сотрудник ФСБ) крикнул: «Тут наркота!»

В этот момент подъехал белый микроавтобус «Форд» с синими номерами, из которого вышли четыре человека, одетые в тактическую одежду, на голове у них были кепки и маски типа «бафф», и еще один сотрудник был в гражданской одежде. Сотрудник, который меня держал, развернул меня в сторону Ильи. Тот сидел рядом с кучей вещей, которые он вытащил на землю из рюкзаков, и держал в руке прозрачный пакет с каким-то свертком внутри. Сотрудник Илья определил содержимое пакета, не открывая его, сказав: «Ну вот и все, приехали вы, пацаны». Мы одновременно сказали, что пакет подброшен. В ответ все получили удары.

Нас повели в автобус, рядом со мной сел один из сотрудников. Он взял меня за шею, прижал мою голову к сиденью, находившемуся спереди, и несколько раз ударил меня в область затылка. Я спросил: «Что я сделал? За что меня задержали?» — но в ответ получил лишь больше ударов в затылок и лицо справа, после чего сотрудник сказал: «Тут я задаю вопросы, ты понял?» После этого он еще раз ударил ладонью в лицо. Я ответил: «Понял».

Пытки

Мы подъехали к отделению полиции или ФСБ. Я не успел прочитать, что было написано на табличке рядом со входом. Когда меня вели, сотрудники угрожали, что сейчас нас будут бить, и мы будем говорить все, что нам скажут.

Меня завели в кабинет, в котором была дверь, которая вела в еще один кабинет. Около этой двери меня поставили к стене в положение «полтора». Это когда стоишь на полусогнутых ногах, как будто сидишь, но без стула. Стоять в таком положении долгое время очень тяжело. В помещении, кроме меня, находились два сотрудника в гражданской одежде, которые следили за мной, чтобы я не становился в нормальное положение. Время было примерно полночь. В кабинет зашел сотрудник по имени Михаил. Он подошел ко мне и, развернув меня, сказал: «Ну, привет», — после чего ударил меня кулаком в верхнюю часть живота. Я согнулся, у меня началась одышка, на что он сказал: «Да ладно тебе, я же только разминаюсь».

Михаил завел меня в дальний кабинет, там уже сидел Илья. Михаил достал из моих карманов паспорт и деньги (позже паспорт мне вернут, а деньги останутся у сотрудников). После этого он снял с меня наручники и приказал раздеться догола и приседать 20 раз. Пока я приседал, Михаил прощупывал мою одежду. После этого я оделся, и мне снова туго застегнули наручники за спиной. Сотрудник по имени Илья сказал: «Ну, ты же понимаешь, за что тебя задержали?» Я ответил: «Нет». Сотрудники засмеялись, и Илья сказал мне: «Вы всегда так смешно делаете вид, что нихуя не понимаете, а как пизды получите, так сразу все понимать начинаете». Михаил еще несколько раз ударил меня в живот и, взяв меня за волосы, сказал:

Ты же понимаешь, что наркоту у вас не просто так нашли. Сейчас ты подписываешь показания на своих дружков-анархистов, потом повторяешь их у следователя, и мы тебя отпускаем, пойдешь свидетелем. Если нет — ты сядешь по полной, и я тебе обеспечу веселую жизнь в СИЗО, там таких мальчиков молоденьких, как ты, любят

Я сказал, что подписывать ничего не буду.

Михаил продолжал держать меня за волосы. Тут встал Илья, подошел ко мне и сразу же нанес несколько ударов в верхнюю часть живота. Михаил отпустил мои волосы и толкнул меня, отчего я упал на пол. Илья сказал: «Неправильный ответ, мы же тебе предлагаем по-хорошему. Твои друзья сядут независимо от тебя, вопрос только в том, сядешь ли ты с ними». Я откашливался и пытался встать, этот же сотрудник поставил рядом стул и сказал: «Садись». Я сел на стул и ответил: «Я же уже сказал, что я не буду ничего подписывать». Михаил сразу же нанес мне удар ногой в область груди (удар был больше похож на толчок, нежели на удар), от которого я упал вместе со стулом. Он сказал: «Значит, пойдешь по полной вместе с ними, тебя сейчас твои же дружки и сдают в соседнем кабинете, а ты тут их выгораживаешь. Если не хочешь потерять свое здоровье в этом кабинете — будешь отвечать на наши вопросы». Затем сотрудник поднял стул и поставил его, я сел обратно.

Дальше мне постоянно угрожали и давили на меня, угрожали изнасилованием шваброй. Это продолжалось всю ночь. Иногда заходил сотрудник по имени Николай и тоже издевался надо мной. Николай заламывал руки, от чего было ужасно больно и казалось, что сейчас он сломает мне руки, тянул за волосы и наносил удары, выворачивал ухо. Когда я падал и лежал на спине, он ставил ногу на половые органы и все сильнее давил. Я чувствовал невыносимую боль, которая потом продолжалась еще долгое время. Николай угрожал, что подвесит меня и что отправит меня сейчас к людям, которые меня изнасилуют.

После угроз сотрудники стали задавать мне вопросы, когда я приехал в Пензу, зачем, чем занимаюсь, как познакомился с другими задержанными, и подобные, которые касались меня. На них я ответил. Иногда сотрудники делали паузы, кушали и пили — на это время меня ставили в «полтора» у стены. Наступило утро, Николай отвел меня в кабинет, где я находился ранее, и поставил меня в «полтора». Когда я уже не мог так стоять и вставал нормально, ко мне подходил сотрудник, бил меня ладонью в область живота и угрожал, что сейчас меня подвесят. После этого я становился обратно в «полтора».

В таком положении я простоял почти до вечера. Меня завели в кабинет и посадили на стул. В кабинете находились трое сотрудников — Михаил, Илья, Николай. Они спросили меня: «Не надумал?» Я ответил: «Нет». После чего спереди меня сел Илья и сказал: «Твои друзья уже дали на тебя показания. То, что было с тобой до этого, — это лучшее, что могло с тобой случиться. Я этими руками стольких таких же, как ты, сломал». Было видно, что он говорил это с гордостью. Позади меня встал сотрудник Николай, в пространство между моими руками, застегнутыми сзади, и спиной, он продел спинку стула, чтобы я не мог встать и дергаться. Николай достал из шкафа черный плотный потертый полиэтиленовый пакет, его края были завернуты; он еще раз подвернул края и накинул мне на голову, не затягивая. Мне снова повторили все вопросы, я не ответил.

В этот момент мне действительно стало страшно, стало страшно за свою жизнь, что я не выйду отсюда живым, если не сделаю то, чего хотят сотрудники. Николай сзади затянул пакет, от чего я начал задыхаться и дергаться. Стул начал наклоняться, но Илья надавил на него, а Николай прижал меня к спинке стула. Николай снял с меня пакет, и я начал откашливаться, часть слюны упала на пол, от чего сотрудник Илья разозлился и ударил меня, сказав что-то вроде того, что я замарал им пол. Илья повторил вопросы, я повторил, что не буду ничего говорить и подписывать. После этого Николай снова надел мне пакет и затянул его, но держал он его уже дольше, чем в прошлый раз.

Я испытывал непреодолимое чувство страха, задыхался и ничего не мог сделать. Хотелось сделать все, что они скажут, лишь бы получить глоток воздуха.

В этот раз я задыхался намного сильнее: в первый раз я пытался перед тем, как мне затянут пакет, задержать дыхание и сохранять спокойствие, как будто я ныряю; но быстро стало не хватать воздуха и началась паника. Когда с меня сняли пакет, я начал откашливаться и сказал: «Хватит, хватит издеваться». В ответ на это мне надели пакет, хоть я даже не успел откашляться от предыдущего раза. В третий раз Николай держал пакет еще дольше. После того, как он снял пакет, мне снова задали вопрос, буду ли я подписывать показания и соглашение о сотрудничестве. Я ответил: «Перестаньте меня пытать. Вы в два раза старше меня, я в наручниках, как вы так можете-то?» На что мне ответили: «А с вами по-другому нельзя», — и снова надели пакет. Я испытывал невыносимое чувство нехватки воздуха, паники и страха.

Такие «процедуры» они повторяли еще порядка пяти-семи раз, после чего с меня сняли пакет на несколько секунд и снова надели, и держали еще дольше, от чего у меня чуть непроизвольно не произошло мочеиспускание. После этого Николай снял пакет, все сотрудники были очень злы, мне повторили вопрос, я не ответил. После этого Михаил, который все это время сидел и наблюдал за пытками, сказал: «Возьмем паяльник, и ты на все согласишься», — и Илья начал искать по кабинету паяльник. Михаил открыл дверь в соседний кабинет и крикнул: «Принесите мне паяльник», — после чего сам покинул кабинет. В это время Николай сказал: «Щас я возьму вон ту швабру и засуну ее тебе в жопу, и ты мне со всем согласишься, ты после этого сам жить не захочешь. Ты этого хочешь?» Я сказал: «Нет, не надо». В этот момент зашел Михаил, подозвал Николая, они вышли из кабинета и о чем-то разговаривали, но о чем именно мне не было слышно. После чего Михаил зашел и сказал: «Тебе повезло пока что, твои друзья сговорчивее тебя оказались, но твое тут поведение тебе еще откликнется».

После этого мне сказали, что отпустят под подписку о невыезде, а если я буду говорить о том, что произошло, то меня снова будут пытать. Сотрудники ФСБ пообещали приехать за мной в понедельник. Меня отвели в кабинет, где я находился ранее, и опять поставили в «полтора». Было уже поздно, и сотрудники сказали, что они не спали три дня, поэтому уйдут спать, а утром продолжат заниматься нами. Всю ночь я простоял в «полтора» у стены. В это время двое сотрудников смотрели фильм, кушали и следили, чтобы я не вставал в нормальное положение. Но в этот раз сотрудники уже реагировали не так агрессивно, когда я становился в нормальную стойку. Мне разрешили сходить один раз в туалет, где также находились рядом со мной.

Утром снова пришли Николай, Михаил и Илья. Они сказали, что сейчас я отвечу на вопросы, на некоторые из которых я уже отвечал вчера. Это были вопросы про меня: чем занимаюсь, почему приехал, когда приехал, куда шел. Но теперь их нужно было подписать у следователя. Потом меня вместе с Иванкиным отпустят под подписку о невыезде, так как он дал показания на Кулькова, а тот взял всю вину на себя. Мне сказали, что, так как я из Омска, я буду жить у Иванкина дома. Чтобы пытки не продолжились, я согласился. Ответы сотрудники ФСБ записывали на клочок бумаги. Я спросил: «Что будет с Кульковым?» Мне ответили, что его поместят под домашний арест. Затем меня вывели и посадили в машину, где находились еще три сотрудника, одного из которых я не знал — его звали Андрей.

По дороге мы остановились рядом с автомобильным мостом, железнодорожными путями и лесом. Мне сказали, что нужно сделать фото, где я просто показываю пальцем в определенное место на земле. Я сказал, что не буду фотографироваться, за что меня начали бить по затылку, спине, всему телу и угрожать. Мне сказали, что сейчас мы вернемся в отделение, где меня изнасилуют и продолжат пытать. Я согласился, так как понимал, что сотрудники ФСБ действительно могут это сделать. Мы вышли из машины, сзади остановилась еще одна машина, оттуда вышли три девушки. Одна из них, как мне показалось, была сотрудницей полиции, а двух других просто попросили стоять рядом со мной во время фотографирования. С меня сняли наручники и велели показывать сначала на одну колонну моста, а потом на другую и на пустой участок земли возле колонны. Я показал. После этого на меня снова надели наручники и повезли дальше.

По приезде в другое отделение мне расстегнули наручники и завели в кабинет, где находилась женщина в полицейской форме. Она мне сказала сесть на стул, что я и сделал, и попросила одного сотрудника остаться со мной. Остался Михаил. Она предложила мне воды. Я выпил воды впервые за полтора дня. До этого мне не давали сидеть (кроме того раза, когда надевали пакет на голову), пить воду и тем более кушать. Она предложила мне шоколадку. Дверь в коридор была открыта, и я видел, как мимо вели Кулькова и Иванкина. Я спросил, можно ли разделить ее с друзьями — на что сотрудница (как я узнал, по имени Екатерина) сказала: «Ешь». Я съел половину шоколадки, а вторую попросил отдать друзьям, но никто не выполнил мою просьбу.

После этого она дала телефон и сказала, чтобы я позвонил родителям, что я и сделал. Екатерина сказала моей маме, что я задержан и сейчас она даст поговорить со мной. Я сказал маме, чтобы она искала мне адвоката, так как мне его не дают, и что я ни в чем не виноват. Сразу после этого сотрудница Екатерина потребовала закончить разговор. Сотрудник Михаил сказал: «Как это мы тебе не даем адвоката, ты сам от него отказался». Я ответил, что я просил адвоката, но мне отказали. Михаил отдал Екатерине бумажку с моими ответами. Она начала перепечатывать то, что там было написано, иногда задавая уточняющие вопросы. Дописав мои ответы, она распечатала их, сказала, что ушла сверить с ответами остальных. После этого она вернулась и сказала, что почти все совпадает. Она дала мне бумаги с моими ответами и сказала, что если подпишу — то вот еще одна бумага (подписка о невыезде), которую я подпишу, и меня отпустят.

Михаил сказал: «Ты что, хочешь опять к нам скататься и потом в СИЗО уехать, а не домой?» Я сказал: «Нет», — и подписал бумаги. После этого мне отдали паспорт и сказали: «Вот и молодец, сиди жди, пока Иванкина допросят, перепечатают его показания — и отвезем домой. Будете сидеть — ни шагу, понял?» Я сказал: «Понял». Прошло примерно два часа, а потом зашел Николай и сказал, что меня и Иванкина надо отвезти домой. Николай и Андрей вывели меня и Иванкина из отделения и посадили в ту же машину, на которой меня привезли. Привезли нас домой к Иванкину примерно в 20:00, сотрудники объяснили его родителям, что я из Омска и пока буду жить у них дома. Они пообещали приехать за мной в понедельник (3 апреля 2017 года — ОВД-Инфо).

После задержания

Потом мы с Иванкиным обсудили, что происходило у фсбшников. Иванкин мне рассказал, что в ФСБ им с Кульковым удалось договориться, что Иванкин даст показания на Кулькова, а Кульков во всем сознается, чтобы насилие со стороны сотрудников прекратилось. При этом их не пытали пакетом, но били, угрожали паяльником и ставили в «полтора». Мы решили, что оставаться небезопасно и есть прямая угроза жизни со стороны сотрудников ФСБ. Мы боялись продолжения насилия и пыток. Связавшись с Кульковым, мы сообщили о том, что будем бежать, на что Кульков сказал, что также будет бежать. Так как почти двое суток нам не давали сидеть, пить, кушать и тем более спать, мы легли спать. Следующим утром — 2 апреля 2017 года — мы покинули дом. Перед отъездом я позвонил своей девушке Вике и рассказал ей о случившемся. Мы решили, что она тоже уедет из Пензы как можно скорее.

После этого я больше не виделся с Иванкиным и Кульковым. Обращаться к правозащитникам я побоялся, думал, что меня поместят в СИЗО, где они не смогут мне помочь и где меня под пытками заставят оговорить себя. Позже оказалось, что мои опасения были небезосновательны: именно это — пытки и помещение в СИЗО — и произошло с моими друзьями из Пензы и Питера.

Другой город

После того, как мы покинули дом, где должны были находиться согласно подписке о невыезде, я решил поехать в город N к своим знакомым. Добравшись туда автостопом, я рассказал знакомым о том, что со мной произошло, и они предложили мне жить у них, пока ситуация не прояснится. Сейчас я очень благодарен этим людям и понимаю, что они буквально спасли мне жизнь. Потом я связывался со своими родителями. Со слов родителей, к ним домой приходили сотрудники ФСБ и интересовались, не знают ли они, где я и как со мной связаться.

Понимая, что меня разыскивают, но мне нужно на что-то жить, я начал искать работу, где можно было бы работать без документов. Такую работу я нашел на одной из строек, просто поговорив со старшим бригады. Потом, когда началась наружная отделка дома, бригаде нужны были промышленные альпинисты и люди, которые будут работать на высоте, а так как я раньше занимался альпинизмом и понимал, как все устроено, — меня взяли. Так я прожил несколько месяцев, после работы сразу шел домой, в людных местах старался не появляться. Все это время я думал о том, как покинуть Россию, понимая, что вариант «оставаться» напрямую угрожает моей жизни и здоровью. Я рассматривал любые варианты того, как выбраться в страну, где можно попросить убежище, и в приоритете у меня была Украина.

Украина

Когда у меня появилась возможность нелегально переехать в Украину, я воспользовался ею и добрался до Киева. В миграционную службу я идти боялся, так как слышал, что были случаи, когда неизвестные похищали искателей убежища из РФ и вывозили в Россию. В Киеве я также устроился работать промышленным альпинистом и занимался утеплением домов, зимой работы не было, и я подрабатывал курьером в вегетарианском кафе.

Осенью 2017 года я узнал, что начались задержания моих друзей в Пензе. За месяц до этого Виктория оформила заграничный паспорт и приехала ко мне. С тех пор мы живем в Украине. До задержания в мае 2018 года Виктория уже возвращалась в Пензу один раз. Никаких проблем на границе тогда не возникло. Но в этот раз ее доставили на допрос в ФСБ, где следователь Токарев много спрашивал про меня и передавал мне привет. Он угрожал, что в Украине у них «есть свои люди» — меня вывезут нелегально в Россию и посадят в тюрьму.

Мне также стало известно, что сотрудники ФСБ упоминают прозвища задержанных, в том числе меня под прозвищем «Борис». В одной статье, видимо, кто-то перепутал и написал, что «Борис» — это Кульков; хотел бы поправить: «Борис» — это я. Прозвали меня «кот Борис» или просто «Борис», потому что я очень люблю кошек, у меня была кошка, и однажды, когда я с ней играл, а по телевизору постоянно шла реклама кошачьего корма «Kitekat», где говорится про кота Бориса, подруга назвала меня в шутку «кот Борис», после чего все стали так меня называть.

Я читал в публикациях, что сотрудники ФСБ угрожали «достать» Александру, жену Виктора Филинкова, которая совсем недавно уехала из Киева в Финляндию и попросила убежище, а также о том, что в Украине уже были случаи, когда неизвестные похищали просителей убежища из России и тайно вывозили их на родину. После этого я начал опасаться за свою жизнь и здоровье и здесь боюсь того, что меня могут выдать в Россию, где меня будут снова пытать и скорее всего посадят в тюрьму. Поэтому я хотел бы получить убежище в другой, более безопасной стране. За это время у меня заметно ухудшилось здоровье, особенно морально-психологическое состояние, у меня развилось посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), что подтвердил психолог.

Я понимал, что есть вероятность, что меня могут тайно экстрадировать, — но все же принял решение и попросил украинские власти предоставить мне убежище. Сейчас я ожидаю ответа. В настоящее время я легально нахожусь на территории Украины.

UPD: В феврале и марте 2020 года «Медуза» опубликовала тексты, где Полтавец иначе рассказывает о событиях, упомянутых в этом материале.

Задержание

Я стоял на площади с плакатом в пяти метрах от памятника Пушкину, по правую сторону. В 14:20 был задержан сотрудниками полиции. Во время задержания полицейские не представились, не объяснили причину задержания, сразу схватили меня за руки, резко заломили за спину и поволокли в автозак.

Приблизительно через десять минут после моего задержания, когда автозак был наполнен, нас повезли в ОВД «Мещанский» для оформления. В 14:45 я был доставлен в ОВД. Также с участниками акции были задержаны журналист «Новой Газеты» и представительница провластного движения НОД (Национально-освободительное движение — ОВД-Инфо). Журналиста отпустили в течение трех часов. Представительницу НОД тоже отпустили, к удивлению всех остальных задержанных. Сотрудники предлагали оставшимся написать объяснения по поводу обстоятельств задержания. Кто-то писал, кто-то нет. Я не стал писать, сославшись на 51-ю статью Конституции.

Объяснение

Сотрудница полиции настаивала на том, чтобы я поставил свою подпись в бланке с заголовком «Объяснение» в графе, которая гласит, что мне разъяснены мои права и что я говорю правду (две подписи), хотя никто никаких моих прав мне не объяснил. На мой отказ она ответила, что будут приглашены понятые, и мне все же придется подписать. Я не задерживался ранее и не имел опыта в подобных делах, поэтому попросил зачеркнуть поле для объяснений и поставил подпись в тех двух графах. Позже я узнал от адвоката Константина Маркина (от ОВД-Инфо), который прибыл в ОВД для оказания юридической помощи задержанным, что сотрудники полиции не имеют права заставлять подписывать данный документ. Константин попытался это объяснить сотруднице, но она проговорила что-то в духе «вы ничего не понимаете» и удалилась из кабинета.

Протоколы составляли очень долго, в положенные по закону три часа полиция не уложилась. Я получил копии протоколов в 18:45 (то есть через четыре часа). За все время нам дали только пятилитровую бутылку воды (на 22 человек). После получения документов на руки сотрудница полиции мне сказала, что я задержан на 48 часов. Я спросил, на каком основании, она ответила, что статья 20.2 часть 6.1 подразумевает арест при задержании до 48 часов.

Скорая

Я предупредил сотрудницу о том, что у меня периодически падает сахар в крови, мне нужно нормальное питание, на что в ответ услышал, мол, здесь выдадут «сухпаек», или сообщите родственникам, пусть они привезет еду». Еще у меня весенняя аллергия, а лекарств с собой не было. Но это никак не повлияло на полицейских.

У меня забрали личные вещи и телефон и поместили в двухместную камеру, в которую позже поместили еще одного задержанного. Через несколько часов нам сообщили, что нас обоих перевезут в Красносельский ОВД. Выпустили из камеры, выдали личные вещи и сказали ждать, пока за нами приедут. Прошло примерно час-полтора, как за нами приехали полицейские. Когда нас привезли в Красносельский ОВД, оказалось, там нас не готовы принять. Повезли обратно в Мещанский. Пробыли мы там еще часа два или три и нас снова повезли в Красносельский ОВД.

У второго задержанного, который был со мной, опухло колено (последствия задержания), и он попросил вызвать скорую. Врачи приехали и осмотрели его. Я попросил доктора заодно и мое плечо посмотреть. Он посмотрел, сказал, что похоже на растяжение, но так как скорую вызывали не по моей просьбе, то он не может отправить меня на рентген, чтобы зафиксировать травму и выписать справку. Я спросил у врача: мне также надо обратиться к сотрудникам полиции, чтобы они вызвали скорую? Доктор ответил, что лучше будет после того, как выпустят, сходить в травмпункт. Я последовал его совету.

Лекарства

После этого, второго задержанного увезли делать рентген. А у меня снова забрали личные вещи и поместили в камеру (было три часа ночи). Напомню, нам никто так и не дал никаких «сухпайков», и, если бы моя жена не передала пакет с едой, когда я еще находился в Мещанском ОВД, мы бы остались голодными. Из-за отсутствия антиаллергических препаратов у меня обострилась аллергия. Сильно покраснели глаза, они жутко чесались, отекли носовые дыхательные каналы, вследствие чего носом я не мог дышать совсем. И, ко всему, еще и плечо болело. В результате практически не спал ночью, постоянно чихал и сморкался. Было очень некомфортно. Только на следующий день, примерно к 14:00, когда моя жена принесла вторую «посылку», в которую положила лекарства, мне стало легче (после приема препаратов), и я смог заснуть. Лекарства не разрешили оставить в камере, а сказали, если потребуется, то нужно звать сотрудника, и он их даст. Так я пробыл в Красносельском ОВД до 07.05.2018. В понедельник (7 мая) в 10:40 нас забрали обратно в Мещанский ОВД. По прибытии мне сказали, что сейчас всех задержанных повезут в Тверской суд. Прошло еще три, часа и мне дали подписать документ о том, что меня вызовут в суд по повестке, и отпустили (было около 15:00).

Электроснабжение

Приехав домой и приведя себя в порядок, я отправился в травмпункт. Доктор осмотрел плечо, также сказал, что похоже на растяжение, и отправил меня на рентген. Сделав рентген, я только вышел в коридор, и тут же погас свет во всем здании травмпункта. Женщина-врач, которая выполняла процедуру, вышла из рентген-кабинета, подошла ко мне и сказала, что во время «проявки» снимка оборудование отключилось из-за отключения электроснабжения, и снимок не проявился. Нужно процедуру сделать еще раз. Я ответил, что рентген тела нельзя делать чаще одного раза в полгода. Она сказала, что все понимает, но по-другому никак. Я снова зашел к травматологу и спросил, как мне быть. Он ответил, что может выдать справку, но я должен написать отказ от проведения рентгена. На что я сказал, что процедура была проведена, и я не собираюсь подвергать себя риску спровоцировать онкозаболевание, делая процедуру повторно. Доктор ответил, что выбор за мной. Я принял решение написать отказ от проведения повторного рентгена. Он выписал мне справку, и я поехал домой.

Полиция

В этот же день около восьми часов вечера мне позвонили из полиции. Сотрудник сказал следующее: так как я обращался в травмпункт, то я должен явиться в дежурную часть и написать заявление на сотрудников полиции, которые нанесли мне травму при задержании. Я сказал, что не могу подъехать и нет желания что-то писать. Сказал, что если и приеду, то не раньше завтрашнего дня. Я никуда не поехал. Спустя несколько дней, а именно 17 мая, около десяти часов вечера мне позвонил участковый и попросил явиться к нему для дачи объяснений, при каких обстоятельствах я получил травму плеча. Я ему ответил, что все объяснения уже дал в протоколе задержания и больше ничего объяснять не собираюсь. Он ответил, что ему нужно закрыть какие-то внутренние документы, их нужно передать в вышестоящие органы. Я согласился, и мы договорились на 12 часов дня 18 мая встретиться у участкового в кабинете. К 12:00 (18 мая) я прибыл в участковый опорный пункт, но дверь была заперта на замок. Я развернулся и пошел домой.

Угрозыск

В понедельник (21 мая) в семь вечера мне позвонил брат и сказал, что к нему домой (в Химках) приходили сотрудники уголовного розыска и убедительно просили связаться со мной. Оставили номер телефона одного из сотрудников УГРО и просили срочно связаться. На следующий день (22 мая) в 9 утра они снова позвонили брату и стали спрашивать, когда я с ними свяжусь. Брат позвонил мне и, сильно нервничая, попросил меня сейчас же связаться с ними. Я позвонил, ответил сотрудник угрозыска, представился Валерием Олеговичем (фамилию не сказал), попросил меня явиться к нему в отдел для дачи объяснений по поводу митинга и отметил, что я не проживаю по адресу регистрации. Сказал, что ему пришло распоряжение «сверху» и он должен получить мои объяснения в ближайшие два дня. Я ему ответил, что мои объяснения есть в протоколе задержания и ничего больше я объяснять не обязан. На что он ответил, что в таком случае он снова придет домой к моему брату и будет требовать объяснения по моему делу с него. Я сказал, что брат не имеет никакого отношения к моим делам, и все возникающие вопросы нужно решать со мной. Сотрудник угрозыска снова переспросил, когда я смогу подойти к нему в отдел. Я ответил, что не раньше 27 мая, так как в данный момент не нахожусь в Москве. Он сказал, что 27 мая будет звонить мне снова и добиваться встречи.

24 мая приблизительно в 20:00 мне позвонил опять участковый и снова попросил с меня письменные объяснения по факту получения травмы плеча. Я ответил ему, что я уже приходил к нему, но его не было в отделении в оговоренное с ним время. И что я отказываюсь давать какие-либо объяснения, ссылаясь на 51-ю статью Конституции. Участковый ответил, что услышал меня, чтобы я оставался на связи, и положил трубку. Потом звонили 27 мая, я сказал, что без повестки никуда не пойду. Пока больше не беспокоили.

А про нашу про советскую милицию,
Кроме этой песни, верной ни одной…

Веня Д’ркин

В те далекие времена, когда полиция еще была милицией, штрафы были маленькими, а ОВД-Инфо еще не существовало, жили-были хиппи. Вообще в середине 2000-х неформалов довольно часто винтили, но общество это не очень интересовало, и в прессе о нашей истории ничего не было.

В 2006 году организаторы парада мыльных пузырей на Арбате решили устроить не-фестиваль «Майское дерево». Местом тусовки выбрали поляну у метро «Ботанический сад» (тогда это место еще не было отгорожено забором, сейчас там находится парк «Сад будущего»). Около 100 человек выдували пузыри, пели, рисовали мелками на асфальте, танцевали, плели фенечки и ничего не нарушали. Вот вообще ничего.

Но, увы, нам не повезло — дримфлэш (так называют фестивали хиппи) совпал с первой попыткой провести в Москве гей-парад. Дальше начинается фантасмагория. Приехали менты. Очень вежливо, но НИЧЕГО не объясняя, свинтили человек восемь, включая меня. Принцип винтажа был довольно простым — юноши, которые кажутся организаторами.

Меня свинтили, так как я начал качать права и спрашивать, что вообще происходит и по какому праву (у меня уже был опыт — винтаж правозащитников на антифашистском пикете «под копытами коня», то есть у памятника Юрию Долгорукому напротив московской мэрии, 27 ноября 2005 года).

Привезли в ОВД, какое-то далекое и нетривиальное, сейчас даже не могу сообразить, какое. Видимо, это ОВД редко имело дело с неформалами, потому что, пока нас поднимали на второй этаж, из коридора высовывались любопытные менты и комментировали происходящее в духе «а, рокеров привезли…».

Закрыли нас в обезьяннике, я уже собирался звонить знакомым правозащитникам, но остальные уговорили меня не слишком сильно качать права. Буквально через пару минут за нами пришли и отвели в актовый зал. Там перед нами выступил замначальника ОВД, и его короткая, но яркая речь навсегда осталась у меня в памяти. Он сказал буквально следующее:

Все нормально, у нас к вам никаких претензий, если вы захотите что-то делать в нашем районе — обращайтесь, поможем. Мы находимся далеко от метро, до него идти так и так, спасибо, до свиданья

Недоумевая, что же такое происходит, мы вышли, пошли к метро, вернулись обратно к «Ботаническому саду». Выяснилось, что пошел дождь, и все разошлись, а часть хиппи пошла вызволять нас из ментовки, но в другое ОВД…

Самая логичная реконструкция событий выглядит так. Ходили слухи, что приедут скины бить геев и ментам нужно, чтобы все прошло тихо-мирно на подведомственной территории, поэтому самый простой способ защитить граждан — это… Правильно, свинтить некоторых граждан, остальные поймут, что кайф обломался и разойдутся, следовательно, просто некого будет охранять — вот и профит. Короче, проще разогнать хиппи, чем охранять их от скинов.

Людей собралось больше ста, но было очень много «в штатском». После маленького митинга люди прошли «прогуляться» с одной площади до другой (с площади Орджоникидзе до площади Ленина — ОВД-Инфо), это главные площади города, расстояние между ними меньше километра. На каждой из площадей власти собрали мероприятия, как нам показалось, специально в противовес. Пока собравшиеся общались, люди в штатском собрались в отдельную группку и, видимо, решали, где брать. Я слышал обрывки их разговоров: одни хотели компактно на площади брать, другие во время шествия. Затем ребята колонной пошли в сторону третьей площади, площадь Дружбы называется, там не успели создать альтернативное мероприятие, на сцене стояла одинокая певица и пела перед двумя малышами, почти в одиночестве. Но динамики вещали громко, и просто общаться там было невозможно. А вдалеке уже стояли полицейские автобусы, как мне потом сказали.

Колонна развернулась и пошла обратно, в сторону площади Ленина. И там, на половине пути, был узкий, огороженный строительной «кишкой» участок, там очень грамотно всю группу и задержали. Хватали без разбора — журналистов, прохожих, участников. Но задерживали довольно мягко: впрочем, сопротивляющихся не было.

Ну, дальше доставили в милицию и всех накопили в актовом зале. Один из организаторов устроил перекличку, мы с друзьями услышали цифру 85 человек, но потом он же в интервью сказал, что задержанных было 75 человек: видимо, мы ослышались.

Кажется, некоторых активистов задерживали до митинга, но это догадки. Среди задержанных были очень молодые ребята, были дети. Возрастные люди тоже были, но в меньшинстве. Была пожилая женщина, ей вызывали скорую: кажется, ей поплохело. Сначала посчитали, что ее забрали по ошибке, но, оказалось, дама с активной позицией. У моей знакомой сына 14-летнего задержали, он живет в том районе, взяли случайно. К 20:00 всех отпустили, так, во всяком случае, пишут. Насколько мне известно, протоколов не составляли. У задержанных брали объяснительные, у детей спрашивали имена классных руководителей и родителей.

Меня задержали два раза, оба раза на Тверской. Я видел объявление насчет митинга несогласных, решил прогуляться по Тверской — выразить свою гражданскую позицию. Говорили же, что выступаем мирно. Хотел послушать, что другие говорят, людей посмотреть, себя показать. Шучу.

Загребли в довольно жесткой форме: скрутили руки… Я сказал им, что у меня рука в девятнадцати местах сломана, попросил, чтобы как-то полегче. Не смотрели ни на животное, ни на что: «Ты чо залупаешься?»

Первый раз, когда меня загребли: стоит толпа этих шлемофонов, в оцеплении — это было рядом с памятником Долгорукому. Уже была некая степень напряженности, а я еще один, без друзей, не с кем обсудить происходящее. Проходя мимо них, я немного огрызнулся вслух: «Ты смотри, шлемофонов — как макаронников в Италии!» За это меня скрутили, упаковали и отвезли в ментовку, хотя матом я ни одного слова не сказал.

Меня увезли в какой-то ОВД «Тверской»: везли меня туда полчаса, хотя потом я добрался до метро оттуда за две минуты. В ОВД я просидел часа два-три, не могу сказать точно. Я забыл телефон дома, и весь день был без связи. Когда меня отпустили, я хотел только в метро и домой, у меня были планы на вечер.

Но меня у памятника Пушкину окружила толпа с просьбой пофоткаться с енотом. Еще я случайно встретил там друга, он работает на «Бизнес FM» репортером. Он начал брать у меня интервью. Пока я давал интервью, вокруг собралась куча народа. И опять побежали шлемофоны, я слышу: «Пакуй того, с енотом, он у них главный!» И меня второй раз забирают в автозак. То есть на этот раз я уже вообще ничего не сделал и не сказал, но меня забрали. Я сидел около получаса в автозаке. Когда меня заводили туда, в автозаке было человек пять, но туда паковали столько народа, что нечем было дышать. Енот стал лезть в форточку, а я — кричать: «Вы животное убьете!» Люди начали скандировать: «Свободу енотам!»

Ментишки, лейтенантики, все вокруг прыгали, но на меня залупался мерзейший жирный хрен в футболке и в маске до глаз, без опознавательных знаков: «Я тебя вместе с енотом здесь на месте пристрелю! Хочешь жить? Сиди и заткнись». Но кое-как я выпросился, чтобы меня отпустили. После всей лоботомии, которой менты подвергаются, у кого-то осталась чуточка здравого смысла. Тем более я объяснил, что меня только что принимали и оформили, дал документы об этом (видимо, имеется в виду протокол — ОВД-Инфо). Все это, наверное, было около семи вечера.

Если честно, я чуть подыграл. Ничего еноту не было: наоборот, весь день он провел не в клетке. Мы же просто погулять пошли: у кого-то собаки, у кого-то кошечки, а у меня — енот, я с ним гуляю. Я и так своего енота называл бандитом и террористом, теперь все официально: у него две ходки за один день.

Я работаю в уличном театре: мы путешествуем, выступаем на днях города, праздниках, корпоративах, детских праздниках, я участвую в клоунских фестивалях. В основном, я на одноколесном велосипеде выступаю. Меня с ним и задержали, потому что я вообще пешком не хожу, я всегда на нем езжу, с тех пор как научился. Я — самоучка, не из цирковой династии.

Менты реагировали на енота, как обычно: тыкали пальцем со словами: «О, енот!»

19 апреля 2018 года около 11 часов меня вывели из камеры 5-го корпуса особого режима в СИЗО «Горелово», провели в локальный участок и вывели за ворота, где передали в распоряжение двух мужчин, в одном из которых я опознал оперативного сотрудника УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Константина Бондарева. Данный сотрудник мне известен с 23 января 2018 года, когда он руководил моим задержанием в аэропорту «Пулково» и затем совместно с другими сотрудниками УФСБ около 30 часов применял ко мне физическое и психологическое насилие, лишая отдыха, сна и приема пищи.

Когда меня вывели из локального участка, кто-то из встречающих сотрудников УФСБ приказал убрать руки за спину и застегнул на них очень туго наручники. Посадили меня в легковой автомобиль «Шкода» серебристого цвета. Бондарев перед посадкой в автомобиль задал мне вопрос:

Ну, что, Филинков? Или ты уже Петушков?

На что я ответил: «К чему эти вопросы?» Бондарев отреагировал в агрессивной форме словами: «К тебе, долбоеб!»

После этого он сел за руль автомобиля. Меня посадили на заднее сиденье. Через некоторое время автомобиль выехал за ворота СИЗО-6. На всем пути следования до Санкт-Петербурга сотрудники УФСБ со мной больше не общались, но я реально опасался, полагая, что в любой момент они могут завезти меня в безлюдное место и применить ко мне насилие. Всего в движении мы находились около часа. В итоге меня привезли в здание УФСБ, завели в кабинет к следователю Климову, где в это время находился и мой адвокат Черкасов.

С адвокатом у меня состоялась конфиденциальная беседа, в ходе которой я сообщил, что нахожусь в подавленном состоянии, так как длительное время вынужден был ехать в одной машине с негативно и агрессивно настроенным ко мне оперативником Бондаревым, который использовал криминальный сленг для высказывания угроз мне в том, что в СИЗО-6 я могу быть изнасилован. Кроме того, я пояснил, что в следователе Климове опознаю одного из сотрудников, который 24 января 2018 года после моего доставления в УФСБ принимал участие в длительном психологическом воздействии на меня с целью получения признательных показаний. Полагаю, что следователь Климов видел, что я избит, а также нуждаюсь в отдыхе, сне, воде и пище.

На этом основании при ответе на вопрос Климова, готов ли я давать показания, я сказал, что от показаний не отказываюсь, но в настоящий момент пребываю в стрессовой обстановке из-за встречи с Бондаревым, а также из-за встречи со следователем Климовым, к которому я также не испытываю доверия. Кроме того, меня доставили в здание УФСБ, которое у меня ассоциируется с пытками и издевательствами, примененными ко мне здесь 24 и 25 января 2018 года. На этом основании я заявил следователю, что смогу обстоятельно и вдумчиво давать показания только в СИЗО-6, где ощущаю себя более спокойно и защищено. Эти пояснения я записал в замечаниях на протокол допроса.

После этого следственное действие было завершено. Следователь Климов вызвал конвой, и в кабинет зашли два человека в гражданской одежде и в масках на голове. Они застегнули мне руки наручниками за спиной, вывели из помещения и повели на улицу. Там меня посадили на заднее сидение автомобиля «Шкода» серебристого цвета. За рулем находился оперативник Бондарев.

По дороге в СИЗО-6 мне продолжали задавать вопросы. Например, Бондарев спросил: «Ну что, Петухов, тебе очко уже расковыряли?» Потом он сказал:

Я тебя теперь буду возить методически, Черкасов делает себе имя. А ты и Агора все в тюрьме сгниете! А сидеть ты будешь за Полярным кругом! В Мурманске, Карелии. Жизнь преподала тебе урок, а потом дала шанс. В СИЗО-6 знают, что твой адвокат ЛГБТ-шников защищает?

На это кто-то из оперативников, находившихся в автомобиле, откликнулся: «Видимо, урок не усвоил». Бондарев ответил: «Через голову не дошло, дойдет через ноги». Второй оперативник дополнил: «Через жопу дойдет!» После чего они весело рассмеялись. Я также запомнил, что кто-то из оперативников сказал, что «в Горелово можно хорошо жениться».

Данными и другими фразами Бондарев и его коллеги оскорбляли мое человеческое достоинство, нанесли мне глубокую моральную травму, привели к стрессовому состоянию. Помимо испытанного унижения, я окончательно для себя понял, что в рядах УФСБ есть недостойные сотрудники, которые используют тюремные понятия в своих целях, пытаясь с помощью них давить на заключенных.

Разговаривая со мной в таком духе, сотрудники ФСБ везли меня в изолятор около двух часов. В машину мы сели около здания УФСБ в 13 часов 30 минут, а в СИЗО-6 приехали в 16 часов. За временем я следил по часам, которые имелись в салоне автомобиля.

После общения с оперативниками УФСБ я вернулся в камеру в подавленном состоянии, от нервов, волнения и жары в автомобиле я был весь мокрый. У меня заболело сердце, пропал аппетит, я отказался от ужина, у меня обострилось проявление псориаза — от стресса я расчесал псориатические бляшки на своей голове.

Угрозы Бондарева и его коллег в мой адрес я воспринимаю реально и опасаюсь за свою безопасность, здоровье и саму жизнь.

С моих слов записано верно, мною прочитано. Разрешаю публиковать данную информацию в СМИ.

На втором заседании судья, конечно, отжигал. Я просто в какой-то момент понял, что процесс мало чего общего имеет с юриспруденцией, с теми процессами, которые у меня были. Это больше похоже на политическую дискуссию: судья одни доводы приводит, я — другие. Хотя судья вообще не должен никаких доводов приводить, он же независимый арбитр по сути. Это просто смешно. Так что я в какой-то момент сам забил на какие-то процессуальные особенности и стал просто вести с ним дискуссию.

СУДЬЯ: Вам бы понравилось, если бы около вашего дома собрались люди митинг проводить за власть?

Я: За власть? Нет, не понравилось бы.

СУДЬЯ: Ну хорошо, а против власти, против коррупции?

Я: Ваша честь, я бы присоединился.

В таких процессах по сути нет стороны обвинения, и эту роль берет на себя судья. Нет прокурора, нет какого-то сотрудника полиции, любого вообще лица, которое выступало бы обвинителем. И судья исполняет эти функции. Он на заседаниях открыто демонстрировал свою предвзятость. Говорил, что Навальному и его сторонникам, то есть мне, нужны массовые задержания и беспорядки, хотя очевидно, что все наоборот. Подсказывал сотрудникам полиции, которых я вызвал в качестве свидетелей, когда они давали показания.

Я: В материалах дела написано, что я знал, что митинг не согласован. Откуда такой вывод?

Сотрудник полиции впал в ступор.

СУДЬЯ (сотруднику полиции): Скажите, пожалуйста, там была звукоусиливающая аппаратура, с помощью которой до граждан доводили сведения, что их действия не согласованы с властями?

Просто взял и подсказал. Я подал апелляционную жалобу на решение суда и приложил к ней диск — аудиозапись второго заседания. Судья Стеклиев, который рассматривал мое дело, взял и выкинул диск из материалов. И сделал это уже на стадии апелляции, когда он обязан просто собрать дело и передать Мосгорсуду в том виде, в каком это дело существует.

В сопроводительном письме он написал, что вернул CD-диск, поскольку его содержимое не устанавливалось в ходе судебного заседания. Такую чушь я за все время своей работы юристом никогда не встречал. Получается, что протокол судебного заседания, его аудиозапись — на все это нельзя ссылаться, если во время самого заседания не проверялось содержимое. Я даже не представляю, как физически можно проверить содержимое диска и на какой стадии процесса, так как по-хорошему запись судебного заседания и его протокол ведутся до самого конца этого заседания. Как можно установить в судебном заседании достоверность того, чего еще фактически нет в природе?

Еще на заседании судья мне говорил: «Обратите внимание, я все ваши ходатайства рассмотрел, все приобщил, что вы просили, вызвал свидетелей». Обращал на это внимание так, будто бы он услугу какую-то мне сделал, хотя это просто его обязанности.

В отделе полиции мне написали, как и всем, это стандартное обвинение, как под копирку — выкрикивал три лозунга: «Путин вор!», «Россия без Путина!» и третье еще что-то. «Путину позор!», по-моему, хотя так и не кричат. В моем случае вообще смешно говорить о том, что я выкрикивал какие-то лозунги, потому что у меня есть позиция определенная — я не выкрикиваю на митингах лозунги. Мне не хочется ради этой власти надрывать глотку. Мне кажется, что это просто бессмысленно и немного инфантильно выглядит. Все эти красиво звучащие «Жулики и воры, пять минут на сборы» или известное «Не забудем, не простим»… Да, по смыслу все правильно, конечно, но по факту это несерьезно. Кому кричать? Сотрудникам полиции, «космонавтам», которые всех винтят? И мне написали, что я выкрикивал, хотя я не выкрикивал, — обидно просто. Написали еще, что я распространял агитацию. Я, наверное, и распространял бы, если бы было что распространять.

При этом сотрудники полиции сами часто понимают, что это беспредел. Как задерживают всех, выкручивая руки, как избивают. В отделе слышал, как один сотрудник сказал другому: «Я не хочу с этим связываться. Там парню легкие повредили, я не хочу иметь к этому никакого отношения». И нас держали до двух или трех ночи не потому, что была дана такая команда, а потому что сами сотрудники полиции не знали, как оформлять людей. Звонили кому-то, спрашивали, ждали ответа. Нас фотографировали, у нас пытались взять отпечатки пальцев. Многие на это соглашались, просто потому что их запугивали статьей о неповиновении «законному» требованию сотрудника полиции.

Я: А где сказано, что у меня как у задержанного за нарушение правил участия в митинге нужно брать отпечатки пальцев? Вы готовите базу для будущих посадок, что ли?

СОТРУДНИЦА ПОЛИЦИИ: Ну, у нас есть приказ у всех задержанных на митинге брать отпечатки пальцев.

Меня вообще задержали за хороший поступок. Я отошел в сторону, чтобы покурить и не дышать на людей дымом. Отошел к ограде, смотрю — менты начинают двигать ограждения прямо на меня. Думаю, больные, что ли, нельзя аккуратно их подвинуть? А они, оказывается, сделали это специально, чтобы я начал их отодвигать. Меня просто было очень удобно задержать. Я стоял с краю — бери, хватай.

Меня зовут Александр. Я студент первого курса Московского университета по землеустройству. Учусь на факультете архитектуры на бюджетной основе. В Москву приехал из Смоленской области, получил общее среднее образование в СОГБОУ «Сафоновский детский дом-школа».

Я сторонник Алексея Навального и веду активную деятельность в его политической кампании. Моя гражданская позиция — это минимизировать уровень коррупции в нашей стране. Я на безвозмездной основе способствовал распространению материалов о забастовке избирателей, которую проводил Навальный, и не считаю такие действия незаконными. Делал я это преимущественно в метро, что позволяло мне экономить время и использовать поездку в метро на пользу моему недопущенному кандидату. 22 февраля я стал жертвой полицейского произвола, опишу, как все происходило.

Примерно в середине дня я проходил по вагону с листовками Навального, пассажирам, которые протягивали руки в ответ на мои высказывания, я давал печатный материал. Вдруг ко мне подошел сотрудник полиции и попросил последовать за ним для ознакомления с правилами метро. Он попытался мне сказать, что я провожу агитацию. На это я ответил, что просто информирую граждан. Мы пошли в комнату полиции, где было составлено объяснение. Я не растерялся и все последующее время вел диалог с юристами из ФБК и ОВД-Инфо. Они мне подсказывали, что лучше делать и чего не делать. По их совету я хранил молчание, не говорил лишнего и старался не подписывать некоторые документы, которые мне подсовывали.

Сотрудники вели себя неподобающе, всячески высмеивая мою политическую позицию. Старались внушить мне, что я совершил очень опасное нарушение, и что в скором времени меня просто отчислят из универа, а мое участие в такой деятельности очень пагубно скажется на моей карьере.

Потом меня повели в 6 участок полиции по Басманному району (отдел полиции № 6 на Московском метрополитене — прим.). При понятых был совершен обыск, изъят печатный материал, переписаны номера всех дебетовых банковских карт, что меня очень возмутило. Мобильный телефон сотрудники попросили разблокировать для записи номера IMEI.

Девушка не в форме, которая никак не представилась, забрала телефон и совершала с ним неизвестные мне действия. Краем глаза я видел, что она переписывала контакты из телефонной книги.

Спустя какое-то время девушку отгородил другой сотрудник, всячески игнорируя просьбы вернуть мобильный телефон. Потом мне принесли определение о возбуждении дела об административном правонарушении. В это время на меня оказывалось психологическое давление: сотрудники окружили меня со всех сторон, зачитывали какие-то бумаги, не давая никакой возможности спокойно оценить обстановку. Все это время мне давали еще бумаги для подписи, нормально не объясняя, зачем они нужны. Я отказывался все это подписывать, решив, что сделаю это, когда смогу нормально оценить произошедшее. Телефон через некоторое время мне вернули, но не без настойчивости с моей стороны. Первая часть истории закончилась, продолжение не заставило себя ждать

Через пять дней в полседьмого утра ко мне в комнату общежития ворвались органы. Комната была не закрыта, адрес полиция узнала по студенческому билету, который был найден при обыске. Включив свет, они зачитали мне определение о назначении времени и места составления протокола по статье 5.12 КоАП (незаконная агитация). При этом старший инспектор О. Д. Беглова оказывала на меня давление, а точнее высказывала угрозы о моем отчислении из вуза по результатам решения суда, ссылаясь на статью 29.13 КоАП (представление об устранении причин и условий, способствовавших совершению административного правонарушения).

В это я время включил диктофон и записывал ее монолог. Она говорила, что направит определение в мой деканат и меня отчислят на основании статьи 29.13 КоАП. В статье говорится, что судья, рассматривающий административное дело, отправляет в организацию (в случае Александра это университет — прим.) «представление» о том, что стало причиной и условием, способствовавших нарушению закона. Беглова и ее коллега утверждали, что в моем случае причиной нарушения является то, что я проживаю в Москве и учусь в государственном учреждении.

Я согласился приехать в назначенное время для составления протокола, но сотрудники отказывались ждать меня в участке, они ждали меня возле комнаты. Меня отвезли в участок, где Беглова предложила подписать уже составленный без меня протокол. Я сфотографировал протокол и упомянул о том, что протокол должен быть составлен в моем присутствии.

Протокол составляет в отсутствии физического лица только в случае его неявки или неявки законного представителя (п. 1 ч. 4 ст. 28.2 КоАП) .

Беглова тут же его порвала и написала новый. Далее меня повезли в Басманный суд. В суде, пока ожидалось начало заседания, я просил сопровождавших меня сотрудников ознакомить меня с материалами дела, но они отказывали мне в этом. При поддержке юриста ОВД-Инфо Дениса Шедова по телефону на судебном заседании я ходатайствовал об отложении рассмотрения дела для ознакомления с материалами. Суд удовлетворил оба ходатайства и назначил заседание на 5 марта.

5 марта вместе с Шедовым я прибыл в суд. Хочу выразить благодарность Денису за безвозмездно оказанную мне помощь. На суде мы просили пригласить сотрудников полиции для участия в заседании в качестве стороны обвинения, в чем суд нам отказал. Также мною было четко объяснено, что в соответствии с законом «О выборах Президента РФ», где прописано, какой материал можно считать агитационным, мои листовки не являются агитационными. Суд проигнорировал данное сообщение. Позже будет ясно, что суд просто опирался на решение ЦИК о незаконности антивыборной агитации. Полиция направила мои листовки на экспертизу в ЦИК.

В решении суда говорится о совершенно других листовках, признанных агитационными, более того, решение ЦИКа датировано 1 февраля, отмечу что на тот момент раздаваемых мною листовок просто могло не быть. Дело в том, что названия моих листовок схожи с одним названием, упомянутом в решении ЦИКа, но на самом деле это разные листовки. Мои листовки называются «Забастовка избирателей Н», где буква «Н» означает, что забастовку проводит Алексей Навальный, а в решении ЦИКа указано название совершенно другой листовки, но с похожим названием «Забастовка избирателей».

В результате суд признал меня виновным и назначил штраф в одну тысячу рублей. После суда мы с Денисом составили апелляционную жалобу, и я отнес ее в суд. Ждем ее рассмотрения. Я намерен вести это дело вплоть до ЕСПЧ, отстаивать свое право на свободу выражения своих мыслей и взглядов.

Данная ситуация для меня оказалась очень полезной в плане опыта: я первый раз столкнулся с законом лицом к лицу.

Юридическая служба ОВД-Инфо, горячая линия и группа мониторинга существуют на ваши пожертвования. Поддержите, пожалуйста, нашу работу. Сделать это можно здесь.

Как все хорошо начиналось! Огромные бородатые мужики бегают по двору школы с воздушными шариками, милые бабушки из комиссии обещают накормить нас хингалшами собственного приготовления… И тут первая новость — Собчак прекращает полномочия своего доверенного лица, выдавшего нам новые направления, взамен направлений от Явлинского, отозвавшего их за день до выборов. Если вы считаете, что Грудинин чем-то лучше этих двух — не волнуйтесь, свои направления он отзовет вечером. В Кемерово из-за этого массово начнут выгонять наблюдателей с участков, но нам удастся отстоять свои позиции, доказав, что отзыв направлений в день голосования не имеет юридической силы. Ну не нужны кандидатам наблюдатели, и правда, зачем?

Итак, день начался прекрасно, голосующих на участке почти не было. Но так продолжалось часов до 12. После этого люди пошли, но не редким потоком, а порциями — 30 старушек, потом никого, потом 30 мужиков, и снова никого… И большинство из них, ничего не стесняясь, просили комиссию, наблюдателей или просто друг друга сфотографировать их с бюллетенем — «для отчета». Такое вот добровольное волеизъявление.

А еще я познакомился с удивительным человеком. Героем России, дважды награжденным орденом мужества и пока единожды орденом Кадырова — председателем парламента Чеченской республики.

Он пообещал меня выебать.

Дело было так. Мы обнаружили, что в коридоре УИКа… собирают паспортные данные избирателей. Натурально, сидит член комиссии и переписывает паспорта под видом голосования за «благоустройство города». Ну охренеть. Подняли шум, начали снимать на камеру. Приехал представитель ТИКа, поговорили, и он даже встал на нашу сторону. И все было бы хорошо, но с ним приехали мэр Грозного вместе с Лордом -тем самым героем-всего-что-только-может-быть. Для тех, кто не в курсе, именно его считают ответственным за публичные извинения» перед Кадыровом на камеру (в трусах на беговой дорожке, если помните) и… за уничтожение геев в республике. Специальные тюрьмы, пытки и вот это вот все. Ну вы поняли. Сначала он громко возмущался, как это я могу с ним спорить, если он меня старше?! А потом схватил правой рукой, прижал к себе и сказал на ухо: «Я. Тебя. Выебу. Понял?» Милейший человек.

А дальше вскрылось удивительное. Примерно в 5 часов, незадолго до вечернего наплыва людей, я зашел на сайт ЦИК сравнить промежуточную явку с моими данными. И обнаружил… что они завышены в два раза! На 12:00 реальная явка была около 14%, у ЦИКа — 29%; на 15:00 реальная — 28%, у ЦИКа — 44%. Этот момент стал ключевым в моем отношении к происходящему. Стало понятно, как они собираются дотягивать рекордно низкую явку до привычных 100 — будут переписывать протокол. Я спросил у председателя, кто на нашем участке отправляет данные в ЦИК. И услышал внезапный ответ: «Ооо, провокация!» Впрочем, когда тот же вопрос был задан на камеру, она призналась, что отправляет сама. После этого я показал данные ЦИК всем присутствующим, и секретарь пошла выяснять, как такое возможно. Что уж говорить, что после огромного, как всегда в эти часы, вечернего наплыва людей, явка по данным ЦИК поднялась всего на 7% и совпала с моими расчетами.

А как нервничала председатель! Запрещала фотографировать, передвигаться и даже с места вставать. Ну что остается делать в такой ситуации? Жаль человека, но понятно же, почему переживает. А как пресекать и фиксировать нарушения, сидя на месте и не снимая? Так что весь подсчет голосов мы слушали вопли председателя, но снимали процесс подсчета голосов со всех возможных ракурсов. Комиссия не знала, как он проводится, возмущалась, когда мы требовали действовать исключительно в порядке, прописанном в законе. К их чести надо сказать — возмущались, но слушались.

Но самый большой скандал разразился, когда я потребовал выдать мне копию протокола до того, как председатель повезет оригинал в ТИК. Что тут началось! Бедная женщина звонила во все возможные инстанции, требовала нас выгнать, плакала в трубку, что ничего с нами не может поделать; нам пытался угрожать двухметровый «ответственный за свет», все это время сидевший в помещении и отказывавшийся его покидать, несмотря на то, что не имеет права присутствовать при подсчете голосов. Но в конце концов копии были получены, с боем заверены и мы поехали в хостел на такси — отдыхать.

Зачем все это было нужно? Мы, впервые в истории Чечни, смогли зафиксировать реальное волеизъявление людей, пусть и согнанных на участки насильно. На моем участке явка составила 45%, а в целом по республике — 92%. У нас за Путина 69%, в целом — 91%. По-моему, это прекрасно демонстрирует, зачем вообще нужны наблюдатели. Но еще интереснее то, что и явка, и результат Путина, зафиксированный нами — ниже, чем в Москве! Неожиданный для Чечни результат, правда?

Но еще важнее, что до нас все боялись наблюдать на Кавказе. Но теперь, увидев, что все в порядке, можно рассчитывать и на более массовое наблюдение, чем 52 человека.

Ранее ОВД-Инфо публиковал рассказ подруги Речкалова.

Меня зовут Святослав, я создатель исторического паблика «Когда Боги Смеялись». Последние несколько лет я занимаюсь борьбой с квартирными рейдерами, мошенниками и недобросовестными работодателями в Москве. 14 марта я проснулся от того, что вооруженный бронированный спецназ вышибает дверь в мою квартиру. Как пояснили позже, я якобы разместил видео во «ВКонтакте». Вслед за спецназом в квартиру ворвались оперативники Центра «Э» с истерикой о том, что анархисты по всей стране проводят акции протеста в каких-то неприлично больших количествах и якобы я имею ко всему этому отношение. Закончилось для меня все пытками током с мешком на голове в микрофургоне, в ходе которых мне объясняли, что бороться с рейдерами нужно под флагом прокремлевских движений, требовали признать себя лидером анархистов всея Руси, организатором всех анархистских акций и кампаний в этой стране, а также обвинением в том, что, опубликовав видео во «ВКонтакте», я вступил в преступный сговор, и арестом на двое суток в ИВС по статье, которая вообще не подразумевает лишения свободы. Приближались выборы президента 2018, силовики пытались спасти их от анархистов, как могли.

Так оно происходит. Ты живешь обычной жизнью, играешь с друзьями в «Манчкин», планируешь следующий день. Перед сном с девушкой смотрите сказочный фильм дель Торо «Форма Воды» о том, как советские и американские спецслужбы хотят погубить чудного человека-амфибию. Его держат в цепях, пытают током, даже расстреливают из пистолета. Но в конце концов волшебная сила добра и любви побеждает, все плохие люди умирают, а хорошие обретают счастье и свободу.

Но это кино. В жизни же, сомкнув на этой счастливой ноте глаза, я был разбужен криками «открывай» и страшным грохотом из коридора — кто-то выламывал нашу дверь. Просыпаюсь, уже стоя на ногах. За окном светает, в комнате серо, пасмурно. Понимаешь реальность происходящего, но это происходящее будто из какой-то другой, параллельной жизни. Будто та жизнь, в которой ты смотрел перед сном «Форму Воды», а утром должен проснуться и пойти на работу, продолжается. А тебя какой-то злой волей занесло в эту параллельную вселенную, где входная дверь выломана и в твою комнату залетает спецназ в черной одежде, шлемах, балаклавах и доспехах на всех частях тела. Тычут в тебя автоматами, укладывают лицом в пол, приводят соседа из соседней комнаты и также укладывают лицом в пол.

Вслед за спецназом в комнату врываются ребята в штатском — политическая полиция, Центр «Э». Старший ликует и кричит, что мы не в сказке и за какую-то борьбу с государством у нас теперь будут крупные проблемы. Он играет роль строгого, но справедливого полицейского. Помимо него, в команде толстяк в бомбере — добрый полицейский. И молодой инфантильный «крепыш», исполняющий роль злого полицейского. Он, кажется, искренне переживает из-за анархистской активности в стране. Когда он говорит об акциях анархистов, складывается ощущение, будто каждая из них направлена против него лично и служит оскорблением всему, во что он верит. Крепыш подлетает ко мне и выплескивает все обиды, накопившиеся в результате анархистских акций. Ругается, вспоминает какие-то акции у посольств, вывешенные баннеры, несанкционированные шествия, какие-то радикальные акции.

Не совсем понимая, при чем здесь я, замечаю, что ни в каких акциях я не участвую и вообще тут ни при чем. На что получаю ответ: «Ты лидер всей этой х**ни, это ты виноват!» Статус лидера анархистов, конечно, льстит, но немало удивляет. До данного момента я даже не подозревал, что у анархистов может быть лидер.

Меня ведут к следователю на кухню, который объясняет мне, что обыск проходит в рамках расследования о погроме офиса «Единой России». Никаких офисов я не громил, о самом погроме узнал из СМИ, а потому причин волноваться у меня не было. Благоприятный исход обещало и поведение политической полиции. Добродушный толстяк в бомбере, пытаясь создать ощущение, что «мы все знаем», начинает перечислять какие-то мероприятия и аккаунты, к которым я не имею ни малейшего отношения, из чего становится ясно, что на меня вообще ничего у них нет. А озлобленный Крепыш пообещал лично применить физическое насилие, если акции анархистов будут продолжаться. К акциям анархистов я отношения не имею, но такая постановка вопроса, предполагающая возможность в них участия в ближайшем будущем, ясно дала понять что закрывать меня не станут, хотя и обещают обратное. Что немало ободрило в такой ситуации.

Последовал обыск, в ходе которого стало очевидно, что среди спецназа есть бывшие бойцы «Беркута» — очень живо, с характерным акцентом, реагировали на красно-черные цвета (совпадающие у анархистов и украинских националистов) и тему Украины. После обыска последовал допрос о моих политических взглядах и предложение или брать все на себя («стать героем»), или сдавать всех друзей и знакомых. От такого великодушного предложения я отказался, после чего мне сказали, что у нас не Питер и не Пенза, пыток не будет, и повели в микрофургон, в котором спустя пару часов мне надели мешок на голову и пытали током. Эшник, который говорил что «пыток не будет», при этом очень гордился тем, что держит слово: «Я **** говорил, что посажу, и посадил! Я всегда держу слово! И теперь говорю тебе — тебя тоже посажу! Мы тебя при этом даже пытать не станем, нам это не нужно».

Мне и моему соседу связали стяжками руки за спиной, завязали глаза черным скотчем и усадили в багажник микрофургона. Мы, кстати, были на данный момент еще свидетелями. Но на допрос нас, что характерно, везли то ли как террористов, то ли как бандиты вывозят в лес своих жертв.

Мы не столько ехали, сколько стояли на месте. Спецназ, перевозивший нас, ругался, что приходится ждать «тупых качков» из Центра «Э», которые каждые два часа бегают пожрать. Крепыш во время обыска, действительно, постоянно выходил на балкон покушать, но тогда было все равно. Теперь же, сидя в багажнике, скрюченный, с онемевшими ногами и перерезанными стяжками руками, я искренне разделял негодование спецназа. Было тяжело даже пошевелиться, чтобы чуть размять ноги или сесть удобнее, поскольку мы с соседом-свидетелем сидели вплотную, и шевелившись причиняли друг другу массу неудобств. Потому, когда спецназ ругался на эшников ублюдками, я искренне солидаризировался в том, чтобы поскорее эти «тупые качки» вернулись и забрали нас. Когда это произошло, впрочем, я понял, что уж лучше и дальше лежали бы мы в багажнике.

С нас сняли стяжки, скотч и пересадили в газель с полицейскими. Спустя минут 20 меня вновь забрал спецназ и вернул в микрофургон. При посадке мне сразу надели мешок на голову, сковали руки за спиной наручниками и усадили на сиденье. Рядом сели двое неизвестных мне человека.

Этих двоих сильно интересовали мои политические взгляды и моя деятельность. Я объяснил, что придерживаюсь гуманистических взглядов и занимаюсь, в основном, борьбой с квартирными рейдерами, мошенниками и недобросовестными работодателями. Например, приходит бригада бандитов к старушке домой, пробивают ей голову и выкидывают на улицу. Если приезжает полиция, то она обычно подкуплена. Говорит «сами разбирайтесь» и уезжает. Если приезжаем мы, то бандиты видят силу и уже предпочитают действовать через суды.

Мои собеседники сказали, что это очень хорошая деятельность, претензий к ней не имеют. Но, по их мнению, мы боремся с преступниками методами преступников. Спустя несколько минут эти ребята будут пытать меня током, скованного и с мешком на голове. А пока они рассказывают мне, что нельзя в борьбе с преступностью действовать, как преступники. Нужно идти под крыло власти и заниматься общественно-полезной деятельностью в сотрудничестве с органами. Вот как «Лев Против» (инициатива за здоровый образ жизни, применяющее достаточно агрессивные методы — ОВД-Инфо), говорят. Мол, он [ее лидер] тот еще пи**рас, бывший реструктовец (участник движения «Реструкт» неонациста Максима «Тесака» Марцинкевича — ОВД-Инфо). Но вовремя сообразил и пошел на контакт. Нам бы так же нужно бы сделать. Не то получается, что мы под благими целями борьбы с рейдерами заманиваем людей под анархистские знамена и направляем на противогосударственную деятельность. А надо, видимо, под благими целями заманивать под кремлевские флаги.

После чего приступили к сути нашей беседы. Ребят тоже сильно беспокоила активность анархистов. Говорят: «Вы вконец о**ели! Какого х*я анархисты внезапно стали проводить свои акции вообще везде, кругом, во всех городах?» Тоже почему-то считали, что в этом виновата «Народная Самооборона» и лично я, и переживали по этому поводу не меньше Крепыша.

Задали несколько вопросов о различных анархистских движениях. Так как я не знал ответа, помочь им с этим не сумел, после чего получил удар током в колено. Закричал, но скорее от неожиданности. Разряд был еще слабый и скорее неприятный, чем болезненный. Один из собеседников сказал с издевкой: «Ну, я думаю, что такой идейный революционер ради своей идеи выдержит любую боль. Мы пока отойдем, и с тобой пообщаются другие ребята, и ты решишь, захочешь ли отвечать на наши вопросы».

После того, как мои собеседники вышли, меня начали избивать двое или трое человек. Удары руками были несильными, но зато увеличилась мощность разрядов тока, которые стали довольно болезненными. При этом мне объясняли, что мощность и длительность воздействия тока можно увеличивать (что демонстрировали на практике). И более того, если откажусь общаться с сотрудниками, током меня будут бить не по ногам, а по яйцам. Кто-то сзади схватил меня за штаны, их начали сдергивать и кричать что сейчас перейдут к яйцам. После чего я сказал, что готов общаться.

В дальнейшем эта сцена повторялась еще дважды, когда их не устраивали мои ответы. После третьего раза им, видимо, надоело, и шокер плотно приставили к моему правому бедру. Удары током могли сопровождать вопросы, либо следовали, если я давал неудовлетворительные ответы или медлил, отвечая на вопросы.

Я не могу сказать, что боль была совсем уж невыносимая (хотя было довольно болезненно). Думаю, что из всех «электрических» пыток анархистов, меня пытали гораздо более лайтово, чем в Челябинске, Петербурге или Пензе. Когда я впоследствии читал рассказ Виктора Филинкова о пытках, которым подвергся он (его пытали также в микрофургоне), я был поражен, во-первых, той жестокостью, которой он подвергся. А во-вторых — тем мужеством, которое от него потребовалось, чтобы под угрозой повторения этого кошмара прямо заявить о пытках.

Самое худшее было не то, что меня били током. А то, что я действительно понимал, что разряд повышается, и вскоре он может дойти до действительно невыносимого. Что меня правда могут начать бить током в пах, как это было в Пензе и Челябинске. И что, вероятно, никто кроме моих девушки и соседа, также задержанных, не знает, что я здесь. А значит, у палачей полно времени и возможностей для перехода к петербургскому сценарию, которым мне и угрожали. Но самое худшее — это ощущение собственной беспомощности, когда ты ничего не можешь сделать в этой ситуации.

В результате таких электрических процедур я решил согласиться с тем, что я лидер «Народной Самообороны» и анархистов всея Руси. В процессе этого меня долго били током, чтобы я назвал конкретных людей и организацию, но так как никакой организации я не знал, а оговаривать никого мне не хотелось, пришлось сказать, что я организую все абсолютно один, просто получая отчеты от местных групп анархистов и координируя их деятельность через интернет, совершенно не понимая, кто находится по другую сторону экрана. «Что-то какая-то х**ня. По-моему, это п**деж», — недовольно ворчали мои собеседники и продолжали бить меня током. Но что я еще мог сказать, ничего не зная? В конце концов, пришлось им удовлетвориться этим ответом.

Аналогичным образом меня спрашивали о каких-то акциях в Москве, о несанкционированной демонстрации анархистов по Мясницкой улице и погроме офиса «Единой России». Совершенно не понимая, кто мог участвовать в этих акциях, пришлось также убеждать их, что я просто получаю отчеты и координирую, но не организую и не знаю никого лично. Попытка отрицать же и координацию мной уже даже не рассматривалась — было очевидно, что им нужно, чтобы я в чем-то признавался.

Спрашивали про мероприятия, посвященные борьбе с мошенниками. И так как на этих мероприятиях я был, а ответы в духе «не знаю, не помню» привели к тому, что собеседники вновь оставили меня на электрошоковые процедуры, а сами вышли из микрофургона, пришлось на ходу выдумывать случайные имена и называть их.

В конце концов, мне наказали говорить у следователя, что это я координирую анархистское движение в России, создал «Народную Самооборону» и стою за всеми многочисленными акциями анархистов в России. В противном случае мне обещали, что создадут невыносимые условия в СИЗО и ИВС, присоединят к делу «Сети» и отвезут покататься на микрофургоне еще раз. На этот раз в лес, где будет, как в Питере. Мне также запретили рассказывать про пытки и брать адвоката. Мол, они не помогут, а только хуже сделают. Никто здесь не поможет, «я могу тебе колено прострелить, и мне ничего не будет».

Меня отвезли в отдел дознания. Прямо на пороге меня встречала целая делегация. Старший из эшников — обладатель больших серых глаз, почти выкатывающихся из орбит, которыми он внимательно всматривался в людей, и давно не стриженной гривы волос (мы между собой называли его Гривастый) — стоял на пороге. Гривастый внимательно всматривался в меня, на лице у него была ухмылка, в глазах читались улыбка и какое-то садистское удовлетворение.

Меня подняли в кабинет на третьем этаже. Там, помимо гривастого, находились еще два эшника. Мужик с бородкой Чака Норриса и огромный раскаченный парень с детским мальчиковым лицом. Мы их так и назвали — Бородка Чака Норриса и Малыш. Малыш и Бородка Чака Норриса то заходили, то выходили. Спустя несколько минут к ним присоединился и дознаватель.

Гривастый начал задавать мне наводящие вопросы, и я повторил сказанное ранее в микрофургоне — я администрирую «Народную Самооборону», получаю отчеты об акциях, размещаю их и координирую группы, что присылают мне отчеты. Для них было принципиально важно, чтобы я сказал, что делаю это посредством мессенджера Wire.

Услышав то, что хотели услышать, люди в кабинете удовлетворенно кивнули и отвели меня на допрос к следователю. Помимо нас со следователем, там находился целый отряд эшников — Толстяк, Бородка Чака Норриса, Гривастый, время от времени сюда заглядывал Малыш, а после и Крепыш, сменивший роль на доброго полицейского.

Следователь принялась записывать мои показания, однако они внезапно не устроили Бородку Чака Норриса. Тот начал требовать, чтобы я не говорил, что делал все один, но называл другие имена и оговаривал других людей. Ребятам было очень важно сделать организацию. Я отказался, после чего эшники наперебой начали возмущаться моим отказом, угрожая мне повторной поездкой в микрофургоне. Обещания эти давались в присутствии следователя. «Зови Цербера», — сказал Толстяк кому-то из коллег. Я боялся, но страх начал дополняться злостью. Я сказал, что в таком случае я вообще отказываюсь от дачи показаний. Я уже сказал под пытками, А, и теперь от меня требуют говорить Б. Далее из меня будут выбивать В, Г и все что угодно, раз за разом, используя сказанное мной ранее и приплетая туда пытками все новые детали, людей, показания. Сказанное изначально послужит своего рода крючком, на котором меня будут держать и которым меня будут шантажировать. Я понял, что если сейчас не противостоять этому, пытки продолжатся, они будут многочисленными и более жестокими. И тогда меня заставят оговорить не только себя, но и кого угодно.

Высказав это эшникам, я заявил, что отказываюсь от дачи показаний, и приготовился ко второму раунду поездки. Это было вовсе не героически, как может показаться — я очень боялся и начал рассматривать различные варианты членовредительством отправиться в больницу, а не на прогулку. Кроме того, как раз за сутки до того у меня обострился гастрит, еще более усилившийся в результате стресса от пыток и голодания (с утра я ничего не ел). Так что видок у меня был, надо полагать, испуганный и болезненный. Впрочем, мне повезло. Следователя испугала возможность отказа от показаний. Заявив, что я с ней разговариваю и не надо слушать никого из эшников, она выгнала всех, кроме добродушного Толстяка. И следующие час или полтора мы провели в торгах о том, подписывать ли мне данные ранее показания и в каких формулировках. Ибо изначально там были записаны такие вещи, о которых я даже не говорил. На дальнейшие вопросы я отказался отвечать, пояснив, что если буду говорить «нет» — меня продолжат пытать. А если буду говорить «да» — это ляжет в основу для моего собственного обвинения. На подобного рода заявление о пытках следователь отреагировала весьма оригинально, с издевкой сказав: «Что я слышу! Ты, лидер анархистов, говоришь, что боишься чего-то? Как на это отреагировали бы твои последователи, будь они здесь?» Я ответил, что ничьим лидером не являюсь и последователей у меня никаких нет, и попросил звонок и своего адвоката. Никто, конечно, мне такой возможности не предоставил.

Несколько часов после допроса пришлось провести в отделении. Эшники постоянно подходили поговорить. Теперь они были настроены более дружелюбно, рассказывали какие-то офигенные истории про то, как задерживали различных анархистов, про Алексея Навального и т. д. Говорили, что решения о пытках принимаются помимо их воли, и им это не нужно, чтобы доказать мою виновность. Меня продолжали считать каким-то анархистским фанатиком, лидером анархистов. И даже удивлялись — мол, как так вышло что «такой авторитетный анархист» не участвует ни в каких анархистских акциях. Хотя, казалось бы, здесь все просто — не нужно натягивать на людей чужие роли, а потом удивляться, что они им не соответствуют. Можно назначить первого попавшегося человека «лидером», а затем удивляться, что-то не сходится, но это не самый рациональный подход. Еще ребята очень обижались, когда я им намекал на основной вид деятельности «Центра Э» — поиск крамольных картинок и аудиозаписей, — и уверяли что никогда бы сами таким не занимались.

А вечером меня даже покормили.

Ближе к ночи начался допрос в качестве подозреваемого. Меня поразила сама постановка подозрения — некие ребята разгромили офис «Единой России». По мнению следствия, меня там не было. Но я опубликовал будто бы видеозапись во «ВКонтакте» и тем самым вступил в преступный сговор и являюсь соучастником. Звучит как бред, особенно если учесть, что в действительности я даже не публиковал никаких видеозаписей. Более того, меня обвинили, что я опубликовал видео на паблике «Народной Самообороны». Однако элементарный поиск по названию видео по ВК показывает, что прежде, чем видео появилось на «Народной Самообороне», оно уже было опубликовано целым рядом других пабликов. Это действие, однако, оказалось слишком сложным для следствия.

На этом допросе мне даже предоставили адвоката по назначению. Весь допрос она сидела в наушниках, уставившись в экран телефона. Когда я эксперимента ради решил что-то ее спросить, она сказала соглашаться с дознавателем. Ну, все, как я и думал.

Повторив дознавателю то, что говорил ранее в качестве свидетеля на первом допросе, я получил двое суток задержания в ИВС. Было очевидно, что мои показания не устраивают следствие, и я на полном серьезе ожидал ночной прогулки на микрофургоне. К счастью, все обошлось. Возможно, от пыток меня спасла поднявшаяся в СМИ шумиха. Ночь я провел на скамейке в коридоре отдела, а утром меня отвезли не в лес, а в ИВС. Где, несмотря на угрозы эшников о том, что придется несладко, было очень даже ничего, про ИВС на Петровке ничего плохого сказать не получится. После всех этих поездок в микрофургонах, вламывающегося в квартиру спецназа, ночевки в отделении с обостренным гастритом и ожидания продолжения пыток — два дня покоя и ничегонеделания не самый плохой вариант, чем все могло окончиться.

Вскоре ко мне пришли правозащитники из ОНК, мой случай получил огласку (что, вероятно, избавило меня от продолжения пыток), и меня выпустили под подписку о невыезде. Такая история.

Оказавшись в такой ситуации, понимаешь, насколько важны своевременные публичное освещение задержаний, работа СМИ, правозащитников и медиа-проектов, пишущих о репрессиях. Публичность в случае задержаний и работа проектов вроде ОВД-Инфо порой служат единственной защитой от пыток для человека, оказавшегося в застенках.

Это произошло в конце февраля прошлого года. Мне позвонил отец и сказал, что случилась большая беда, о которой он не может говорить лично, и попросил к нему приехать. Когда я уже была у него, он рассказал, что на moloko plus собираются заводить дело об экстремизме — якобы по итогам лингвистической экспертизы. Сказал, что его скоро зайдут навестить друзья и проконсультируют меня на этот счет. Отец был в тяжелом состоянии после инсульта.

Пришли двое. Изначально сотрудники ФСБ себя не палили и косили под папиных друзей. Я поняла, что-то идет не так, когда они прошли на кухню, и я спросила, что с «молоком», а мне ответили:

— Ну, подожди, обо всем по порядку. Каких политических взглядов ты придерживаешься?

Алексея «Улыбку» я узнала уже позже, второго, тощего молодого мужчину в очках, я не знала. Разговор продолжался почти три часа. Улыбка активно расспрашивал меня про Мальцева: что я о нем знаю, как к нему отношусь; пытался говорить о «революции 5.11», но вскользь. Меня спрашивали про «Автономное действие» (АД), и даже любезно выложили список людей, которые, по их мнению, имеют или имели отношение к АД. Фамилий питерских и пензенских фигурантов я не помню — тогда я не знала об этих людях, и потому фамилии их я могла просто не заметить. Плюс список был странный. Пара моих знакомых туда попали явно из-за того, что часто встречалась на моих фотках в инстаграме. О «молоке» больше толком не вспоминали, про «Сеть» не было ни слова.

Про Мальцева меня едва ли не уговаривали сказать хоть что-то хорошее, прямо давили. Говорили, что в анархо-среде его поддерживают, а АД как организация прямо разделяет его взгляды. «Неужели ты придерживаешься другого мнения? А если хорошо подумать?» Чувак в очках то и дело психовал и возмущался: «Хватит так разговаривать, мы прекрасно знаем о ваших курсах по поведению на допросах, все эти уловки стары как мир». Они хотели получить конкретные ответы.

Они выдумывали дикие истории, пытаясь спровоцировать меня на рассказ, пытаясь подорвать доверие, в том числе, к близким людям. Например, про Пашу Никулина говорили, что у них есть видео из офиса «Открытой России», как он получает от них деньги на поездку в Лондон. Это было смешно, потому что через день после допроса я вышла к ним на постоянную работу. Мне рассказывали идиотские ужастики о людях, которых я, по их мнению, должна сильно не любить и про которых из-за этого я, предположительно, могу сказать что-то сгоряча.

Потом они просто пытались меня запугивать: мол, папа болеет. Еще сказали тупую вещь, что поддержка Кольченко сулит мне уголовку за пособничество терроризму.

Я не предавала огласке это раньше, потому что переваривала семейную ситуацию: отец заманил меня на допрос. Допускаю, что он искренне верит в эту «дружбу», поскольку после болезни единственное его занятие — вести колонку в «Аргументах и фактах» о великом КГБ. Я передала информацию об этом случае тем, кого упоминали.

Потом мне как-то позвонили с неизвестного номера. Но я, перезвонив, поняла, что это те фсбшники, и стала игнорировать этот номер. Им почему-то было важно, чтоб я сама им позвонила, поэтому они отправили мне смс, где просили еще перезвонить. В сообщении они себя назвали «журналистами в черном», с которыми я познакомилась у отца. Это абсурд, я знаю, я не могу поверить, что рассказываю такое.

Мне кажется, ФСБ давно готовила фабрикацию дела «Сети». Я знаю, что с таким допросом приходили не только ко мне. И я уверена, что обысков по этому делу прошло гораздо больше, чем известно широкой публике.

Предотвратить безумный размах трагедии было возможно, вовремя предав ситуацию огласке. Проблемы стали появляться еще год назад, а заговорили о них, когда ФСБ уже успела пытками выбить из похищенных людей признательные показания.

Невозможно предугадать, что на уме у чекистов. Но нельзя молчать о таких случаях, просто нельзя. Они запугивают, давят, они могут строить из себя «друзей», желающих «взаимности», а иногда ты сама не считаешь, что ситуация стоит огласки. Тем не менее, каждый раз молчание оборачивается против нас самих.

• По материалам дела, о которых рассказывается в публикации издания Republic, ФСБ считает, что с 2014 года в России существует террористическое сообщество «Сеть». Его ячейки якобы есть в Москве, Петербурге, Пензе, а также в Белоруссии. Петербургские отделения якобы назвались «Марсово поле» и «Иордан-СПб», пензенское — «5.11» (по иным сведениям, «Восход»), а московское — «МСК». В службе считают, что люди из «Сети» собирались во время выборов и чемпионата мира по футболу «раскачать народные массы для дальнейшей дестабилизации политической обстановки в стране» с помощью взрывов.
  
  В октябре 2017 года в Пензе арестовали пять молодых людей: Егора Зорина (позднее его перевели под домашний арест), Илью Шакурского, Василия Куксова, Дмитрия Пчелинцева и Андрея Чернова. Из Петербурга в Пензу доставили Армана Сагынбаева и также поместили в изолятор. Всех их обвинили в участии в террористическом сообществе (ч. 2 ст. 205.4 УК). В январе 2018 года в Петербурге задержали Игоря Шишкина и Виктора Филинкова. Их также обвинили в участии в «Сети». Члены петербургской Общественной наблюдательной комиссии зафиксировали следы пыток над арестованными в Петербурге, а фигуранты дела в Пензе рассказывали о психологическом давлении, пытках током, «подвешивании вниз головой» и оружии, которое сотрудники ФСБ им подбросили.
  
  Название «5.11», как утверждает «Медиазона», с датой «революции» националиста Вячеслава Мальцева не связано. По разным сведениям, эти цифры (названия страйкбольных команд, которым увлекались фигуранты дела в Пензе) отсылают либо к популярному бренду тактической одежды и снаряжения, либо к дате казни 17-летнего пензенского анархиста Николая Пчелинцева, повешенного в 1907 году.